Читать онлайн «История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 1». Страница 43

Это предложение заставило его смеяться весь остаток дня, но если бы он его принял, он бы не умер через два года, в расцвете лет. Этот достойный человек был вынужден, сочувствуя мне, просить у меня прощения за ошибку, которую сделал, пригласив меня сюда. Понимая свой долг вернуть меня в Венецию, не имея денег и не зная, что они есть у меня, он сказал, что отправит меня обратно в Неаполь, где буржуа, которому он меня рекомендует, даст мне шестьдесят королевских дукатов, с которыми я смогу вернуться на родину. Я тотчас же принял его предложение с благодарностью, быстро сходив к своему чемодану и достав из него красивый футляр с бритвами, что дал мне Панайотти. У меня были все основания заставить его принять подарок, потому что бритвы стоили шестьдесят дукатов, которые он мне давал. Он принял его, только когда я пригрозил там остаться, если он попытается отказаться. Он дал мне письмо к архиепископу Козенцы, в котором хвалил меня и просил отправить в Неаполь за его счет. Так и получилось, что я оставил Марторано через шестьдесят часов после прибытия туда, выразив епископу сожаление, что покидаю его, а он пролил слезу и дал мне от всего сердце сотню благословений.

Епископ Козенцы, человек умный и богатый, захотел устроить меня у себя. За столом я от всего сердца излил похвалы епископу Марторано, но безжалостно высмеял его епархию, а затем и всю Калабрию столь острым стилем, что монсеньор рассмеялся вместе со всей компанией, в том числе с двумя дамами, его родственницами, воздавшими мне почести. Только самая молодая сочла дурной сатиру, которой я подверг ее страну. Она объявила мне войну, но я успокоил ее, сказав, что Калабрия будет обожаемой страной, если хотя бы на четверть будет напоминать ее. Это было сказано, пожалуй, чтобы доказать обратное тому, что я сказал на следующий день, когда она давала большой ужин. Козенца — это город, где человек комильфо может развлечься, потому что там есть богатое дворянство, красивые женщины и светски образованные люди.

Я выехал на третий день с письмом от архиепископа к знаменитому Женовези. Со мной были пятеро спутников, которые, как я полагал, были корсарами или профессиональными ворами, так что я всегда был настороже, чтобы не показывать им свой толстый кошелек. Я всегда спал в штанах, не только из опасения за свои деньги, но и ради предосторожности, необходимой в стране, где противоестественный вкус является распространенным явлением.

Я приехал в Неаполь 16 сентября и первым делом пошел отнести письмо епископа Марторано по указанному адресу. Это был г-н Дженнаро Пало в квартале Санта-Анна. Этот человек, чьей задачей было просто дать мне шестьдесят дукатов, прочитав письмо, предложил, чтобы я остановился у него, потому что он хотел бы познакомить меня со своим сыном, тоже поэтом. Епископ ему говорил, что я человек тонкого склада. После обычных церемоний я согласился отнести к нему свой маленький чемодан. Он пригласил меня снова в свою комнату.

Мое недолгое, но счастливое пребывание в Неаполе.

Дон Антонио Казанова. Я отправляюсь в Рим в очаровательной компании и поступаю там на службу к кардиналу Аквавива.

Барбарукка. Тестаччио. Фраскали.

Я не чувствовал себя смущенным, отвечая на все те вопросы, что он мне задавал, но находил очень необычными и странными постоянные взрывы смеха, исходящие из его груди при каждом моем ответе на вопросы. Описание жалкого состояния Калабрии и плачевного положения епископа Марторано, сделанные так, чтобы вызвать слезы, породили у него такой приступ смеха, что я опасался, что он станет фатальным.

Он был человек большой, толстый и румяный. Посчитав, что он издевается надо мной, я хотел рассердиться, но когда, наконец, стало тихо, он сказал мне с чувством, что я должен простить его смех, который происходит из-за семейного заболевания, от которого один из его дядей даже умер.

— Умер от смеха?

— Да. Это заболевание, неизвестное Гиппократу, называется «li flati».

— Как это? Ипохондрические проявления, которые делают печальными всех, кто ими страдает, вас веселят?

— Но мои «flati», вместо того, чтобы воздействовать на подреберье, влияют на селезенку, которую мой врач считает органом смеха. Это его открытие.

— Не совсем. Это мнение очень старо.

— Вот видите. Мы поговорим об этом за ужином, потому что я надеюсь, что вы проведете здесь несколько недель.

— Я не могу. Не позже, чем послезавтра я должен уехать.

— Так у вас есть деньги?

— Я рассчитываю на шестьдесят дукатов, которые вы, по своей доброте, мне дадите.

Его смех возобновился, и он его оправдал тем, что нашел забавной идею заставить меня остаться с ним, как он хочет. Затем он попросил меня встретиться с его сыном, который, в возрасте четырнадцати лет, был уже большой поэт. Слуга проводил меня в комнату сына, и я был рад найти в этом юном мальчике хорошие задатки и манеры, заставляющие ожидать еще большего в ближайшем будущем. Встретив меня очень вежливо, он попросил прощения за то, что совершенно не может заниматься со мной, будучи полностью занят песней, с которой должен выступить на следующий день; это был повод выступить перед родственницей герцогини дель Бовино в Сент-Клер. Найдя его извинение весьма уважительным, я предложил свою помощь. Затем он прочитал свою песню, и, найдя ее полной чувства и сложенной в манере Гвиди, я предложил название оды. Высоко оценив ее, как она того заслуживала, я осмелился внести исправления в тех местах, где нашел это необходимым, заменив некоторые стихи, которые счел слабыми. Он поблагодарил меня, обращаясь ко мне, как если бы я был Аполлон, и начал переписывать стихотворение, чтобы отправить в сборник. Пока он копировал, я сочинил сонет на ту же тему. Паоло, восхищенный, заставил меня поставить на нем свою подпись и отправить в сборник вместе со своей одой. Я его переписал, чтобы исправить несколько орфографических ошибок, а он отправился к отцу рассказать, каков я есть, что заставило того смеяться до тех пор, пока мы не пошли к столу. Мне приготовили кровать в одной комнате с этим мальчиком, что доставило мне много удовольствия.

Семейство дона Дженнаро состояло из этого сына, некрасивой дочери, жены и двух старших сестер, очень набожных. За ужином присутствовали образованные люди. Я узнал среди них маркиза Галиани, который комментировал Витрувия, брата аббата, с которым я познакомился в Париже двадцать лет спустя, секретаря посольства графа де Кантильяна. На следующий день за ужином я познакомился со знаменитым Женовези, который уже получил письмо, написаное ему архиепископом Козенцы. Он мне много говорил об Апостоло Дзено и аббате Конти. Во время ужина он сказал, что отслужить две мессы в один день, чтобы заработать еще два карлино — это наименьший смертный грех, что может совершить священник, в то время как светский человек, совершив тот же грех, заслуживает огня.

На следующий день одна из набожных постригалась в монахини, и на церемонии мы — Паоло и я — блеснули своими композициями. Один неаполитанец по фамилии Казанова, предполагая, что я иностранец, полюбопытствовал со мной познакомиться. Узнав, что я живу у дона Дженнаро, он пришел поздравить его по случаю праздника его имени [68], который мы отмечали на другой день после церемонии пострижения в монахини, происходившей в Сент-Клер. Дон Антонио Казанова, сказав мне свое имя, спросил, происходила ли моя семья из Венеции. Я ответил со скромным видом, что я праправнук несчастного Марк-Антонио Казанова, который был секретарем кардинала Помпея Колонна и умер от чумы в Риме в 1528 году, при понтификате папы Клемента VII. При этом объяснении он обнял меня, называя своим кузеном. В этот момент все общество сочло, что дон Дженнаро сейчас умрет со смеху, потому что не представлялось возможным, что можно так смеяться и остаться в живых. Его жена с сердитым видом сказала дону Антонио, что болезнь ее мужа ему известна, и он мог бы избавить его от этой сцены, на что тот ответил, что не мог догадаться, что это будет смешно; я ничего не сказал, потому что, в сущности, нашел это узнавание очень комичным. Когда дон Дженнаро успокоился, дон Антонио, не меняя своего серьезного тона, пригласил меня на ужин вместе с молодым Паоло, который стал моим неразлучным другом. Первым делом, по приезде к нему, мой достойный двоюродный брат показал мне свое генеалогическое дерево, которое начиналось с дона Франциско, брата дона Жуана. В моем, которое я знал наизусть, дон Жуан, от которого я происходил по прямой линии, был посмертным ребенком. Вполне возможно, что существовал брат Марка Антонио; но когда он узнал, что мой происходит от дона Франциско арагонского, который жил в конце четырнадцатого века, и что, следовательно, вся родословная знаменитого дома Казанова сарагосских совпадает с его линией, он был так обрадован, что не знал, что нужно еще сделать, чтобы убедить меня, что кровь, текущая в его жилах, была и моей.