Читать онлайн «Год французов». Страница 5

И догадка окажется верной. Такие рабы есть! Говоря об «обществе» графства Мейо, я поступил по принятым, хотя и далеко не христианским, меркам: мы замечаем лишь тех, кого хотим заметить. И если мы удостоим взгляда крестьян, многочисленных батраков, чья участь еще ужаснее крестьянской, то увидим — не так уж и малолюдно графство Мейо. Много живет там народу, даже слишком много. Лачуги их точно ульи, самые убогие из них — глинобитные, подобно домикам, которые строят из песка детишки. На речном берегу люди занимают каждый бесхозный акр земли, где только может вырасти былинка и куст картофеля, склоны холмов изборождены заборами, вдоль и поперек тянутся ограды из валунов: их таскали с полей вручную, чтобы не пропал ни один клочок пашни. Попадаются среди крестьян и зажиточные, хотя назвать их так можно лишь с оговоркой, — одни разводят скот, другие возделывают землю, третьи сдают внаем ими самими же арендованные участки. А что до тысяч и тысяч их единоверцев? Тут-то и кроется одна из бед ирландских — подмена общественных противоречий религиозными. Но неоспоримо, что есть два мира: маленький мирок имущих протестантов и необъятный мир неимущих католиков.

С чистым сердцем берусь утверждать: различия религиозные для меня малозначимы, хотя, каюсь, сострадание мое к беднякам соседствует с неприязнью к их религии. И если бы только к религии. Почти все жители говорят не просто на иностранном, а на каком-то тарабарском языке, словно туземцы с Сандвичевых островов; живут (даже если не бедствуют) в грязи и запустении: прямо у порога лачуг, не знавших окон, горы испражнений; музыка их, как бы ни защищали ее знатоки старины и истовые почитатели, дикая и варварская, лишь изредка мелькнет в ней нотка печальная и прекрасная; обходительность и учтивость уживаются с неистовой злобностью, которая прорывается внезапно: они способны устроить кровавое побоище на ярмарке ради увеселения, изувечить скот, зверски убить судебного чиновника, предварительно подвергнув его страшным пыткам; в вонючих лужах они видят священные источники и поклоняются им, отправляются в долгие странствия к какой-нибудь «святой» скале. Они смотрят на вас невинным взглядом, но за невинностью этой пляшет злорадный бес. И, несмотря ни на что, я заявляю, что сочувствую им всей душой и хотел бы помогать им больше, если не всецело.

Да и могли ли они, несчастные дети нашего Господа, жить иначе? У крестьянина несколько коров и свиней, скудный урожай, да и то почти целиком идет помещику в уплату аренды, каждый кусок говядины, каждое овсяное зернышко — ему, а сам крестьянин с семьей пробавляется молоком да картофелем. И он-таки удачник, посему как еще горше живется тем, кто в глазах закона является совсем безземельным: они ютятся по склонам холмов да на торфянике. С лопатой на плече они идут наниматься в батраки и стоят на рыночной площади, как рабы на всеобщем обозрении. К весне запасы картофеля иссякают, и они бродят по дорогам и попрошайничают. А лучше ли доля тех, у кого хоть и есть клочок земли, да нечем платить аренду? Добрый помещик вроде моего любезного друга господина Фолкинера на год-два отсрочит платежи, если, конечно, сам живет в достатке, но ведь земли многих помещиков заложены-перезаложены в дублинских банках и у ростовщиков, и им самим приходится несладко. А многие арендуют землю у крупных помещиков, делят на мелкие участки, сдают в свою очередь крестьянам и дерут с них три шкуры. А разве мало помещиков разного достатка, кто, подобно капитану Куперу, почуяв, что пастбища принесут больший барыш, нежели пахотная земля, согнал крестьян и обрек их на нищету и голод. Я сам видел семьи, живущие в норах на склоне холмов: исхудалые женщины, подле них дети ковыряют землю в поисках съедобных корней.

Трудно представить себе иное жизнеустройство, так принижающее из поколения в поколение целый народ. Чтобы достойно описать его, нужно красноречие и отточенный стиль Джорджа Мура, владельца усадьбы Мур-холл, личности совершенно необыкновенной для этих мест. Небезызвестный историк, образованнейший человек, весьма гуманных взглядов, знакомец Бэрка, Фокса, Шеридана и прочих светил. Слушаешь, как он зло, с издевкой повествует о язвах Ирландии, и проникаешься его отчаянием, ибо исцеления он никакого не предлагает. Но неспроста отчаяние — тягчайший грех, и я что есть сил пытаюсь его побороть.

Хочу найти общий язык и с простым людом, но достиг немногого. Их католичество не сродни католичеству господина Мура или господина Трейси из Замостья, те — джентльмены в полном смысле слова и лишь из рыцарских побуждений примкнули к гонимой религии. Они стоят особняком. К ним, сколь ни странным это покажется, я бы отнес и господина Хасси, католического пастора из Киллалы. Он тоже из хорошей семьи, отец его — зажиточный скотовод из центральных графств. Мне кажется, порой господина Хасси еще больше, чем меня, ужасают дикарские обычаи и жизнь его паствы. Я также искал, правда лишь на первом году, знакомства с редкими католиками из «полудворян», вроде Корнелия О’Дауда или Рандала Мак-Доннела, но как раз у этих двоих, скажу не покривив душой, веры я не нашел. Они поклоняются лишь виски, лошадям да распутницам. Столь прискорбная оценка полностью подтвердилась: в событиях, о которых я намереваюсь поведать, господа эти проявили отменное жестокосердие. Доводилось мне беседовать и с людьми из низов: кое-кто из фермеров и слуг способен изъясняться по-английски, кое-кто даже обучен письму. Но за приятным суесловием виделась мне зыбкость нашего общения, словно стоим мы на трясине, и нас вот-вот поглотит, вот-вот засосет бездонная пучина наших разногласий и противоречий.

Начать рассказ свой мне бы хотелось с истории человека сколь незаурядного, столь и неудачливого — Оуэна Руафа Мак-Карти. Я как-то пригласил его к себе, хотел передать ненужные мне книги: ему, возможно, они пригодились бы для занятий в его «классической академии» — начальной школе для бедняков, где детям даются зачатки знаний, а мальчиков постарше готовят в семинарию. Не скрою, человек этот вызывал у меня опасения. Я часто видел его в деревне: высокий, с огненно-рыжей шевелюрой, ходит вприпрыжку, любит приложиться к бутылке, о чем знает каждый в округе, да и знакомства водит сомнительные. Прошлое его столь же неприглядно — поговаривали, что бросил он родной дом в Керри, потянуло в дорогу, и пошел скитаться: Корк, Клер, Голуэй, потом Мейо. Одни говорили, что он скрывался от правосудия, другие — что от разгневанных отцов, мужей и братьев, чьих дочерей, жен и сестер Оуэн не обошел вниманием, особенно если они были подходящего возраста и не пуританского нрава. Вот уж в этом-то Мак-Карти настоящий католик, не по убеждению, а по готовности объять необъятное. И этот же самый человек бегло говорил на латыни, неплохо знал Вергилия, Горация и Овидия. Еще нечто более удивительное сообщил мне Трейси — а он как никто прославляет достоинства своего народа. Оказывается, Мак-Карти еще и поэт, причем накоротке со славой. Стихи его читают наизусть, переписывают от Донегала до Керри. Я попросил Трейси переложить некоторые на английский язык, но он отвечал, что ритм и размер стиха, если так можно выразиться, чужды английскому, что и слова и созвучия учинят меж собой раздор, как муж с женой. Любопытное замечание касательно супружества в Ирландии.

Как бы там ни было, скажу лишь, чтобы закончить свое отступление, что Мак-Карти, очевидно, мог бы стать вторым Овидием, не будь стихи его заточены навечно в темницу дикарского языка, который история обрекла на безмолвие, наделив им лишь пахаря. В ту нашу встречу я заверил Мак-Карти, что ясно вижу безрадостный удел его народа, и высказал мысль, что Ирландии не мешало бы на деле убедиться в справедливости английских законов. Он ответил мне строками другого поэта, любезно переведя (ему в отличие от Трейси не помешали чуждый ритм и размер) на английский.

Я усомнился, не превратно ли толкует он эти уклончивые строки, на что он объяснил мне, что и Греция и Рим были некогда великими государствами и теперь, дескать, Англия одержима манией величия. Я возразил: в строках нет и намека на высказанное им. В них, скорее, тупая злоба и мстительность, вынашиваемая ирландским крестьянством, и она, вместе с их дикарскими предрассудками, мешает им искать истинный и разумный выход из бедственного положения. Тут я задумался: а каков он, этот выход? Протестантские священники, преисполненные самых благих намерений, пишут для ирландцев тома и трактаты; призывают их носить чистую одежду, забывая, что у тех нет никакой; увещевают их говорить только правду, но лишь ложь и уловки спасают бедняков от алчных помещиков; просят пребывать в трезвости, хотя единственное утешение для тех — бутылка виски.