Читать онлайн «Подвиг Антиоха Кантемира». Страница 35

Понимая обстановку и ни на что не надеясь, Кантемир постарался все же облегчить типографщикам работу над книгой и сопроводил оригинал рукописи дельными указаниями. Он как бы поставил себя на место книжного справщика — редактора — и записал по порядку все, что нужно было перед набором проделать с рукописью.

На отдельной странице Кантемир старательно вывел название сборника, его титул, то есть приготовил титульный лист:

АНАКРЕОНТА Тиейца

песни с греческого переведены и потребными

историческими примечаниями изъяснены

трудами

князя Антиоха Кантемира

в Лондоне 1736 г.

В этом названии Кантемир сумел дать полную характеристику книги. Песни Анакреонта переведены с языка оригинала, греческого, а не с английского или французского переводов. Стихи сопровождены потребными, то есть необходимыми для понимания текста, примечаниями, содержащими ого "изъяснение", сиречь толкование. Труд переводчика взял на себя князь Антиох Кантемир и работал над книгой в Лондоне в 1736 году.

За титулом были помещены "Предисловие", статья "Анакреонтова жизнь" и после них оглавление "Таблица несен Анакреонтовых".

Далее каждое на своей странице шли стихотворения, и иод каждым, отделенные чертой внизу, располагались относящиеся к его тексту примечания.

Кантемир представлял себе, что наборщикам нужно будет пользоваться различными шрифтами — стихи читатель должен был видеть отчетливо и отличать их от прозы примечаний. Не худо было бы повторить в примечаниях объясняемые слова, расставив одинаковые цифры в тексте у таких слов и у примечаний внизу страницы — будет легче понимать, какое к чему относится.

Чтобы добиться соблазнявшей его красоты по-новому набранной страницы, Кантемир приложил к сборнику письмо будущему исполнителю работы:

"Известие наборщику

1. Предисловие и жизнь Анакреонтову должно печатати крупными буквами, и еще лучше косыми (Кантемир так назвал курсив).

2. Стихи должно отличить от примечаний крупнейшими буквами (то есть более крупными, чем примечания. Мы теперь сказали бы: стихи набирать корпусом, примечания петитом).

3. Примечания должно печатати на низу страницы, вмещая всякое примечание под стихом, к которому оно принадлежит (требование это весьма трудно исполнить, ибо примечаний может быть и много и мало, полосы набора будут заполнены неравномерно, что противоречит принципам типографского искусства).

4. Все, что в примечаниях писано крупными буквами, должно печатати косыми, чтобы отличить от прочего (то есть объясняемое слово набирать курсивом).

5. Строки, которые подчеркнуты или сбоку двумя запятыми отмечены, должно печатати косыми словами (запятыми называл Кантемир кавычки и слова, заключенные в них, рекомендовал набирать курсивом).

Знак § значит, что надлежало б писать с заглавия (вероятно, знак параграфа § Кантемир взял для показания красной строки, абзаца)".

Вот как точно и верно ощутил Кантемир будущую книгу, и лишь через многие годы подошли издатели к понятию аппарата книги и его типографского оформления, которые так просто для себя определил Кантемир, думая о том, как сделать книгу доступнее для читателя и вместить на ее страницах раскрывающие текст примечания.

…Остается сказать, что сборник переводов Анакреонта, как и другие подготовленные Кантемиром книги, в свое время не увидел света. Эти стихи были напечатаны только в 1867 году — они вошли в первый том сочинений, писем и избранных переводов Кантемира, изданных под редакцией П. А. Ефремова.

Лишь на шестом году лондонской службы Кантемир нашел время и возможности серьезно заняться лечением глаз. Они болели, и это было памятью о перенесенной им черной оспе, как и рябинки на лице, впрочем не очень заметные. Но глазам своим Кантемир не давал отдохнуть, ежедневно по многу часов читал и писал, оттого-то нередко страдал от воспаления глаз и за рабочим столом пользовался очками.

В Лондоне он обращался к столичным врачам, следовал их советам и все же облегчения не чувствовал. Больные глаза не давали иной раз выехать по делам, подготовить реляцию, прочитать присланные из Петербурга бумаги, и Кантемир наконец понял, что дальше его зрение может и совсем ухудшиться.

Он попросил у государыни разрешение отлучиться на краткое время из Лондона и съездить в Париж, к лейб-медику французского короля славному Жандрону, через полтора месяца получил от Остермана согласие, оставил вместо себя секретаря Гросса и пересек Ламашнский пролив.

Лет за семьдесят до Кантемира, при царе Алексее Михайловиче, ездили из России во Францию посол Петр Потемкин и дьяк Семен Румянцев. В отчете своем — статейном списке — они сообщили о путевых впечатлениях: во Франции, мол, города великие, и многолюдные, и крепкие, и сел великих, и деревень много, и людно безмерным обычаем. По селам и по деревням домы кавалерские каменные, великие, и всякое строенье в селах и деревнях каменное ж; хлеба, и винограду, и овощей, и птиц всяких, и скота много.

О французском народе и о городе Париже писали послы так:

"Во французском государстве вера католическая под паствою папы римского. Люди во французском государстве человечны и ко всяким наукам, к философским и рыцарским, тщательны. Из иных государств во французскую землю, в город Парис и в иные городы, приезжают для науки философской и для ученья ратного строя королевичи, и великородные, и всяких чинов люди, потому что город Парис великий и многолюдный и богатый, и школ в нем безмерно много, студентов в Парисе бывает тысяч по тридцати и больше.

Дом королевского величества в Парисе строят весь вновь, палаты каменные великие; длина тому королевскому двору будет с полверсты; у того же королевского двора сады строят великие, воды в тех садах взводные розными образцы…"

Этот дом — дворец Лувр, взводные воды в садах — фонтаны…

Ко времени приезда Кантемира дворец достроили, о том, что в Париж люди едут учиться, ему было известно, и восхищения столицей Франции, которое испытывали предшественники, у него не возникло. Как написал он сестре Марии, Париж показался ему скучным и мрачным городом, чересчур многолюдным и шумным. Остановился он в гостинице на улице Сен-Антуан, вблизи крепости Бастилия, и такое соседство могло быть для него неприятным — старая крепость служила тюрьмой. Очарование города не открылось Кантемиру в эту первую встречу. Но, может быть, тут повинны болезнь и озабоченность, — сколь ни уверен он был в способностях и опыте своего секретаря, на свете бывает столько неожиданностей…

Доктор Жандрон, занимавший дом на улице Капуцинов, принял Кантемира с французским изяществом и нескрываемым любопытством — он впервые видел русского, да к тому же министра, и почувствовал прилив гордости: не только в Париже, но и за границей признают его искусство, и вот пример — чиновный московит приехал к нему лечиться. Откуда, из медвежьей норы? Да нет, из английской столицы. Подумать только, лондонские врачи не могли вылечить его болезни!

Новый пациент понравился доктору. Во-первых, прибывший был князем и князем московским, а это в Париже еще диковинка, а во-вторых, он гладко говорил по-французски, даже слишком гладко, как человек, изучавший язык по книгам и лишенный возможности познавать разговорную речь в дружеских беседах. Он занимался переводами с французского на русский язык, знал книгу аббата Фонтенеля о множестве миров, "Персидские письма" Монтескье, а когда Жандрон заговорил с ним о Вольтере, оказалось, что с этим великим человеком русский состоит в переписке и отзывается о нем не только без должного, по мнению доктора, восторга, но даже критически.

— Мне кажется, — сказал русский, — что Вольтер человек, берущийся порой писать о вещах, ему совсем незнакомых. Его "Историю Карла XII" можно читать как роман, это верно, однако лишь потому, что исторических фактов там немного. После своего пребывания в Лондоне Вольтер издал "Письма об англичанах". Я несколько лет провел в Англии, имею там знакомых и скажу, что знаменитый француз не знает островных соседей. В его книге собраны записи разговоров, подслушанных в лондонских кафе.

— Господин Вольтер объявил, что он будет писать о философии Ньютона, — заметил доктор Жандрон, — и постарается изложить ее так, чтобы она была понятна и дамам.

— Что ж, читатели получат еще один роман Вольтера, не более того. Поверьте, он глубоко не вникал в философию Ньютона, наука алгебра неизвестна ему, — как же будет он их изъяснять? Боюсь, в новой книге для дам общедоступным окажутся лишь остроумные шутки, на которые Вольтер подлинный мастер.