Читать онлайн «Голубь над Понтом». Страница 18

На востоке уже брезжил рассвет, над водой возникал утренний туман. Тогда громкими голосами мы запели на кораблях псалом, благодаря небо за спасение и победу.

Но бесполезной была наша победа. Произвести высадку мы не смогли, так как на суше теряли единственное преимущество над врагами – силу огня. В мгновение ока варвары смяли бы моих шестьсот схолариев, из которых многие были больны от непривычного морского пути. Таким образом, мы ничем не могли помочь пленному городу. Мы кружились в море на виду у Херсонеса, иногда подходили на расстояние десяти стадий к берегу, вызывали на бой ладьи скифов, но, наученные горьким опытом, варвары не решались нападать на ромейские корабли. Руссы стояли толпами на берегу и грозили нам мечами и секирами. Эти ужасные секиры напоминали нам о том, какая участь ожидала бы нас, если бы мы захотели расстаться с неприступным убежищем кораблей.

На следующую ночь снова паника овладела корабельщиками. Во мраке послышались крики:

– Плывут! Скифы нападают на нас!

С хеландии «Великомученица Варвара» полыхнул огонь. Тревога оказалась тщетной: скифов не было. При вспышке огня можно было увидеть в море ладью, которая приближалась с корабля, стоявшим в эту ночь на якоре у острова св. Климента. В ночной тишине мы услышали диалог:

– Кто вы? – кричали с кораблей плывущим в ладье.

– Монахи из киновии св. Климента.

– Куда плывете?

– На пепелище.

– Сколько вас?

– Трое.

Дрожащие от страха монахи поднялись по веревочной лестнице на корабль «Двенадцать Апостолов». Обманув бдительность скифов, они вышли с наступлением сумерек из херсонской гавани и пустились в опасное странствие с целью достичь ромейских кораблей. Им хотелось посмотреть, что осталось от монастыря на острове. Монахов привели ко мне, и они упали на колени.

– Что происходит в Херсонесе? – был мой первый вопрос.

Они стали вопить, перебивая друг друга:

– Погиб Херсонес! Разорен прекрасный город! Скифы наводнили его, как волны морские. Многих жителей убили. Стратег погиб от русских секир.

От них я и узнал о том, что произошло за последние дни в Херсонесе. Базилика св. Софии сгорела. Базары были разграблены, и в городе не осталось ни одной амфоры вина. Владимир занял со своими близкими дом стратега, и каждый день там происходят оргии. Даже дочь стратега, семнадцатилетняя девственница, разделила ложе с русским князем. Но князь запретил своим воинам осквернять церкви и наносить ущерб имению священнослужителей. Епископ два раза совещался с князем. Монахи уверяли нас, что дело касалось мирных переговоров с базилевсом.

Как это ни странно, дальнейшее подтвердило их слова. На другой день утром мы увидели, что из херсонской гавани отплывает еще одна ладья, украшенная коврами. Солнце поблескивало на ее хоругвях. К нашему удивлению, в ладье находился сам епископ Иаков с пресвитерами в пасхальных облачениях. Заплаканный и взволнованный мальчик держал в руках икону Пречистой Девы. Тщедушный дьякон бряцал кадилом. За священниками стояли скифы в красных и голубых плащах, без оружия. Судя по одежде, это были посланцы князя. Мы смотрели на них изумленными глазами и не знали, что все это значит. Поразительна была красота этих людей, мощь и соразмерность всех их членов.

Прежде чем ладья пристала к «Двенадцати Апостолам» я успел надеть на себя воинские доспехи – ослепительный панцирь, поножи и меч, накинул на плечи вышитый золотыми орлами черный сагий. Леонтий тоже надел присвоенную его званию белую хламиду с золотым поясом.

Корабельщики, свесившись за борт, с любопытством смотрели на людей в ладье. Епископ держал в руках двоесвечник и троесвечник и крестообразно осенял ромейский корабль. Священники пели стихиры. Высокий взволнованный голос мальчика звенел в хоре гнусавых басов. Епископ был огромным и тучным человеком, с лицом, заросшим до глаз черной бородой. Иподиаконы, повязавшие себя крест-накрест орарями, казались в сравнении с ним пигмеями.

Странно меняется жизнь, когда военные обстоятельства нарушают ее мирное течение. Подобное зрелище не могло бы представиться и во сне. Но я собственными глазами видел, как епископ в сияющем облачении, в митре[23] и в саккосе[24], поднимался на корабль по веревочной лестнице, а корабельщики протягивали ему с помоста мозолистые руки, предлагая сыновью помощь. Маленький иподиакон поддерживал иерарха, как будто бы он мог справиться с тяжестью огромного архиерейского тела. За епископом поднялись остальные. Вокруг расстилалось сияющее море. Солнце ослепительным шаром стояло над головой. Вдали были видны на херсонесском берегу желтоватые башни павшего города. Черные ромейские корабли неподвижно стояли на якорях.

На помост положили красный ковер. Мы встали на него – Леонтий и я, он представитель гражданской власти, я – воинской. Заспанный Никифор Ксифий застегивал фибулу хламиды. Нас окружили другие чины и схоларии в панцирях из медной чешуи.

Епископ тяжко дышал. Опираясь на посох, он стоял перед нами и смотрел мученическими глазами на ромейских воинов. Мы тоже молчали, потому что он прибыл на корабль в сопровождении врагов христиан. Наконец, епископ скосил глаза на восковую табличку.

– Во имя Отца и Сына и Святого Духа... Приветствуем прибытие ромеев в сии воды. Да продлит Господь дни христолюбивых базилевсов наших, Василия и Константина, а над врагами дарует победу и одоление и во всем благое поспешение...

Небо сделало меня свидетелем величайших событий, ужасных войн, несчастий и катастроф. При одной из этих катастроф я присутствовал на помосте «Двенадцати Апостолов». Необычайное действо разыгрывалось перед нами. Владимир предлагал мир, обещал вернуть ромеям захваченный город и всю Готию, предлагал помощь в борьбе с азийскими мятежниками, но требовал соблюдения обещаний, данных базилевсами. Они ни для кого не были тайной. За шесть тысяч варягов, посланных против Варды Фоки, базилевсы обещали отдать варвару руку Порфирогениты. Теперь он требовал соблюдения договора. В противном случае угрожал, что пошлет воинов на Истр, отзовет варягов из Азии, сотрет с лица земли несчастный Херсонес.

Маленькие глазки Леонтия забегали. Это не ночной бой. Теперь он был в привычной для него атмосфере. Уже его служители несли бронзовую чернильницу, пергамент и трости для писания, как будто могло теперь что-нибудь зависеть от тростника, а не от меча. Несдержанный на язык Никифор Ксифий шепнул мне:

– Архивная крыса!

А мне казалось, что это только странный сон. Вот все рассеется, как дым, и ничего не будет. Но по-прежнему сияло море. Ромейские корабли стояли на якоре. Иподиакон высыпал в море горячие угольки из кадила. Думая, что это пища, к ним подплыла стайка серебристых рыбок.

На другой день переговоры продолжались в Херсонесе. Ими руководил по всем правилам ромейской дипломатии магистр Леонтий Хризокефал. Дело было ответственным и важным. Ведь речь шла не о каких-нибудь пустяках, а о руке Порфирогениты. Теперь я понял, почему базилевс послал в Херсонес такого опытного и ловкого человека.

Переговоры происходили в доме убитого стратега. Владимир, окруженный своими военачальниками, сидел на скамье, покрытой куском парчи, широко расставив мощные колени, опираясь подбородком на ладонь красивой руки. На нем была белая рубаха без всяких украшений.

Один из воинов держал в руках княжеское голубое знамя с изображением трезубца. Трезубец был знаком того рода, из которого происходил князь. Его предки плавали на кораблях в северных морях. Трезубец, символ Нептуна, охранял их во время бурь.

Я смотрел на князя с любопытством. Это был человек лет тридцати, высокого роста, стройный, с широкими плечами. У него были голубые глаза, над которыми нависали дуги густых бровей, и плоский нос. Румянец играл на щеках. По обычаю варангов он брил подбородок, но оставлял длинные усы. Они были у него русые. Копну таких же волос на голове сдерживал золотой обруч. На шее висело ожерелье из золотых шариков. Я видел однажды такой шарик...

Да, это был северный Геркулес, воин, жестокий варвар, проливший столько ромейской крови, колебавший теперь основы нашего государства. В левом ухе у него я заметил серебряную серьгу, украшенную жемчужинами. Но почему он не хотел носить бороды, которая так украшает мужа и христианина?

Ненависть к этому человеку в те дни наполняла до краев мое сердце. Но пусть она никогда не ослепляет моего разума и не ослабляет моих суждений.

Мы стояли перед ним полукругом – Леонтий, я и Никифор Ксифий, херсонский епископ Иаков, нотарии. Я пожирал князя глазами. Леонтий с привычной торжественностью разложил на небольшом столике копии договоров, пергамент, письменные принадлежности. Он улыбался, употреблял в речи изысканные метафоры, которые казались мне неуместными в этой обстановке, рассыпался в любезностях, называл варвара то «новым Моисеем», то «вторым Константином», выводящим свой народ из скифского идолопоклонства. Обязанности переводчика исполнял Анастасий, предатель церкви.