Читать онлайн «Нерон». Страница 54

Плащи из тончайшей шерсти и дорогого пурпура смешивались с обнаженными членами рабов или кельтиберским сагумом из черной шерсти. Греческие прически, перевитые красными лентами, волны спущенных на затылок локонов и крохотные лбы, служащие как бы признаком высшей красоты, смешивались с прическами кельтиберских женщин, которые оставляли лбы открытыми и укладывали волосы вокруг прикрепленной к голове небольшой палочки, образуя острый рог, с которого спускалось черное покрывало. Некоторые кельтиберки носили плотное стальное ожерелье, от которого шло несколько спиц, соединенных на прическе, и с этой клетки, прикрывающей волосы, спадало покрывало, оставляя горделиво открытым громадный лоб, лоснящийся и сверкающий, как луна.

Актеон провел много времени, дивясь прическам этих женщин и их мужественному и воинственному виду. Его тонкий инстинкт грека угадывал опасность в этих варварах, неподвижных на своих конях среди Форо, господствующих со своей высоты и глядящих взглядом полным ненависти на купцов и земледельцев других национальностей. Это были хищные птицы, которые, для того чтобы питаться и существовать в своих бесплодных горах, спускались в долину в качестве грабителей. И настанет день, когда Сагунт, окруженный этими народами, должен будет вступить в борьбу со всеми ими.

Грек, размышляя об этом, вошел под портики, где собирались праздные горожане перед лавками цирюльников, меняльщиков монет и продавцов вин и прохладительных напитков. Актеону казалось, что он очутился на Афинских галереях Агоры. За небольшим исключением это была та же толпа его родного города: важные граждане, за которыми раб переносил складной стул, чтобы, сидя у дверей какой-нибудь лавки, они слушали новости; любители новостей, которые перебегали от одной группы к другой, распространяя самые свежие небылицы; прихлебатели, ищущие приглашения покушать и лебезящие перед богачом, подле которого вертелись, и осуждающие всех, мимо проходящих; педагоги, до криков спорящие по поводу какого-нибудь правила греческой грамматики, и молодые граждане, порицающие старых сенаторов и утверждающие, что республике нужны люди более сильные.

Много говорили о последнем походе против турдетанов и о большой победе, одержанной над ними. Теперь то они уж не подымут головы; их царь, бежавший в самые отдаленные места своих владений, достаточно проучен недавним поражением. И сагунтская молодежь смотрела с гордостью на трофеи, состоящие из копий, щитов и касок, висящих на пилястрах портиков. Это было оружие нескольких сотен турдетанов, убитых или взятых в плен в последний поход. В лавках цирюльников продавалась по низкой цене мебель и украшения, награбленные сагунтскими воинами во вражеских деревнях. Никто не хотел их. Город был завален подобными предметами грабежа, сагунтское войско вернулось, ведя за собою целую армию нагруженных телег и бесконечное стадо людей и животных. Все улыбались, думая о торжестве победы, с холодной жестокостью, присущей древней войне, не знающей прощения и считающей рабство наибольшим милосердием для побежденного.

Возле храма, где чинилось правосудие, производилась торговля рабами. Они сидели вокруг на земле, прикрытые рубищем, с руками, скрещенными на ногах, и подбородком, опирающимся о колени. Рабы по рождению ожидали нового хозяина с пассивностью животных, с исхудалыми от голода членами и бритой головой, прикрытой белой шапкой. Другие, сидящие ближе к торговцу, были бородаты, и на их грязных, густых волосах лежали венки из ветвей, чтобы отличить их как рабов, плененных во время войны. Это были свободные турдетаны, не могущие выкупить себя; в их глазах еще сверкали ужас и ярость от сознания, что они обращены в рабство. Многие из них были скованы цепями, и на их теле виднелись еще свежие шрамы последней битвы. Они злобно смотрели на этот враждебный им народ, судорожно сжимая рот, точно желая укусить; некоторые же из них в волнении шевелили правой рукой, оканчивающейся бесформенным обрубком. Им отрубали руку после сражения с каким-нибудь внутренним племенем, которое таким образом лишало пленных возможности быть пригодными к битве.

Сагунтцы равнодушно смотрели на этих врагов, превращенных в предметы, в животных в силу жестокого закона завоевания, и, забывая о турдетанах, говорили о городских раздорах, о борьбе партий, которая казалось была подавлена вмешательством римских послов. На ступенях обширного храма еще видны были следы крови обезглавленных за расположение к Карфагену, и друзья Рима, которых было большинство, громко говорили, одобряя энергичные действия посланников великой Республики. Город будет теперь жить в мире и будет держаться покровительства Рима.

Актеону, который прислушивался к разговорам групп, вдруг показалось, что среди толпы, спускающейся и подымающейся по ступеням обширного храма, он увидел пастуха, который минувшей ночью убил римского воина. Это было минутное видение: его черный сагум затерялся среди групп, и грек остался в сомнении, не зная, действительно ли это был он!

Наступал день. Актеон много времени провел на рынке и подумал, что уж пора заняться своими делами. Так как ему надо было повидать Мопсо, то он направился к Акрополю и стал подниматься по извилистым улицам, вымощенным кремнем, с белыми домами, в дверях которых женщины пряли и ткали шерсть.

Дойдя до Акрополя, грек залюбовался циклопическими стенами, сложенными из громадных камней с редким искусством и прочностью. Это была колыбель города.

Он прошел под широким сводом и очутился на обширной площади, окруженной стенами, которые могли вместить в себе столь многочисленное население, как Сагунта. На этом громадном пространстве возвышались в беспорядке разбросанные общественные здания, являющиеся как бы воспоминанием той эпохи, когда город стоял на вершине и не спускался, расширяясь, к морю. За стенами начинались неизмеримые плодородные земли владений Республики, теряющиеся на юге вдоль морского берега; бесчисленные деревушки и дачи группировались по берегам Бэатис Перкес, а город точно большой белый веер, раскинулся на склоне горы, огороженный стенами, через которые казалось выскочат стиснутые ряды домов, украшенных садами.

Вернувшись взглядом к Акрополю, Актеон стал рассматривать храм Геркулеса. Вокруг него шла колоннада, где помещались Сенат, мастерская для чеканки монет, храм, в котором хранились сокровища республики, арсенал, где вооружались граждане, казармы для наемников; и, господствуя над всеми этими зданиями, высилась башня Геркулеса, огромное циклопическое сооружение, которое ночью возвещало своими огнями морским и горным спекулям о тревоге или спокойствии всей сагунтской территории. Невдалеке группа рабов, руководимая греческими артистами, заканчивала небольшой храм, который богачка Сонника воздвигала в Акрополе в честь Минервы.

Сагунтцы, которые поднялись в Акрополь, чтобы спокойно полюбоваться своим городом, и наемники, которые чистили мечи и бронзовые кирасы у дверей своих казарм, с любопытством смотрели на грека.

Один сагунтец, благообразный, одетый по-римски в красную тогу и опирающийся на длинную палку, заговорил с ним. Это был мужчина средних лет, крепкий, с седеющими волосами и бородой и с выражением доброты в глазах и в улыбке.

— Скажи мне, грек, — ласково спросил он: — чего ты прибыл сюда? Не купец ли ты?.. Не мореплаватель ли? Не ищешь ли ты для своей страны серебра, которое нам доставляют кельтиберы?..

— Нет, я бедняк, странствующий по свету, и я приехал, чтобы предложить себя Республике в качестве солдата.

Сагунтец сделал жест грусти.

— Я должен был угадать это по оружию, которое служит тебе опорой… Солдаты!.. Вечно солдаты!.. В прежние времена в целом городе не было видно ни единого меча, ни единого дротика. Прибывали чужеземцы на своих кораблях, наполненных товарами, брали наши товары, нам давали свои, и мы жили в миру, воспеваемом поэтами. Теперь же те, которые приезжают — греки, и римляне, африканцы и азиаты, — представляют собою флот, являясь дикими псами, которые прибывают, чтобы предложить свои услуги сторожить стадо, которое прежде, в мирное время, не боялось врагов. Видя все эти воинственные приготовления, наблюдая как радуется сагунтская молодежь, говоря о последнем походе против турдетанов, я боюсь за город, за судьбу своих… Теперь мы самые сильные, но не явится ли кто-либо, кто окажется сильнее нас и наложит на наши шеи цепи рабства?..

И с высоты стены он смотрел на город с мягкой грустью.

— Чужеземец, — продолжал он, — меня зовут Алько, а друзья мои называют меня Благоразумным. Старцы Сената слушают моих советов, но молодежь им не следует. Я торговал, я объездил свет, у меня есть жена и сыновья, которые пользуются благосостоянием, и я глубоко убежден, что мир — это счастье для народов.