Читать онлайн «Нерон». Страница 51

Римлянин, видя, что в их спор вступил крестьянин, стал еще заносчивее и наглее.

— И кто ж это такой? — крикнул он с презрением. — Не сын ли Гамилькара? Этот мальчишка, мать которого, как говорят, была рабыня.

— Одна блудница родила сыновей, которые основали город, римлянин; и не далек тот день, когда лошадь Карфагена лягнет волчицу Ромула.

Воин поднялся, дрожа от негодования и ища свой меч, но в то же мгновение испустил дикий крик и упал, подняв руки к горлу.

Актеон видел, как кельтибер опустил свою руку под сагум и, вытащив нож, ранил им воина вдоль шеи, которую с жестоким вниманием изучал, пока тот издевался над Карфагеном.

Трактир дрогнул от шума борьбы. Другой римлянин, видя упавшим своего сотоварища, бросился на кельтибера с высоко поднятым мечом, но мгновенно ему был нанесен удар ножа в лицо, и он почувствовал себя облепленным кровью.

Ловкость этого человека была изумительна. Его движения отличались эластичностью пантеры; удары, казалось, отражались от его тела, не нанося ему вреда. Вокруг него сыпался град разбитых кувшинов, обломков амфор, мелькавших в воздухе мечей; но он, с поднятой рукой и ножом в кисти, сделал быстрый прыжок к дверям и скрылся.

— За ним! За ним! — вопили римляне, преследуя его.

И, привлеченные грубым удовольствием охоты за человеком, за ними последовали из трактира все, кто только мог еще держаться на ногах. Толпа людей, возбужденная видом крови, прыгала через умирающего римлянина и бесчувственных пьяниц, которые храпели подле обезглавленного. Грек видел, как они выбежали, и, разбившись на отдельные группы, разбрелись в различных направлениях, чтобы поймать кельтибера. Но тот скрылся в нескольких шагах от трактира, точно растаял во мраке.

Гавань заволновалась, охваченная горячкой погони. Замелькали огни на набережной и на уличках предместья; лупанары и харчевни подвергались грубому вторжению римлян, опьяненных злостью; у дверей каждой лачуги возникали новые ссоры, могущие перейти в кровавую расправу, и грек, боясь быть вовлеченным в распрю, быстро повернул к лестнице храма. Бачис не вернулась, и грек, поднявшись по голубым ступеням, очутился во дворе храма, широкой террасе, вымощенной плитами голубого мрамора, на который поддерживающие фронтон колоннады бросали косые линии теней.

Пробуждаясь, Актеон почувствовал на своем лице теплоту солнца. Птицы пели на соседних масличных деревьях, а возле него звучали голоса. Очнувшись, он с удивлением увидел, что наступило утро, тогда как он был уверен, что прошло несколько минут с тех пор, как им овладел сон.

Молодая женщина, патрицианка, стояла в нескольких шагах от него и улыбалась. Она была обвита широкой тканью белой шерсти, которая, словно одеяние статуи, спускалось изящными складками к ее ногам. Волос не было видно, кроме нескольких белокурых завитков, спадающих на лоб. Губы были накрашены, а черные бархатные глаза, с мягкою ласковостью во взгляде, казалось, были окружены голубоватым сиянием от утомления бессонной ночи. При малейшем движении руки под мантией звенели серебряным звоном невидимые драгоценные украшения, а кончик сандалии, видневшийся из-под края одеяния, сверкал, точно алмазная звезда.

Позади нее две высокие рабыни кельтиберки со смуглой, пышной, почти обнаженной грудью и бедрами, опоясанными многоцветной тканью, держали: одна — пару голубей, а другая — на голове ларчик, покрытый розами.

Возле красивой патрицианки Актеон увидел Полианто, сагунтского лоцмана, и юношу, надушенного и изящного, который был на набережной с другим всадником во время прибытия корабля.

Грек невольно встал, пораженный прекрасным видением, которое улыбалось ему.

— Афинянин, — обратилась к нему женщина по-гречески, с чистейшим произношением. — Я — Сонника, собственница корабля, который тебя сюда доставил. Полианто — мой отпущенник и он очень хорошо поступил, привезя тебя. Он ведь знает, что твой народ привлекает меня. Кто ты?

— Я — Актеон и молю богов, чтобы они осыпали тебя милостями за твою доброту. Да сохранит Венера твою красоту на всю жизнь.

— Ты мореплаватель?., или же купец? Быть может, странствуешь по свету, преподавая уроки красноречия и поэзии?

— Я солдат, как были солдатами все мои родные. Мой дед умер в Италии, защищая великого Пирра, который оплакивал его, как брата; мой отец был капитаном наемников на службе у Карфагена и его несправедливо умертвили в войну, именуемую неумолимой.

Несколько секунд он молчал, словно это воспоминание мешало ему продолжать, лишив голоса, и затем добавил:

— Я сражался до тех пор, пока не смолкли приказания Клеомана, последнего лакедемонянина. Я был одним из его сотоварищей, и когда герой пал побежденным, я сопровождал его в Александрию; изъездив свет, я снова вернулся на родину, будучи не в силах выносить изгнания. Я также был купцом в Родосе, рыбаком в Босфоре, земледельцем в Египте и сатирическим поэтом в Афинах.

Красавица Сонника улыбалась, приблизившись к нему. Он был истым афинянином, обладающим всеми качествами этого столь любимого ею народа; одним из этих искателей приключений, привыкших к превратностям судьбы, объездившим весь свет и на старости лет записывающим многие эпизоды из деяний своей жизни.

— А почему же ты прибыл сюда?

— Я здесь так же случайно, как случайно мог очутиться в другом месте. Твой лоцман предложил довезти меня в Зазинто, и я согласился. Я тосковал в Новом Карфагене. Меня могли принять в войска Ганнибала; мне достаточно было бы для этого назвать свое происхождение: греки дорого оплачиваются во всех войсках. Но здесь также война, и я предпочитаю идти против турдетанов, служить городу, которого не знаю.

— И ты здесь провел эту ночь? Разве ты не нашел приюта в трактирах?

— Я не нашел ни единого обола в своем кошельке. И если мне удалось поужинать, то только благодаря доброте одной несчастной блудницы, которая разделила со мною свою нужду. Я беден и отощал от голода. Но не жалей меня, Сонника, не гляди на меня глазами сострадания. Я также устраивал пиры, которые длились всю ночь до восхода солнца; в Родосе, в часы песен, мы кидали рабам серебряные блюда. Жизнь человека должна быть, как жизнь героев Гомера: то царь, то нищий.

Полианто смотрел с интересом на этого искателя приключений, а Лакаро, который принципиально был против того, что его приятельница Сонника оказывает внимание греку, столь плохо одетому, все же сам приблизился к нему, признавая изящество афинянина под его убогим наружным видом, и намереваясь сделать его своим другом, чтобы воспользоваться полезными уроками.

— Приходи сегодня в мой загородный дом, — сказала Сонника, — когда станет заходить солнце. Ты отужинаешь с нами Спроси первого встречного, где моя вилла, и каждый укажет тебе ее. Один из моих кораблей привез тебя в этот порт, и я хочу, чтоб под моим кровом ты нашел гостеприимство. До скорого свидания, афинянин. Я ведь также из Афин и при виде тебя мне показалось, что пред моими глазами еще сверкает золотое копье, украшающее верхушку Парфенона.

Сонника, кинув афинянину улыбку, направилась к храму, сопровождаемая своими двумя рабынями.

Актеон слышал, что говорили Лакаро и Полианто, стоя у храма. Минувшая ночь была проведена в доме Сонники. Лишь с восходом солнца оставили стол. Голова Лакаро была еще украшена венком пиршества с увядшими и лишенными листьев розами. Сонника почувствовала капризное желание увидеть Полианто и свой корабль, а также захотела по пути принести жертву Афродите, как это делала всегда, отправляясь в порт.

Лоцман отправился к своему кораблю, а Актеон направился с Лакаро к открытым дверям храма.

Внутри царила тишина и великолепие. В кровле здания было оставлено для освещения храма большое квадратное пространство, и солнце, проникая сквозь это окно, придавало зеленоватый отлив морской воды этим голубым колоннам с их капителями, изображающими раковин, и дельфинами, обвивающими их подножия. В глубине, обвеянной нежным полусветом, затуманенным жертвенными курениями, возвышалась богиня, белая, гордая и прекрасная в своей наготе, точно сейчас только вышедшая из морской пены и представшая перед изумленными очами людей.

Недалеко от дверей стоял жертвенник. Подле него жрец, в широкой шерстяной мантии, прикрепленной к голове венком цветов, принимал из рук Сонники дары жертвоприношения.

Когда Сонника вышла на перистиль, она обвела любовным взглядом море, покрытое пеной, порт, который сверкал точно тройное зеркало, зеленую и безграничную долину и далекий город, озаренный золотым сиянием первых солнечных лучей.

— Какая красота!.. Взгляни, Актеон, на наш город. Греция не лучше его.

У подножия лестницы ее ожидали носилки, настоящий маленький дом с пурпуровым пологом и украшенный по четырем углам страусовыми перьями.