Читать онлайн «Повесть о художнике Федотове». Страница 19

И на службе строй, и на картине строй. Как надоела эта фронтовая суета!..

Занимался художник учением своей роты под Красным Селом. Распекали его за строй, и рисовал он тогда картину под названием «Брань под Красным». Военные подвиги сейчас заменились подвигами «бранными».

Скучно. На строевом «бранном» поле, там, вдалеке, мальчишки запускают змеев; барышник на беговых легких дрожках выезживает своего коня. Направо Галерная гавань – дома серые, деревянные, крыши мшистые, зеленые. Налево строения Васильевского острова – мха на крышах нет, больше железа.

Подсчитывая ногу, идет рота домой, мимо Дома трудолюбия, Патриотического института, мимо Горного института с тяжелыми колоннами и чугунной статуей, отлитой на Александровском литейном заводе.

В академию ходили два брата Агины, Александр и Василий, – рисовальщики, иллюстраторы. С Александром Агиным приходил художник Вернадский, добрый малый. Ходили, рисовали, пили жидкий чай, сидели на продавленных диванах и старались не думать.

Федотов служил и рисовал. Это нравилось начальству, так как соответствовало приказу императора. Во время лагерного ученья 1839 года по приказу командующего полком генерала Офросимова Федотову даже дали помещение, в котором он мог поселиться со своими слепками и рисунками. Здесь Павел Андреевич сидел, рисовал с гипса уши, носы, глаза, руки, ноги…

К Федотову зашел его товарищ по корпусу Лебедев.

– Ты, Павел Андреевич, уже человек умелый, – сказал он, – зачем тебе эти упражнения?

– Не дивись, друг, – ответил Федотов. – Надо изломать хорошенько свою неэстетическую натуру, чтобы сделаться художником. Самый плохой абрис можно распестрить красками, но художник должен достигнуть искусства изображать красоту в линиях. Чтобы влезть по-настоящему в искусство, надо много труда, да и времени. Мало чувствовать к тому зуд – нужно иметь особую впечатлительность, особый глаз, способность схватывать и запоминать характерные черты людей и предметов, подмечать различие даже листьев на одном и том же дереве. И если этого нет, лучше быть чем угодно, только не художником. Я рисую гипс, для того чтобы рука покорилась мне, как солдат в строю команде, но, боже мой, какая была бы тоска, если бы строй моей картины только повторял картины чужие, изредка меняя обмундирование!..

Царь любил смотры и не любил стрелкового дела. Война ему казалась беспорядком, дым стрельбы затемнял строй, но зависть к брату Александру Первому мучила его. Однажды войска в составе полков, принимавших участие в Бородинском бою, были двинуты из Петербурга на Можайск. Шли они по широкому тракту, мимо страшного аракчеевского Чудова. Дошли до Москвы, обошли ее, свернули на Можайск. Бородинское поле было покрыто памятниками, возвышающимися над нескошенной травой.

Под личным наблюдением императора были восстановлены расплывшиеся линии старых окопов. Со старыми кремневыми ружьями, в 1700 году введенными Петром, в черных киверах шли по старым полям полки, стараясь не сбиваться с ноги, когда приходилось обходить гранитные и кирпичные пирамиды памятников.

Его императорское величество сидел на коне и находился в состоянии восторга. Царь въехал на тот холм, где стояла когда-то коляска Кутузова.

Играли горнисты, били дробь барабаны, бой развертывался на старой диспозиции. В середине «боя» его императорское величество повелел войскам перейти в «наступление». Правый фланг Наполеона был охвачен кавалерией, и сам Наполеон пленен. Село Бородино и прилегающие к нему позиции были взяты маневрирующими войсками при дружных криках «ура» приступом.

Николай Первый собрал на редут всех начальников и сказал, обращаясь к Ермолову и другим сподвижникам Кутузова по 1812 году:

– Вот как надо было сражаться, господа! Если бы фельдмаршал Кутузов действовал так, как я сегодня, то последствия сражения были бы иные.

Генералы безмолвствовали. Даже свита молчала. Была вся группа так неподвижна, как будто бы она нарочно позировала для Федотова, стоявшего с краю, вместе с ординарцем генерала Офросимова.

После молчания в толпе кто-то сказал внятно, но ни к кому не обращаясь:

– Государь забывает, что сегодня не было ни ядер, ни пуль, а главное – в поле не было Наполеона.

Впоследствии голос был выяснен и уточнен: он оказался принадлежащим генералу Давыдову, брату известного партизана и поэта Дениса Давыдова.

Николай как будто не слыхал этих слов. Он вступил в стремя, и все генералы вскочили на лошадей. Он еще раз осмотрел поле.

Забили барабаны, и полки пошли церемониальным маршем, соблюдая интервалы и дистанции. Шел скорым шагом полк егерей; люди были малорослы, но кивера дополняли их до общегвардейского размера. Белые ремни снаряжения, натертые воском, вылощенные, блестели. Сверкала медь, сверкали штыки. Расслабленные, чтобы отбивать такт, ружья дребезжали.

Поле было великолепно. Царь подъехал к командиру полка Офросимову и сказал ему:

– Хорошо идут! Амуниция в порядке! Дай мордашку!

Они поцеловались, и после этого запели певчие, и все сто семнадцать тысяч людей, принимавших участие в этой батальной картине, пали на колени и выслушали молебствие; артиллерия произвела семьсот девяносто два выстрела.

Войска вернулись в Петербург. Началась петербургская жизнь с караулами, парадами, с редкими посещениями Эрмитажа.

Служба продолжалась; сменялись караулы, проверялась амуниция. Появилась мода на шинели с двойными длинными воротниками. И 23 января 1841 года повелено было большие воротники офицерской шинели иметь длиною, начиная от нижнего края малого воротника, в один аршин. В том же году повелено офицерам во всех случаях носить брюки со штрипками.

В том же году при проверке пригонки капсульной сумки и пуговицы касочной чешуи штабс-капитан Ган, заметив неисправность, ударил штрафованного солдата первой роты Иванова.

Иванов сорвал со штабс-капитана эполеты и бросил их на землю. Полк стоял по команде «смирно», и никто не вступился за штабс-капитана.

Запись об Иванове в полковом журнале лейб-гвардии Финляндского полка коротка:

«Рядового Иванова из разряда штрафованных, как не выдержавшего шпицрутного наказания, определенного по конфирмации его императорского высочества, и умершего в госпитале, из списка штрафованных исключить и снять с полкового довольствия».

Но не мог забыть рядового Иванова капитан Федотов.

Карлу Брюллову было поручено изобразить на плафоне Исаакиевского собора богоматерь, сидящую на престоле среди облаков, а рядом с ней Иоанна Крестителя, Иоанна Богослова и сонм святых, соименных членам императорского дома.

Портреты членов императорской семьи Брюллов уже делал и бросил, начав превосходно. Он рисовал также и Николая, но прервал работу, так как император опоздал на двадцать минут на сеанс. Все это ему прощалось, потому что художник имел право на странности, так же как кавалерийская лошадь могла горячиться, но, горячась, подчиняться удилам и шпорам, что придает особую красоту посадке всадника.

Теперь предполагалось написать свыше тысячи шестисот квадратных аршин живописи. В этом просторе, опершись на облака, академически прославленные, должны были стоять особы императорской фамилии, как бы привыкая к будущему своему квартированию в небе. Несколько ниже их, на барабане под окнами, должны были быть изображены фигуры двенадцати апостолов, поддерживающих веру и престол. Под ними на парусах свода надо написать было четырех евангелистов.

Чертя проект гигантской росписи, художник был охвачен вдохновением и гордостью. Целые группы и отдельные детали росписи вставали перед ним даже во сне. Особенно его вдохновлял плафон, который повторял размах работы Микеланджело.

Брюллов с радостью хотел рисовать людей, которых не уважал. Ему казалось, что, преображенные кистью, вознесенные на высоту сорока саженей, они перестанут быть собою и будут только отображением высокой души Брюллова, его гениального мастерства и размаха, станут живописью спокойной, величественной и реальной, как скульптура.

Были приготовлены картоны, с картонов сняли контуры на грубой бумаге, контуры были пробиты проколами и припорошкой перенесены на кривизну купола. Роспись уже лежала на белизне подготовленной штукатурки легким черным бегом точек.

Высоко стояло солнце. Над куполом крест сверкал в синем небе. Купол накалился, как медная солдатская каска на параде. Расписанные под мрамор медные стены барабана купола раскалились и пахли вытопленной печью.

Умелая кисть бежала по контуру, и цветное видение заполняло купол.

Внизу чуть блестела мраморная пропасть здания. Купол был отдален от собора разборными рамами. В соборе шли работы по мрамору. Там рубили, полировали, вырезали, набирали рисунки из разноцветного мрамора. Весь собор был полон слитного шума легких молотков каменотесов, как будто в траве стрекотали миллионы кузнечиков.