Читать онлайн «Путь в революцию. Воспоминания старой большевички.». Страница 18

Случай этот встревожил Лепешинского, хотя дома за ужином он и говорил шутливо, что Курнатовский сегодня чуть не подстрелил луну. Виктор Константинович возражал ему, но как-то неохотно, вяло, словно говоря не о себе, а о ком-то постороннем.

— Ах, да не верьте ему, Ольга Борисовна. Все не так было… — Он внезапно встал из-за стола, прошелся по комнате и, круто обернувшись, сказал: — От этого ничегонеделания можно просто сойти с ума! Нет, нет, так дальше жить невозможно. Необходимо что-то предпринять!

И Лепешинский, и Курнатовский, посвятившие себя революционной работе, привыкшие к постоянному напряжению, томились от вынужденного безделья. А что касается Виктора Константиновича, то он, видимо, был угнетен таким состоянием в серьезной степени.

В тот вечер они долго и взволнованно что-то обсуждали. Я была занята ребенком и не принимала участия в разговоре. Потом Курнатовский ушел, а Пантелеймон Николаевич сказал:

— Знаешь, Оля, решили мы с Виктором Константиновичем просить о переводе нашем в Ермаковское. Авось, полицейское начальство и не откажет.

Почему именно в Ермаковское — я догадалась. Там мы смогли бы быть поближе к Владимиру Ильичу.

Приняв такое решение, оба друга повеселели и начали деятельно хлопотать о разрешении на переезд. Месяца через два такое разрешение было получено, и мы перебрались в село Ермаковское.

Стремясь вырваться из курагинской глуши в Ермаковское, муж мой и Курнатовский были, конечно, правы. Место это было не только более оживленным, но и более культурным. Тут жило довольно много местной интеллигенции. Помимо земского начальника и врача, были тут еще лесничий с двумя помощниками, судья, фельдшерицы, акцизный чиновник из бывших политических ссыльных, учитель. Это накладывало свой отпечаток на здешнюю жизнь.

Ермаковское, стоящее южнее Минусинска, было типичным таежным селом. Невдалеке от его домов стремительно бежала к Енисею бурная речка Оя, а сразу за нею начинался густой лес. В ясную погоду отсюда хорошо были видны синеватые с белыми верхушками зубцы Саянских гор. Километрах в тридцати отсюда, в селе Шушенском, отбывали ссылку Владимир Ильич и Надежда Константиновна (с нею я познакомилась еще в 1895 году, в петербургской «предварилке»).

В Ермаковском мы застали только Михаила Александровича Сильвина, отбывавшего тут ссылку за участие в деятельности петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» (он являлся членом центральной группы). Потом сюда перебрались петербургский рабочий Н. Панин и Анатолий Ванеев со своей женой Доминикой Труховской. Все мы были людьми одних политических убеждений, социал-демократами; это сплачивало нашу маленькую колонию, делало ее дружной; а мысль о том, что невдалеке находится еще одна группа наших единомышленников с Ильичем во главе, — доставляла отраду.

Годы минусинской ссылки — последние годы XIX века — вспоминаются мне сейчас не только как период подневольной жизни в глуши. Конечно, эта жизнь была по-своему тягостна и трудна. Но в то же время она давала нам возможность многое обдумать, пополнить свой теоретический багаж. Общение с Лениным явилось для нас своего рода школой политической мысли, школой, в которой мы росли и мужали.

Лето 1899 года было очень жарким. При малейшей возможности я и Пантелеймон Николаевич вместе с маленькой Олей уходили на берег Ои. Прогулки эти оставили во мне самые светлые воспоминания. Чаще всего я слушала, а Лепешинский говорил. Он живо и увлекательно рассказывал, читал на память стихи. Иногда прочитывал что-нибудь из написанного им самим. А писал он с несомненным дарованием. Скажу к слову, что Пантелеймон Николаевич в ссылке много трудился, писал статьи, которые затем публиковались в России. Другим его большим увлечением были шахматы.

Благодаря острой наблюдательности и умению разбираться в людях он хорошо улавливал в своих друзьях наиболее характерное для них и делился своими наблюдениями со мной. То, что рассказывал он о Кржижановском и Старкове, помнится мне и до сих пор. Последующие годы не раз подтверждали правильность даваемых мужем характеристик. Не раз приходила мне в голову мысль, что не будь Лепешинский профессиональным революционером — он мог бы сделаться незаурядным писателем.

Делясь впечатлениями, полученными на пути в ссылку, Пантелеймон Николаевич с особенным чувством рассказывал о Кржижановском.

— Как он красив внутренней, одухотворяющей его красотой, — задумчиво говорил муж. — И характер у него своеобразен. Настроение Глеба способно меняться мгновенно. Бывало, лежит он на полке вагона, молчит. Кажется — будто чем-то подавлен: глаза холодные, скучающие. Но вот кто-нибудь в его присутствии заспорит, начнет ссылаться на «Капитал» или «Анти-Дюринг» — и Глеб тут же преображается. Сначала бросит одну-две реплики, а потом — вскочит с постели, брови беспокойно задвигаются, глаза молнии мечут. Не узнать его! Знаешь — как орел расправляет свои крылья и когтит своих врагов, так и он. Я преклоняюсь перед ним в такие минуты. Настоящий боец, трибун…

Еще студентом-технологом Глеб Максимилианович вступил в марксистский кружок. Он вел подпольную революционную работу на предприятиях Петербурга. В 1893 году встретился с Лениным. Под его руководством Кржижановский принимал деятельное участие в создании «Союза борьбы за освобождение рабочего класса». В 1902 году он был избран в оргкомитет по созыву II съезда партии, а на самом съезде его выбрали в члены ЦК. Спустя два года, в 1904 году, Кржижановский приезжал к Владимиру Ильичу за границу с докладом о состоянии революционной работы в России. Ленин высоко ценил Глеба Максимилиановича.

После Октябрьской революции Кржижановский как талантливый инженер принимал самое активное участие в разработке государственного плана электрификации Советской России (плана ГОЭЛРО), а также в организации Государственной плановой комиссии (Госплана), во главе которой находился долгое время. До конца жизни Глеб Максимилианович, избранный в члены Академии наук СССР, возглавлял организованный им Энергетический институт.

Я не случайно заглянула вперед. Ведь глубина истоков становится по-настоящему ощутимой только тогда, когда увидишь и устье реки…

Другой близкий друг Пантелеймона Николаевича — Василий Васильевич Старков был человеком совсем иного склада. Так же, как и все мы, он был безгранично предан делу революции. Его ум — методический, спокойный — был под стать характеру. И речь его отличалась плавностью и литературной правильностью построения. Маленькие глаза на слегка скуластом, обрамленном бородой лице светились, бывало, иронией, когда он становился свидетелем каких-либо романтических или лирических излияний. Невольно вспоминается мне одна из прогулок по берегу Ои. Лепешинский, держа на руках дочку, восхищался красотами реки:

— Красиво… Хмурые ели, кокетливые березы, фиолетовые Саяны на фоне голубого неба… — Внезапно он запнулся и рассмеялся: — Воображаю, что бы сказал Старков, услышав мой монолог!

Да, как ни трудно жилось в ссылке, но я была счастлива, что нахожусь в кругу друзей, и никогда не сожалела о том, что последовала за П. Н. Лепешинским в Сибирь. Познавая людей революции, находившихся в этих местах, я все больше убеждалась в их громадном духовном превосходстве над людьми того круга, в котором прошло мое детство, в их человечности и мужестве. И это придавало сил и закаляло для борьбы за дело правды, за дело партии.

Пожалуй, я не ошибусь, если скажу, что для каждого коммуниста — как бы он ни был стар — одним из самых запомнившихся дней его жизни является день вступления в партию. Никогда не забуду этого дня и я — тем более, что это происходило в такой необычайной, такой своеобразной обстановке…

Семнадцать ссыльных социал-демократов, разбросанных в нескольких селениях Минусинского уезда и отданных под надзор полиции, постоянно и деятельно поддерживали между собой связь. Владимир Ильич имел контакт не только со всеми нами, но и с революционными подпольщиками, оставшимися на свободе. Постоянная переписка с «волей», в которой активнейшим помощником была Надежда Константиновна, держала его в курсе всех событий и вопросов русской политической жизни, волновавших партию.

Вспоминается мне, как однажды он собрал нас, ссыльных марксистов, и сообщил о полученном им с воли важном письме. В этом письме говорилось о состоявшемся в 1898 году в Минске I съезде партии и о том, что съезд наметил издание партийного органа — «Рабочей газеты». Радость Ильича, вызванная важнейшим в истории русского революционного движения событием, была очевидной и нескрываемой.