Читать онлайн «Аспазия». Страница 17

— Я надеюсь, что твои слова исполнятся, — отвечал поэт, — если надо мной будет витать дух этого игрока на цитре, которым я очарован, хотя не слышал еще ни одного звука его инструмента. Как кажется, он избирает сердца государственных людей и поэтов, чтобы играть на них свои мелодии.

Так говорил поэт с высоким лбом и ясными, воодушевленными глазами. Он пожал руку другу, поклонился переодетой милезианке, затем, повернувшись, стал медленно спускаться с Акрополя, постоянно оборачиваясь.

— Не бойся, что этот человек узнал нашу тайну, — сказал Перикл Аспазии.

— Я тоже самое хотела сказать тебе, — улыбаясь, возразила Аспазия.

— Ты быстро осознала благородство его души, — сказал Перикл.

— Он так же чист, и душа его прозрачна, как волны Кефиза, — отвечала Аспазия, — но идем тоже вниз, так как я чувствую себя слишком разгоряченной этим жарким вечером. Мои губы жаждут прохлады.

— Идем, — сказал Перикл, — нам стоит только сделать несколько шагов и повернуть направо, тогда перед нами будет грот, из которого вытекает источник, который освежит твои пересохшие губы.

Перикл и Аспазия спустились с нескольких ступеней, высеченных в скале, и подошли к гроту, из которого вытекал источник. Это был ручей Клепсидра, вода которого местами совершенно исчезала и затем снова появлялась. Аспазия зачерпнула воды в горсть и поднесла Периклу, который выпил воду из ее обнаженной руки.

— Ни один персидский царь, — улыбаясь сказал он, — не пил из такого дорогого сосуда. Только он настолько мал, что я боялся проглотить его вместе с напитком.

Аспазия засмеялась и хотела ответить на шутку, но вдруг испугалась, неожиданно заметив лицо, глядевшее на них из полусвета пещеры и улыбавшееся ей добродушной улыбкой. Подойдя ближе, она увидала довольно грубо сделанное изображение бога Пана, которому была посвящена пещера.

— Не бойся, — сказал Перикл, — бог пастухов — добродушное существо.

— Но часто он бывает зол, — возразила Аспазия, — пастухи говорят о нем по-разному.

— Однако, он очень добродушно встретил Фидипида, — заметил Перикл, отправившегося в Спарту, чтобы как можно скорее призвать Спарту помогать нам против Персов, и ласково обошелся с ним на границе Аркадии, где он постоянно живет. Ему понравилось, что юноша, не переводя духа, из любви к родине, бежал по горам и, вследствие этого, составил себе хорошее мнение об Афинах, о которых прежде мало заботился. Он сам явился помочь нам при Марафоне.

— Пан может быть добрым, когда желает, — сказала Аспазия, — но мне кажется, эта пещера не подходит для земледельцев и пастухов.

— Ты права, — отвечал Перикл, — этот грот тем более слишком хорош для Пана, так как он служил брачным ложем для бога света Аполлона, полюбившего дочь Эрехтея Креузу, сын которой Ион был родоначальником нашего ионического племени.

— Как! — с волнением вскричала Аспазия, полушутя-полусерьезно, здесь колыбель благороднейшего из племен Греции, и афинские девы не украшают стен этой пещеры венками из роз и лилий, и вместо сверкающего красотой бога Аполлона здесь стоит с глупым, широким лицом аркадиец, чуждый для вас, пришелец из мрачных и враждебных гор Пелопонеса?

— Отчего ты так восстаешь против бога горной и лесной тишины? смеясь возразил Перикл. — Я не знаю под чьей защитой могла бы лучше встретиться страстно влюбленная пара, как под защитой идиллического покровителя мира и спокойствия…

— Но, — вскричала Аспазия, — во всяком случае, я благодарна ему хоть за одно, за ту прохладу, которую он посылает нам в этой пещере.

Говоря это она, сняла с головы фессалийскую шляпу и надела ее на голову пастушескому богу. Золотые роскошные локоны рассыпались у нее по плечам.

— О, — продолжала она, смеясь, — если бы я могла отдать Пану все свое платье игрока на цитре — оно положительно стесняет меня. Как долго еще придется мне переносить это стеснение, о, афиняне, когда дозволите вы женщине быть женщиной!

Душа Перикла была полна блаженством, когда он спускаясь при свете звезд по склону горы, нежно обнимая красавицу и глядя на освещенное луной громадное изображение богини Фидия, говорил:

— О, Афина Паллада, сними свой боевой шлем и дозволь соловьям спокойно вить свои гнезда.

В то время, когда происходило описанное нами, двое из богатых и знаменитых афинских граждан первые сделали попытку соперничать, не только, как бывало прежде, блестящими подарками для города, но и неизвестной до сих пор домашней роскошью. Один из граждан был Гиппоникос, в доме которого жила Аспазия, человек благородного происхождения, другой — был пришелец Пириламп, один из разбогатевших менял из Пирея.

Гиппоникос вел свое происхождение ни от кого другого, как от самого Триптолема, любимца Деметра, основателя Элевсинских мистерий, изобретателя плуга и распространителя земледелия. Без сомнения, своему происхождению от Триптолема род Гиппоникосов был обязан тем, что занимал почетную должность жреца Элевсинских таинств, и наш Гиппоникос пользовался этой честью, но эта обязанность мало обременяла его: только во время больших мистерий он должен был на короткое время ездить в Элевсин. Удивительной особенностью в роде Гиппоникоса было то, что все представители его по очереди назывались Каллиасами и Гиппоникосами: каждый Каллиас называл своего первородного сына Гиппоникосом, а каждый Гиппоникос — своего сына Каллиасом.

История всех этих Каллиасов и Гиппоникосов была особенно замечательна тем, каким образом они собрали свои богатства. Гиппоникоса, жившего во времена Солона и бывшего лучшим другом этого законодателя, упрекали в том, что он положил начало благосостоянию своего рода, злоупотребив одним известием, сообщенным ему Солоном. Во времена Писистрата один из Гиппоникосов имел мужество купить имение изгнанного тирана. Во время персидской войны многие обеднели, но семейство Каллиасов и Гиппоникосов еще более разбогатело; один воин по имени Диомнест, доверил Гиппоникосу на сохранение сокровище, отнятое им при первом нападении азиатов у одного вражеского полководца. При втором нападении Персы взяли многих в плен, в том числе и Диомнеста, сокровище которого осталось в руках Гиппоникоса. Затем, одному Каллиасу посчастливилось в Марафонской битве: перс, которому он согласился пощадить жизнь, тайно свел его на место, где его единоплеменники зарыли много золота. Каллиас из предосторожности убил перса после того, как тот указал ему, где зарыто сокровище, дабы тот не выдал этой тайны другим прежде, чем Каллиас успеет перенести сокровище. Таким образом, богатство этого рода все увеличивалось, и, само собой разумеется, представители его пользовались большим почетом в общественном управлении. Многие Каллиасы и Гиппоникосы служили своим согражданам в персидской войне, как послы во время переговоров о мире, двоим из них даже были воздвигнуты памятники.

Наш Гиппоникос, у которого гостила Аспазия, делал честь своим предкам: он был человек добрый и очень любимый народом, он часто делал приношения богине Палладе, при всяком случае угощал народ, а во время большого праздника Диониса, каждый мог прийти к нему получить бокал с вином и набитую плющом подушку, чтобы поставить на нее бокал. Когда он однажды отправился в Коринф, чтобы посетить там одного своего друга, то по дороге к нему узнал, что этого человека преследуют кредиторы и послал своего дворецкого, чтобы удовлетворить всех, так как ему было бы неприятно застать друга в дурном расположении духа. Его дом в Афинах, как мы уже сказали, во многом отличался от жилища других афинян, только разбогатевший меняла Пириламп старался сравняться с ним. У последнего был дом в Пирее, устроенный по образцу дома Гиппоникоса, которого он во всем старался превзойти. Когда Гиппоникос выписал себе маленькую собачку из Милета, то Пириламп сейчас же приобрел себе другую, которая была еще меньше. Стоило Гиппоникосу добавить к числу своих собак новый экземпляр, величине которого удивлялись люди — Пириламп не находил покоя до тех пор, пока не приобретал себе другой, еще большей. У Гиппоникоса был привратником настоящий великан, и, так как Пириламп никак не мог достать себе человека более высокого роста, то он приказал стеречь ворота забавному карлику, обращавшему на себя всеобщее внимание.

Старший сын Гиппоникоса, которого, как само собой разумеется, звали Каллиасом, не мог заучить двадцати четырех букв алфавита, тогда Гиппоникос назвал товарищей маленького Каллиаса, детей своих рабов, именами букв алфавита. У Пирилампа тоже был сын, по имени Делос, и так как маленький Делос любил играть со щенками, то в дом было взято двадцать четыре щенка, из которых каждый носил имя одной буквы алфавита, написанное на дощечке и привязанной к его шее.

Гиппоникос славился своими лошадьми, и, так как Пириламп в этом отношении не мог превзойти его, он старался взять над ним перевес, приобретя замечательную коллекцию редких обезьян. У Гиппоникоса были прекрасные голуби, как ни у кого в Афинах. Это торжество соперника не давало покоя Пирилампу, он долго придумывал, чем бы взять перевес над голубями Гиппоникоса и, наконец, выписал из Самоса пару роскошных птиц, хвосты которых украшены сотнями глаз знаменитых птиц Геры, до сих пор известных в Афинах только лишь по названию.