Читать онлайн «Святой Илья из Мурома». Страница 39

   — Ярополк был слаб, — сказал Добрыня.

   — Ярополк был слаб, — перебил его князь, — а союзников выбирать умел! Царьграда надо держаться. А Царьград — христианский удел! Видишь, как выходит!

   — Вижу, — сказал Добрыня. — Как мы сами что-либо с тобой ладить начинаем, хоть бы с Перуном этим, — никакого проку нет. Одна кровь льётся, и вся держава розно ползёт! А как начинаем глупства этого Ярополка повторять — ан и не глупствами они оказываются. Бабка-то твоя умна была. Уж на что я её не любил, а ума в ней отрицать не могу. Она далеко провидела — путь твой к Царьграду лежит.

Они долго толковали, перебирая все ошибки Святослава, Ярополка, Свенельда, Олега... И постоянно приходили к тому, что, сокрушив Ярополка, заняв его место на киевском столе, нельзя менять его политику сближения с Византией... Говорили, пока в пестроцветных стёклах окон не погас вечерний свет. Сидя в полумраке, устав от разговоров, племянник и дядя примолкли.

   — Что-то новое грядёт, — сказал князь. — Новое! Нельзя боле по-старому жить.

   — Да! — сказал Добрыня. — А Перун этот, коего везде поставили, — бревно крашеное, да и только! Выдумка!

   — Ты что, в его силу больше не веришь?

   — Ежели она и есть, то злая! А на зле ничего не созиждешь! — сказал Добрыня. — Это христиане правду говорят.

   — Так что же, всем прощать, всем покоряться? Этак задушат, как курёнка, и не заметишь сто! Сунут под рёбра ножи, как Ярополку...

   — А кто сказал, что добро есть слабость? — спросил племянника Добрыня. — Вона Царьград стоит несокрушим...

   — Да в Царьграде зла в тысячу раз больше, чем у нас творится...

   — А хоть бы и вот Илья этот! Он что, слаб?

Князь не нашёлся что ответить. И только когда Добрыня был уже в дверях, сказал неожиданно:

   — Знаешь... Давай Рогнеде Полоцк возвернём. Пущай там сидит со Всеславом.

Добрыня оглянулся и увидел новое выражение лица у князя Владимира — спокойное и уверенное, которого он никогда прежде не видел.

   — Никак ты её прощаешь? — спросил воевода.

   — А в чём её вина? — спросил князь. — Что с ножом на меня кинулась? Дак и мышь на кошку бросается, когда мышонка спасает!

   — Пущай в Полоцке Всеслав сидит, — согласился воевода. — А мать — при нём. Только боязно, не стала бы мстить.

   — Чего раньше времени загадывать, — спокойно ответил князь. — Пущай с миром идёт. Намучилась она со мною.

Никогда Добрыня не слышал таких слов от племянника буйного, хитрого и мстительного. Он внимательно вгляделся в его лицо и понял, что князь говорит сейчас искренне и никакого тайного умысла не имеет.

   — Вот так Илья! — сказал Добрыня, спускаясь с теремного крыльца и легко поднимаясь в высокое боярское седло. — Вот те и заточник.

Илья отыскал своих не скоро, вдоволь наездившись меж деревянных и полукаменных замков-крепостиц, из которых, собственно, и состоял Киев и окрестные укрепления.

Не за один раз, велением старейшины или князя, построилась мати городов, но прилеплялись, наращивали стены, друг ко другу прижимаясь, новые и новые цитадели. Обрастали посадами, избами и полуземлянками чёрных людей, наполнялись людом пришлым, беглым, вольным и мастеровитым, но оторванным от отчины своей и потому настороженно глядящим и в сторону терема княжеского, и в сторону стен городских, и в поле, откуда каждую минуту могла пристигнуть беда. Приживались свои к своим: потому был в Киеве и хазарский квартал, и еврейский, жили здесь и торки замирённые, на службе княжеской состоящие, и варяги, но повсюду; всё перекрывая и во всех концах поселяясь, жили славяне. По-славянски говорили меж собою все, кто ступал на землю Киева.

И хотя варяжский воевода кричал команды ратникам своим на северном языке, а хазарин, при посольстве державы своей, по-тюркски ставил метки на документах — на улице, на торжище говорили все только по-славянски. Отличались одеждою греки и мирные печенеги, ассии — аланы донские, приводившие на продажу диких и сильных коней, разнились наречиями и хазары, но господствовал и в церквах малых, потаённых, и на капищах, огромных, со множеством молящихся, язык славянский.

И было уже не разобрать среди горожан, пришедших издавна, кто вятич, кто древлянин, кто из земель северян, кто радимич или дрегович, древлянин или рус... Все жили по закону киевскому, все равно вставали на защиту стен его, где бы сия стена ни стояла — в детинце княжеском или окружала посад городской.

Дружинники держались и в городе, и в посаде особняком, как, впрочем, особняком держались и в своих концах жили кожемяки и кузнецы, плотники-ладейщики и ювелиры, плавившие серебро и золото. Разница только в том, что в древности, сказывают, дружинники жили по избам и по землянкам своим, а со времён варяжских стали жить в детинце, в гридницах, только там чувствуя себя в безопасности, потому что при малейшем бунте горожане объединялись против них. И хоть гордились дружиной, когда, возвращаясь из похода, шла она по улицам городским, а пустись дружинник, да ещё не языка славянского, один по городу ходить — глядишь, и побили бы для острастки. Потому что горожане — люди вольные, а дружинник — холоп княжеский, и непонятно, что тому князю в голову взбредёт: возьмёт да прикажет горожан мучить!

Поэтому в основном различные небольшие отряды, коих не могли вместить детинец и двор княжеский, стояли гарнизонами в крепостицах вокруг Киева.

Там и отыскал Илья своих карачаровцев. За высоким тыном с угловыми башнями были и конюшни, и длинные полуземлянки, где на нарах спали воины, был и плац для учения. Полуземлянки и всякие службы лепились под невысокими стенами, а всё пространство посреди укрепления свободно, только в углу у стены мостилось когда-то капище Перуна. Но сейчас стояло оно заброшено: многие вои — христиане, а иным не до молитв.

Оставшись без основного ядра своего войска — без варягов, Владимир спешно набирал новую дружину. В городок почти ежедневно приходили новые и новые молодые парни наниматься на княжескую службу.

Их никто не спрашивал, откуда они, потому что даже беглый холоп, вступивший в войско, делался неприкосновенным и хозяин его вернуть не мог. Приводили даже рабов купленных — тех, кто отличался крепостью мышц или взят в бою, с оружием в руках. Воинов старались привлечь, а рабам не доверяли. Потому что была разница! Раб за рабство своё держался — жизнь берег, а воин жизнью не дорожил и лучше бы смерть принял, чем в рабстве жить. Из рабов вои не получались.

А вои ежели и попадали в рабы, то либо погибали там, либо воли добивались. Освободиться из рабства было можно! И воин, особенно славянин, нипочём бы в рабах не остался.

Воинов кормили лучше, но и постоянно гоняли в учении! Трудились они не меньше, чем рабы в каменоломнях, овладевая боем лучным, мечным, рукопашным и на копьях. Часами ломались на плацу — в схватках меж собою и в умении на взаимодействие. Дрались россыпью, дрались стенкой, дрались под командой византийских инструкторов, по их уставу, где каждый по команде должен выполнять общий приём. Византийцы привыкли драться в строю, в тесноте, где главное — плечо в плечо стоять и заедино действовать. Дрались и прикрывая витязя-поединщика. Закрывая конного тяжеловооружённого всадника от нападения пехоты. Дрались и в рассыпном лучном бою, и в шеренге мечников — за щитами, и на стене.

Отдельно умились каждому приёму, умились владению мечом, кистенём, цепом боевым, топором, ножом.

В углу у коновязи, зажав коленями большие камни, дрались на мечах и на копьях всадники — прежде чем на коня сесть, добивались крепости в ногах, чтобы на любом коне, как на своих ногах, держаться. Придирчиво следили старшие воины-гридни, не уронит ли кто двухпудовый камень, не окажется ли слаб в коленках. Того с грузом на плечах сотни раз приседать заставляли, плясать воинские танцы, гусиным шагом ходить.

Сызмала воинов учили, поэтому каждый воин искуснее в бою, чем смерд, и малая дружина всегда большую толпу мужиков чёрных побивала.

Обучившись строю, учились бою рукопашному, учились езде верховой, умились с седла рубить и стрелять и копьём колоть. Большую часть дня в учении проводили и до того изматывались и наламывались в упражнениях, что небывальцы, неуки да новики, едва на нары вползти от усталости могли. А гридни постарше — ничего. Привычно мечом махали и переход конный любой выдерживали. И трусцой с мечом, щитом и топором бежать могли сколь угодно. Такова была дружина молодшая, через которую проходили все небывальцы или вновь пришедшие на службу княжескую. Называлась она молодшей не случайно. Вои тут все ребята молодые, и по чину была она ниже дружины старшей.

Старшая дружина помещалась в Киеве и состояла из бояр и мужей нарочитых. Таковые все в броню закованы на походе и в бою, имели коней боевых и коней заводных, на коих доспех тяжкий и припас воинский возили.