Читать онлайн «Неоконченный портрет. Книга 1». Страница 5

Какая же сила, какие черты характера впоследствии поставили Рузвельта в ряды «сильных мира сего»? Можно ли сказать, что он усидчиво, детально, глубоко изучал все то, что могло ему пригодиться в его дальнейшей политической деятельности? Нет, нельзя... Не «усидчиво», не «детально» и не «глубоко».

Проклятая буква «С» преследовала молодого Рузвельта на протяжении всех лет его учения в университете.

Будучи четырежды избран на самую высокую должность своей страны, он великолепно разбирался в сложнейших политических ситуациях, в хитросплетениях большого бизнеса, безошибочно рассчитывал «параллелограмм сил» — как в своей стране, так и на международной арене. Где он всему этому научился? В Гарвардском университете? Но именно Рузвельту принадлежат пессимистические строки: «...Я четыре года слушал лекции по экономике, и все, чему меня учили, было неправильно».

В университете читались лекции по психологии. Рузвельт не посетил, кажется, ни одной из них. Всего три недели ходил он и на лекции по философии.

Так кем же все-таки был Рузвельт в свои молодые годы? Ленивцем? Светским шалопаем, ищущим доступа в аристократические цитадели Бостона?

В Гарварде издавалась газета под названием «Гарвард Кримзон». Именно туда, на газетные полосы, а не в унылые академические аудитории влекло молодого Рузвельта. О чем же он писал на страницах этой газеты? Может быть, о результатах научных изысканий, предпринятых в тиши университетской библиотеки?

Нет, это могло заинтересовать сравнительно немногих людей и оставляло Рузвельта равнодушным. Он должен был писать о том, что интересовало — пусть и без достаточно серьезных оснований — миллионы его соотечественников.

Это был прежде всего футбол. Рузвельт регулярно писал редакционные статьи на футбольные темы, упрекал гарвардских футболистов в недостатке боевого духа, в неумении атаковать ворота противника, ехидно советовал им переключиться на европейский футбол, а команду соответственно переименовать в «Сиссиз», то есть «маменькины сынки». Иногда автор, наоборот, брал под защиту свою команду, но зато обрушивался на зрителей, равнодушно относившихся к исходу игры и безмятежно покуривавших сигары и трубки вместо того, чтобы громкими криками поощрять футболистов и звать их к победе.

Летом и осенью Франклин писал о футболе, зимой — о коньках и хоккее...

Итак, будущий профессиональный спортивный обозреватель? Журналист «узкого профиля»?

Нет, почему же? Рузвельт регулярно писал и на другие темы, далекие от спорта, но постоянно интересовавшие студентов: о перегрузке учебного расписания, о благоустройстве тротуаров, о водоснабжении, о мерах на случай пожара...

Окончив Гарвард летом 1904 года, осенью Рузвельт поступил в Школу права Колумбийского университета. Может быть, юриспруденция пробудит в Рузвельте творческий интерес? Может быть, именно здесь он найдет свое подлинное призвание? Может быть, за стенами Школы права ждет Рузвельта карьера выдающегося адвоката, следователя, прокурора?..

Нет, нет и нет! Проклятая буква «С», как Каинова печать равнодушия к любым наукам, незримо венчает чело колумбийского студента-правоведа.

Едва выдержав экзамены, дающие право заниматься юридической практикой, Рузвельт бросил Колумбийский университет. Степени бакалавра юридических наук он так и не получил. С помощью своих влиятельных родственников он поступил клерком в старую, расположенную на Уолл-стрит юридическую фирму «Картер, Ледьард и Милбэрн». В течение первого года службы он должен был работать без жалованья.

Представим себе одного из диккенсовских молодых героев, протирающего штаны в юридической фирме, человека без настоящего и будущего, забитого, вечно нуждающегося, неряшливо одетого, иногда обуреваемого разного рода мечтами и планами, но даже пальцем не шевелящего, чтобы их осуществить...

И вдруг случается чудо. Проклятая буква «С» стирается с широкого, открытого лба молодого, красивого клерка. Завеса, отгораживающая двадцатипятилетнего Франклина от жизни, неожиданно падает. И жизнь эта предстает перед ним не в виде застывших философских учений, светских условностей, религиозных канонов, а скорее в виде одного из детективных романов, которые Рузвельт любил почитывать.

В первый год его службы на долю младшего клерка редко выпадали юридические дела, требовавшие особых знаний, изворотливости, умения предусмотреть ходы противника.

Фирма, в которой служил Рузвельт, защищала интересы корпораций от всяких попыток правительственного вмешательства. «Антитрестовский закон», теоретически направленный против абсолютного господства монополий, но, как правило, игнорируемый ими, был ненавистен владельцам фирмы и рассматривался как покушение чиновного Вашингтона на святая святых капитализма — безграничную свободу частного предпринимательства.

Постоянными клиентами фирмы «Картер, Ледьард и Милбэрн» были гигантские корпорации «Стандард ойл», «Америкэн тобакко компэни». Даже человек, занимавший в фирме такую незначительную должность, как молодой Рузвельт, порой встречался с крупными дельцами, юрисконсультами, адвокатами большого бизнеса.

Но не только эти встречи были своего рода университетами для Рузвельта. Читая всевозможные деловые бумаги, порой просто переписывая их, составляя справки, докладывая их содержание своему шефу, Рузвельт постепенно приобщался к миру бизнеса. Его все больше завораживал этот мир, в котором звенело золото, торжествовали изворотливость и хитрость, замышлялись коммерческие заговоры, плелись интриги. Сугубо юридическая, или, если хотите, политическая деятельность огромного механизма, в котором он был всего лишь винтиком, мало привлекала молодого клерка. Но практическая работа фирмы пробуждала в нем большой интерес. Ведь он имел дело не только с бумагами, не только с проектами договоров, заявлениями в суд, кассациями, секретными соглашениями, текстами адвокатских речей, но нередко и с людьми, которые стояли за всеми этими документами, с живой практикой человеческих взаимоотношений.

Рузвельт с интересом наблюдал за непрерывной войной в мире бизнеса, постигая приемы, которыми пользовались дельцы для саморекламы, для вербовки сторонников, для получения прибылей. Он познавал уловки, к которым прибегали люди, ведущие эту непрерывную войну, проникал в истинную суть отношений между ними, маскировавших под внешним демократизмом железную, безжалостную хватку...

Но постепенно Рузвельт стал все чаще испытывать чувство неудовлетворенности. Он сознавал, что видит лишь незначительную часть мира, в котором живет. Вне поля его зрения остается другой мир, населенный миллионами людей со своими интересами, бесконечно далекими от тех, которыми жила его фирма и ее клиенты.

Может быть, в молодом Рузвельте зародилась неприязнь к миру бизнеса? Может быть, сам факт его существования стал казаться ему несправедливым?

О нет! Ни сейчас, ни позже Рузвельт даже в самых тайных мыслях не протестовал против этого мира и отнюдь не имел желания уничтожить его. Он просто очень рано распознал те пружины, которые приводили в движение механизм большого бизнеса: корысть, полное пренебрежение ко всему тому, из чего нельзя извлечь прибыль, взгляд на рядового человека только как на  потенциального покупателя...

Это не нравилось молодому Рузвельту. Он не покушался на основу золотого монумента, воздвигнутого капитализмом. Но ему хотелось предупредить людей об угрозе, таящейся в такой недальновидности. Толстые стены юридической фирмы, в которой он работал, мешали ему окинуть широким взглядом противостоящие друг другу миры имущих и неимущих.

Стремясь объяснить себе, почему он так не удовлетворен своей жизнью, Рузвельт пришел к выводу, что юриспруденция не его призвание. Ему нужно вырваться за пределы замкнутого искусственного уолл-стритовского мирка, надо скорее выйти на широкие просторы подлинной жизни...

Он повзрослел и многому научился. Пусть это было только началом его жизненной школы, но он уже знал, как дельцы проникают в реальную практику большого бизнеса, как овладевают наукой извлечения прибыли и любой другой выгоды, не обязательно денежной. В то же время он выработал собственную манеру обращения с людьми — открытую, привлекательную, истинно демократичную...

Конечно, он еще не обладал умением плести политическую паутину, загадочную, непостижимую для посторонних, наносить стремительные, неожиданные, сокрушительные удары по своим врагам или соперникам. Все это придет позже и в конце концов даст основание одному из проницательных биографов тридцать второго президента Соединенных Штатов назвать его Львом и Лисицей[1] в одном лице...

Но Рузвельт уже пришел к выводу, что ему следовало бы попробовать свои силы на политической арене.