Читать онлайн «Сенека». Страница 8

Этой внутренней гармонией пронизано все его творчество. Сенека твердо верил, что знания и умелое применение «мудрости» и основополагающих духовных добродетелей оказывают благотворное воздействие на общество в целом: «В природе человека дорожить друзьями и радоваться всему хорошему, что случается с ними, так же, как если б это происходило с тобой; если же мы поступаем иначе, то самая добродетель ненадолго задержится в нас, ибо она обретает силу лишь в постоянной тренировке самосознания. В то же время добродетель побуждает нас разумно пользоваться настоящим, заботиться о будущем, оттачивая и развивая свое внимание, — но оттачивать внимание и разум гораздо сподручнее, когда у тебя есть спутник...» Таким образом, дружба рассматривается как результат и одновременно одно из условий добродетели, причем речь идет об активной, действенной дружбе, а не просто об общем участии в достижении некоего умозрительного идеала, как полагают многие. Мы знаем, что Сенека немало помог Луцилию, когда у того возникли серьезные неприятности, но и Луцилий, в свою очередь, не остался равнодушным к трагическим событиям, повлекшим гибель Гетулика. На Луцилия пали подозрения в причастности к заговору тридцати девяти против Калигулы и в сочувствии оппозиции, выступавшей против Мессалины и Нарцисса, однако он сохранил верность друзьям. В Риме времен Империи, как, впрочем, и во времена Республики, дружба являлась одной из форм политической жизни: люди, связанные между собой деловыми или родственными отношениями, в дальнейшем сближались на почве философских убеждений, а толчком к дружбе служила совместная политическая деятельность или, как в случае Сенеки и Луцилия, общая оппозиция принцепсу и правящей клике. Не исключалось, впрочем, и обшее участие в вооруженном заговоре.

Не менее очевидно, что дружба Сенеки с Сереном, зародившаяся из вполне традиционных отношений покровителя и клиента, перешла в глубокую духовную близость, которой мы обязаны трактатами «О спокойствии духа», «О постоянстве мудреца» и «О досуге». Равная степень знатности позволяет предположить, что между ними существовали семейные связи. Возможно, более молодой Серен приходился Сенеке родственником или, что менее вероятно, поскольку Серен избрал карьеру всадника, был одним из его отпущенников либо потомков кого-то из отпущенников Аннеев. Как бы то ни было, в 55 году Серен занимал заметное место в окружении Сенеки при дворе Нерона и даже сыграл свою роль в устройстве любовной связи принцепса с Акте, а некоторое время спустя стал префектом Ночной стражи.

Даже не имея возможности точно датировать «Спокойствие духа» и «Постоянство мудреца», мы не сомневаемся, что личные отношения Серена и Сенеки, позволившие первому сделать карьеру, завязались раньше чисто научных отношений двух философов. Приходится допустить, что Сенека как раз и использовал ученые аргументы, направляя и руководя действиями префекта ночных стражников и своего молодого друга, который в Риме, особенно на Палатине, чувствовал себя, скорее, потерянно.

Мудрость, понимаемая как душевное состояние, как постоянная готовность к размышлению, а вовсе не раз и навсегда достигнутое равновесие, подразумевала участие в жизни Города. Как и Цицерон, Сенека считал, что именно так должен думать истинный римлянин: не случайно и тот и другой упрекали эпикурейцев в пренебрежении к гражданскому долгу. Цицерон на определенном этапе высказывал даже более резкие, чем Сенека, упреки, что, впрочем, естественно: в его время политика еще затрагивала интересы каждого гражданина. Во времена Сенеки участие граждан в решении политических вопросов не только существенно уменьшилось, но и обрело тенденцию к полному исчезновению. Так или иначе, ни Цицерон, ни Сенека не считали себя вправе целиком уйти в собственную жизнь, оторванную от жизни Города. Неудивительно поэтому, что философия стоицизма являлась для обоих источником, питающим сознание, хотя, как мы уже указали, Цицерон выступал приверженцем Древней Академии, а Сенека хранил верность скорее концепциям ортодоксальной Стой. Но и тот и другой в своем качестве римского гражданина, ощущавшего призвание к управлению миром, оставались стоиками. Можно сказать, что учение, изложенное в сочинении «О досуге», есть не что иное, как наиболее полное выражение именно этого глубокого внутреннего убеждения. Особенно красноречивой представляется следующая деталь. Если Клеанф, Хрисипп и Зенон10, пишет Сенека, не принимали участия в общественных делах, то объяснялось это тем, что по своему рождению ни один из них не принадлежал к сословию, открывающему подобные возможности. Из этого следует, — и Сенека настойчиво подчеркивает эту мысль, — что люди, которых судьба с рождения предназначила к участию в политической жизни общества, обязаны исполнить свой долг, возложенный на них Фортуной. Ни опасности, ни разочарования, отзвук которых ясно слышен в труде «О досуге», не поколебали в авторе глубокой веры в провозглашенную стоиками фундаментальную истину: между людьми существует согласие (conciliatio), аналогичное тому согласию с собой (conciliatio sui), которое служит основой нравственной жизни и является одним из первичных элементов природы. Такое же согласие объединяет всех, кто населяет вселенную, и политика — лишь одно из его проявлений, отнюдь не самое благородное и выдающееся (высшей ступени может достичь только мысль мудреца), но для того, кто рожден римским гражданином — всадником или сенатором, — политика есть обычная судьба. Что касается самого Сенеки, то он никогда, за исключением последних дней, не изменял своему призванию знатного римлянина, да и в последние годы жизни его отход от активной политической деятельности был, во-первых, вынужденным, а во-вторых, больше показным, чем действительным.

Таким образом, любая попытка постижения философской мысли Сенеки обречена на неудачу без ознакомления с историей его жизни. Биография Сенеки и сама по себе достойна внимания, доказательством чему — многочисленные труды, посвяшенные античному мыслителю, не всегда, конечно, равноценные. Разноголосица суждений, высказываемых разными авторами, побуждает нас хотя бы в самых общих чертах обратиться к жизнеописанию Сенеки. Вместе с тем считаем важным подчеркнуть, что подобное описание — не самоцель, ибо в данном конкретном случае история жизни — по причинам, о которых мы уже упомянули, — нужна нам для изучения истории мысли во всей ее изменчивости и во всем постоянстве. Вопреки расхожему мнению эта изменчивость объясняется вовсе не тем, что Сенеку мало заботила необходимость оставаться в ладу с собой (достойный ученик стоиков, он высоко ценил такое качество, как постоянство), и не тем, что порой его «заносило» из-за собственного красноречия. Дело, скорее, в том, что обстоятельства его богатой событиями жизни складывались таким образом, что ему приходилось акцентировать внимание на том или ином аспекте концепции, питавшей его внутренний мир. На примере проблемы участия в политической жизни мы уже вскользь отметили, как глубокие убеждения и непоколебимая внутренняя позиция могли в зависимости от обстоятельств проявляться во внешне противоречивых высказываниях.

Возмущаться здесь нечем. Стоики никогда не претендовали на особую чистоту своего учения, требующую от его адептов жертв в виде нюансов и оттенков. Мало того, они возвели в ранг добродетели «чувство уместности» — opportunitas, — на котором настаивает Катон, выведенный Цицероном в книге «О пределах добра и зла». Известно также, что Плутарх в работе «Противоречия стоиков» не пожалел изобретательности, разоблачая несоответствия между учением и поведением учителей Стои. Читая Плутарха, понимаешь, что упреки, адресованные им Зенону, Хрисиппу и первым стоикам, почти не отличаются от тех, какие новейшие философы обращают к Сенеке, словно пытаясь приписать противоречия, характерные для группы, одному конкретному лицу. Но в том-то и дело, что упомянутые противоречия выглядят таковыми только со стороны, тогда как сами стоики расправлялись с ними с легкостью, ссылаясь на существование двух планов духовной жизни — плана совершенного и плана «среднего» действия, причем последний представляет собой зону, общую и для мудреца, и для «глупца» (stultus). Эта идея, слишком многими понятая превратно, ясно изложена устами Катона в книге «О пределах добра и зла». В сфере действия существуют вещи, предпочтительные по сравнению с другими; сами по себе они не могут рассматриваться как соответствующие или нет абсолютному добру, ибо выбор — а избежать его нельзя, если только хочешь жить, — зависит от обстоятельств. Так, Цицерон устами Катона оправдывает самоубийство, признавая в то же время, что жизнь есть один из «главнейших принципов Природы». Жить или отказаться от жизни зависит от выбора одного из предпочтений. То же самое относится и к обладанию деньгами.