Читать онлайн «Скиф». Страница 15

…Она очнулась. Над ее лицом, обдавая чесночным дыханием, нависла рыжая борода хозяина… Масленые, лукавые глаза сузились:

— Жива?

И Тамор была сломлена. Теперь она, как завоеванная земля, распластанная, беззащитная, поруганная, принадлежала всем…

Важный египтянин, богатый купец, с безбородым профилем старого евнуха, выкупил Тамор из притона. Привез в Александрию. Она стала отрадой дряхлого семидесятилетнего сластолюбца.

Но теперь ее уже ничто не пугало. Она смеялась над старцем, обманывая своего благодетеля со всеми красивыми рабами в доме. Познала ласки сирийцев, эфиопов, диких иберов с далеких Балеарских островов. Даже один проезжий индийский гость был в числе ее любовников.

Старец умер, не оставив ей никакого наследства. Но и это не привело ее в смятение.

Она продала драгоценности, купила маленький домик на окраине Александрии, облачилась во вдовьи одежды — благочестивейшая женщина, рьяная и смиреннейшая посетительница храма Сераписа, — разве от такой отвернутся боги, не дадут ей самого верного законного супруга? Ей было уже под тридцать. В эти годы женщина должна быть умной и утонченной, если желает нравиться. Тамор всю жизнь испытывала отвращение к книгам. Но ученость, слышала она, дает людям силу. Она нашла полуголодного грека и за корзинку фиников в день велела записывать содержание героических повестей, отрывки стихов, имена и изречения философов.

Вскоре все это пригодилось. Увидев ее во вдовьем одеянии, набожно распростертую перед алтарем Сераписа, ученый и знатный римский путешественник Люций Аттий Лабиен лишился покоя. Он навестил молодую вдову в ее скромном маленьком домике. Они беседовали об единении душ. Люций был пойман безвозвратно. Он сочетал свою судьбу с судьбой красивой набожной вдовы законным браком. Тамор стала римской матроной. Но Рима пока не видела. В столице шла междоусобица. Три года молодые супруги путешествовали по странам Востока. Наконец Рим был взят войсками Суллы. Люций вернулся в родной дом.

Римское гражданство, богатство, молодость и покладистость мужа, почет и покровительство самого могущественного Суллы — все это ослепляло бывшую скифскую царевну, потом рабыню, наложницу, гетеру, — казалось, исполняются все ее сокровенные тайные желания.

И вдруг все рухнуло. И всего через какой-то год. Тамор плохо разбиралась в происходящих событиях. Она только знала: консулами Рима избраны последователь славного Мария Корнелий Цинна и сторонник Суллы Гней Октавий. Сам Сулла отправился в поход против понтийского царя Митридата. Перед отъездом он взял с консулов клятву быть верными установленному им в Риме государственному порядку. Оба консула поклялись. Но едва паруса трирем, увозивших легионеров Суллы, скрылись за горизонтом, в столице снова вспыхнула распря. Верх одержали сначала сулланцы. Консул Цинна бежал из Рима. Расквартированные под Нолой римские легионы признали Цинну своим вождем. Марию и другим изгнанникам, находившимся в Африке, было послано приглашение вернуться в Италию. Ответ пришел незамедлительно. Вскоре в Этрурии высадились войска прославленного и любимого народом полководца (молва утверждала, что Марий — друг крестьян-италиков).

В Риме началась великая паника. Солдаты из войск оптиматов (патрициев и разбогатевших плебеев) переходили на сторону Мария. Ворота Вечного Города были открыты. От меча простого легионера пал консул Гней Октавий. Рабы врывались в дома своих господ и убивали их.

Испуганный надвигающейся всеобщей резней Люций вместе с Тамор спешно покинул Рим.

В Италии оставаться было небезопасно. Всех сторонников Суллы марианцы подвергали проскрипциям. Однако Тамор не растерялась. Заставив Люция собрать верных рабов, погрузила на бирему все ценное из приморской виллы и приказала кормчему-греку держать курс на Синопу — столицу Митридата VI Евпатора. От кого-то она слышала: вокруг этого могучего восточного царя собирается все враждебное и непокорное Риму…

— Госпожа… — Рабыня успела только раскрыть рот, чтобы предупредить хозяйку о приезде ее сына, как Филипп уже появился в спальне. Тамор вскочила на ложе. Перед ней стоял худенький, плохо одетый подросток.

От ее зорких глаз не укрылись ни заморенный вид мальчика, ни искусно заштопанная дырочка на плече хитона, ни истоптанные сандалии…

— И это мой сын? О Табити! На кого ты похож?! — Тамор всплеснула руками.

И все-таки это была ее плоть и кровь, это были ее брови, изломленные, как крылья птицы, ее слегка раскосые темные глаза, ее блестящий пристальный взгляд. А очертания рта у мальчика были еще нежней, изысканней; кисти рук — она восхитилась: кисти рук у ее мальчика были мужскими!.

Филипп испуганно глядел на мать. Тамор, опомнившись, привлекла к себе сына.

— Бедный мальчик! О боги, одни косточки! И как ты одет?! — Она целовала Филиппа, вертела его, вдыхала запах кожи, такой же, как у нее. — Маленький мой детеныш!

Филипп сперва молча глотал слезы, но потом, уткнувшись в пышное плечо Тамор, заплакал навзрыд. Тамор слегка отстранила его лицо и губами осушила его ресницы. Совсем расчувствовавшись, Филипп сполз на пол и мокрым лицом уткнулся в колени матери. Но она вдруг встала.

— Дорогой мой!

В комнату входил молодой человек, бледный и стройный. Небольшая сутуловатость завзятого книжника не нарушала общего впечатления изящной легкости. Близорукий Люций часто щурился, и это придавало его узкому патрицианскому лицу выражение усталой надменности.

Он остановился у ложа Тамор и с любопытством воззрился на плачущего юношу. Несколько месяцев и день и ночь он слышал о несчастном мальчике, которого необходимо вырвать из рук жестокой мачехи. Люций уже питал отеческую нежность к неведомому малышу и даже сам собирался возиться с ним, пока Тамор будет занята светскими обязанностями, и вдруг…

— Это наш маленький Филипп, — представила Тамор сына.

— Я очень рад! — Люций растерянно пожал руку молодому человеку, у которого над верхней губой кустился темный пушок.

— Ребенок раздет, — тут же строго добавила Тамор, — ты посмотри на его сандалии, хитон…

— У меня есть немного золота, — робко вставил Филипп, — завтра я пойду в лавки.

— Дитя! — возмущенно перебила Тамор. — Какие безумные слова! Где и когда небо и земля видели, чтобы внук царя Гиксия ходил по лавкам? Еще сегодня до заката купчишки со всей Синопы сбегутся к нашему дому, чтобы увидеть тебя… Люций!

— Да, дорогая, — покорно ответствовал ее благородный супруг.

Тамор сняла сапфировое ожерелье и обвила им волосы сына.

— Ты посмотри на него: он — скифский Амур! — сказала она, касаясь рукой подстриженного затылка Филиппа. — Он уже обстриг свои детские кудри! Он уже воин, моя крошечка! Люций!

— Да, дорогая, — с той же покорностью вздохнул муж. — Я скажу рабу Эпидию…

— Сам! — Тамор повысила голос, поддела пухленькой ножкой туфельку. — Какой же ты отец, если не можешь позаботиться о ребенке?

— Да, дорогая! — Люций опасливо покосился на туфельку, прыгавшую на ноге Тамор. — Я именно это хотел сказать. Я сам позабочусь о нашем сыне.

Он вынул из-за пояса натертые воском дощечки и, достав стиль — острую костяную палочку, записал все, что продиктовала ему Тамор. Потом нагнулся, снял с ее ноги туфельку и бережно отставил в сторону.

— Да, дорогая, да… — повторил он, чему-то улыбаясь.

Филипп легко подружился с отчимом. Потомок древнего патрицианского рода, слабый и бесхарактерный, Люций Аттий Лабиен через всю жизнь пронес три великие страсти.

Первой и основной страстью были свитки папирусов. Он легко разбирал египетские иероглифы, причудливую вязь арамейских письмен, превосходно владел аттическим наречием, свободно изъяснялся на языках Персиды, Армении и Сирии.

Второй его страстью были персидские камеи. Он любил их, как живые существа.

— Мои маленькие друзья, — говорил он, лаская рукой и взглядом их светлые, радостные тона.

Третьей и самой пагубной была страсть к Тамор.

— Твоя мать — замечательная женщина, — говорил он Филиппу, сидя в прохладной, увитой глициниями библиотеке. — Изумительной красоты. Она — как дикий цветок красного гибиска. Но характер! Это очень плохо с моей стороны, что я жалуюсь тебе на твою мать. Но ведь это… — Люций потер свой бледный выпуклый лоб. — Зачем же бить меня по лицу в присутствии раба? Как будто нельзя наедине?.. — усмехнулся он, прикладывая к желваку серебряную монетку.

— Отколоти ее хорошенько, — дружески посоветовал Филипп.

— Поднять руку на женщину? — трагически прошептал Люций. — Мальчик, ты — варвар! Подай мне Платона.

Люций развернул свиток плотного папируса с виньетками, художественно исполненными египетской тушью.