Читать онлайн «Иван Грозный». Страница 40

Наемники шумели, что ведь они сражаются с опасностью для жизни, ради чужих выгод и за провинцию, от которой не достанется ни им самим, ни государству никакой пользы.

Успокоить войска удалось только обещанием короля, что скоро будут начаты переговоры, и следовательно близится окончание военных действий. Момент мог быть решающим в пользу Москвы, если бы у Грозного, оставались какие-нибудь силы для наступления. Но царь дошел до полной беспомощности. Особенно резко сказалось бессилие его, когда Радзивил с летучим отрядом беспрепятственно дошел до Ржева и чуть не взял в плен самого Грозного в его Старицком лагере.

Оборона Пскова в течение пятимесячной осады является выдающимся фактом русской истории, а вместе с тем и истории всемирной. Нет лучшего примера для освещения русского патриотизма XVI века, боеспособности русского народа, его героической защиты родной земли. Мы позволим себе привести несколько отрывков из замечательно яркого очерка И. И. Полосина "Героическая оборона Пскова 1581 г.".

"На 30 августа был назначен штурм… В крепости много беженцев из окрестных посадов, сел и деревень… На защиту родного города стали женщины, дети, отцам и братьям они подносили снаряды, землю, сеяную известь – порошить неприятелю глаза. С изумительной стойкостью и выдержкой русские бились против захватчиков… А в городе опять застучали топоры, заработали кузнечные меха. Рубили псковичи новые срубы. Воздвигали новые туры; женщины, дети таскали землю в корзинах, в ведрах, в мешках, в подоле. Изумлялись враги, как быстро зашивались проломы, как целыми днями поливали их русские ядрами и камнями!

На берегах Псковского озера собирались сотни людей. Поднималась грозная сила встревоженного за судьбы родной земли русского народа. Поднимались хлеборобы, рыбаки. Поляки понимали, что значит партизанская война. С возрастающей тревогой следили они за озером Псковским… На озере волны как на море. И большие суда…

"Нужно признаться, у князя удивительная земля, и всякий скажет, что он – великий государь!" "С мотыкой пускаемся мы на солнце!" – с отчаянием записал в своих записках один из секретарей королевской канцелярии.

Польские фуражиры доносили в штаб, что за Порховом благодатный край, густые деревни, как в Мазовии, скирды ржи, ячменя и овса такие, что через них не перекинешь камня. Но фуражиры туда не могут проникнуть, они гибнут сотнями под ударами партизан. И чем шире раскидываются грабительские походы интервентов, тем уже стягивается кольцо грозной народной войны против них".

Под Псковом сорвалась та цель, которую в своем победоносном движении осмелился поставить себе Баторигй, когда рассчитывал окончательно разгромить Москву. Он даже не мог обеспечить за Польшей Ливонию, пока в руках Грозного оставалась Нарва и возможность сношения с Европой. Здесь окончательный удар нанес враг, к которому с пренебрежением относились обе воюющие стороны – шведы. Из Нарвы русские увели часть гарнизона, отправив ее на подкрепление Пскова. Делагарди поспешил воспользоваться положением вещей, перешел со смешанным наемным войском, в котором были между прочим итальянцы и немцы, по льду Финский залив, взял Тольсбург, Гапсаль, Вейсенштейн и Нарву; у Грозного присоединилась еще опасность восстания казанских и астраханских татар, изменил Москве и старый союзник – Дания.

Среди этих исключительно тяжелых военных обстоятельств, у царя, физически и нравственно разбитого, старика в 50 лет, нашлась энергия гениальным дипломатическим ходом спасти глубоко потрясенную державу. Вспомнив про заветную мечту пап о сближении православной Москвы с католической церковью, Грозный решил использовать римского первосвященника в качестве защитника против страшного завоевателя, призвать его быть посредником в великой международной распре. Еще во время Великолуцкой кампании московский посол Истома Шевригин был отправлен в Италию через Ливонию и Прагу.

Казимир Валишевский, офранцуженный поляк, автор блестящей, остроумной и легкомысленной книги об Иване Грозном, изображает в юмористическом виде миссию Шевригина. Этот, в его изображении, невежественный московит не знал, что Венеция – самостоятельное государство, а вовсе не часть папских владений; он не интересовался чудесами искусства, которыми папский двор готов был одарить царя и его посольство, говорил лишнее о неудачах своего государя. Привезенное им письмо царя Валишевский находит странным и бестактным; московский властелин выразил желание, чтобы папа приказал Баторию бросить союз с неверными, прекратить войну против христиан.

Однако, уместно ли вообще смеяться над незнакомством Шевригина с политико-географической картой Италии? Ну а при папском дворе многие ли ясно представляли себе, где находится Псков, на какой реке стоит Москва, в какое море впадает Волга? Историк тут же на другой странице сообщает об ответном послании папы Григория ХШ, в котором выражен привет царице Анастасии, умершей за двадцать лет до того; судя по этой мелочи, и осведомленность и тактичность папской канцелярии стояли невысоко.

В том же шутливом стиле рассказывается, как "варвару и неучу" – царскому гонцу – привелось не только создать сближение между Москвой и Римом, которому так старательно и упорно в течение века сопротивлялась Польша, но, как – больше того – он добился прямого давления со стороны Рима на врага Москвы. Шевригин кажется Валишевскому почти Иванушкой-дурачком в сложной дипломатической игре, которая привела к отправке в Москву иезуита Антония Поссевино и заключению почетного для Ивана IV мира. Он и самого Грозного готов считать случайной фигурой в этом свалившемся с неба счастьи. Но тогда вообще ничего нельзя понять во всей изумительной истории вмешательства папы и заключения мира! Ведь московская миссия увенчалась успехом, тогда как вызванный ее появлением проект, которым вдохновился папский двор и его искуснейший эмиссар – вовлечение Москвы в унию с католичеством, – оказался сплошным заблуждением западной дипломатии. Кто же тут был изобретателем, кому удалось провести до конца весь задуманный план?

Самый приезд папского посла к московскому двору перед началом осады Пскова показывал Ивану IV, что положение его далеко не безнадежное. В Старице Поссевино был встречен с восторгом, как устроитель мира. Но в то же время Грозный проявил необычайную сдержанность. В Москве не поднималось и речи о допущении католических церквей или каких-либо учреждений иезуитов, московский двор лишь выражал свое согласие на дипломатический обмен с Римом и на свободный проезд папских миссий в Персию. Папский престол не получил никаких привилегий; возможность вступления Москвы в лоно католической церкви оставалась столь же туманной и неясной, как и раньше, а между тем посол папы должен был приступить к своей посреднической роли.

С другой стороны, ему приходилось склонять к миру счастливого победителя. Поссевино попытался оказать давление на Ивана IV отправкой письма, в котором он изображал отчаянное положение Пскова, подход подкреплений к осаждающим и неминуемо предстоящее падение крепости. Для московского царя письмо послужило побуждением выставить очень определенный проект, выработанный им вместе с наследником престола и боярами: он предлагал Баторию удержать за собой завоеванные литовцами ливонские города, но уступить Москве назад Великие Луки, Невель, Заволочье, Холм и псковские пригороды, забранные королем; на этой основе он готов отправить послов при непременном условии, чтобы посредником был "папин посол Антоней".

Положение иезуита было необычайно трудно. Обе стороны не доверяли ему, не соглашались открывать ему свои условия, и каждый, рассчитывая на стесненные обстоятельства противника, готов был затягивать переговоры. В первое время зимняя квартира Поссевино в Запольском Яме, составлявшая собственно курную" избу, служила только местом, где послы двух воюющих держав, обменивались резкостями и со скандалом расходились.

Иван IV дал своим уполномоченным – князю Елецкому, козельскому наместнику Олферьеву, дьяку Басенку Верещагину и подьячему Связеву – очень подробные инструкции, предусматривая целый ряд частностей и случайных возможностей. Они усердно исполняли свою службу, отстаивая до последней крайности остатки Ливонских владений, так что был момент, когда Замойский, под влиянием их упорства, готов был отказаться от нескольких крепостей в Ливонии. Московский царь был, однако, в такой мере стеснен войной, что сам предусмотрел в инструкции на крайний случай уступку всей Ливонии.

Искусство московских послов направилось на формальности, которым дипломатия русского двора всегда придавала большое значение. Они крепко отстаивали обозначение Ливонии отчиной царя, которую он добровольно уступает чужому властителю; они пытались ввести в договор уступку Риги и Курляндии, которые до того не находились в обладании Москвы: они зорко следили за тем, чтобы Польша не заявила потом своих притязаний на территории и города, захваченные шведами. Упорно спорили они также из-за двинских крепостей, захваченных неприятелем: о Полоцке, впрочем, и речи не поднималось, его Иван IV уступал молчаливо; но в переговорах послы сумели добиться отдачи назад взятого Баторием Себежа, крепости, господствовавшей над выходом в долину р. Великой и в свое время выстроенной в качестве передового поста для наступления на Вильну.