Читать онлайн «Иван Грозный». Страница 31

1

Европейские наблюдатели любят посмеяться над устарелыми, наивно "восточными" формами московского церемониала. Например, Герберштейн описывает встречи иностранных послов с московскими уполномоченными, в которых вся суть заключалась в том, чтобы не поклониться раньше и не умалить этим достоинства своего государя. Не надо забывать, однако, что и на Западе очень долго придавали значение подобным символическим состязаниям в области этикета. Еще в 1697 г. при заключении мира между Людовиком XIV и австро-английской коалицией послы старались одновременно вскочить на мосты, ведшие с разных сторон к замку Рейсвейку, для того, чтобы малейшим опозданием не признать своего поражения и не нанести ущерба достоинству своей страны и правительства.

На первый взгляд может казаться одной из "азиатских" или "византийских" вычурностей Москвы таблица распределения держав на равные Московскому царству и ниже его стоящие. В Москве очень строго различали, кому царь может позволить считаться "братом" и кому должен в этом почете отказать. В середине XVI века "государями-братьями" считались турецкий султан, цесарь германский, король польский и крымский хан. За шведским королем Москва не признает равного с собою положения, тем более, что до 1523 г., когда воцарилась династия Ваза, в Швеции, по московской терминологии, были не настоящие монархи, а "обдержатели" (т. е. регенты). При появлении в кругу сношений Москвы какой-либо новой державы производилось внимательное исследование данного случая и особая оценка власти иностранного государя в меру его достоинства. Когда при Василии III пришло из Индии посольство от Бабура, в Москве не решились приветствовать султана далекой земли "братом государя", потому что неизвестно, кто он – государь или "урядник".

Мы будем, однако, неправы, если увидим во всех этих различениях пустую придирчивость московского правительства: перед нами в сущности то же понятие, что на конгрессах XIX века – разделение держав на первостепенные и второстепенные; Москва XVI века лишь отметила эту разницу своеобразными терминами эпохи. Московские дипломаты во всяком случае не чувствовали смущения перед европейцами, – напротив, любили брать на себя роль критиков по отношению к иностранным державам, забивать приезжавших в Москву послов текстами договоров и ссылками на исторические хроники, наконец принимать иронический тон и ловить противника на противоречиях.

В этом отношении характерны речи и выступления Висковатого, дьяка-печатника (канцлера, как его зовут иностранцы), получившего широкую популярность за границей. Руссов, составитель ливонской хроники, вообще очень враждебный русским, говорит о нем: "Иван Михайлович Висковатый – отличнейший человек, подобного которому не было в то время в Москве: его уму и искусству, как московита, ничему не учившегося, очень удивлялись иностранные послы". В 1559 г. Висковатый поучает датское посольство, представившее Москве рад предложений по делам ливонского ордена: Дания не должна была принимать жалобы ливонцев, подданных московского государя: обратившись к иностранным государствам, ливонцы уподобились неверным слугам, которые, укравши ночью у своего господина часть его имущества, продают ее другому. Московские государи, – говорил далее дьяк, – не привыкли уступать кому бы то ни было покоренные ими земли; они готовы на союз, но только не для того, чтобы жертвовать своими приобретениями.

Не менее своеобразно отвечают в 1562 г. московские бояре литовским послам, связывая теорию единства Русской земли и право московских государей на всю отчину с учением о их неограниченной власти. "Только вспомнить старину, как гетманы литовские Рогволодовичей, Давида да Мовколда, на литовское княжество взяли и как великому князю Мстиславу Владимировичу, сыну Мономаха, к Киеву дань давали, то не только что русская, земля вся, но и литовская земля вся – вотчины государя нашего; потому что, начиная от великого государя Владимира, просветившего русскую землю святым крещением, до нынешнего великого государя нашего, наши государи – самодержцы, никем не посажены на своих государствах; а ваши государи – посаженные государи; так который крепче – вотчинный ли государь, или посаженный – сами рассудите!"

Бояре не ограничиваются летописной справкой о старинных русских князьях; они предлагают литовским послам поглядеть в литовские хроники и приводят оттуда очень подробные и мало почетные для литовцев сведения о ссорах Ягайла и Витовта, о том, как эти князья в своих усобицах обращались ко вмешательству немцев.

При Иване IV, опять как во времена его деда, основателя державы, Москва поражает иностранные дворы своим дипломатическим мастерством, своими несокрушимо настойчивыми, наблюдательными, изворотливыми дельцами. Первый из послов, отправленных в Англию для заключения договора, Иван Непея, показался англичанам до известной степени типом хитрого, неуловимого, себе на уме русского человека. Члены торговой компании, образовавшейся после возвращения Ченслора для промышленных сношений с вновь открытым краем, предупреждали агентов, отправившихся в Россию, что московский посол крайне недоверчив, все время настороже, ожидая от всех обмана, а потому они советуют быть осторожными в обращении с ним и другими русскими, "устанавливать точно торги и делать писанные документы, ибо они – тонкий народ, не всегда говорят правду и думают, что другие люди им подобны".

Большую гибкость и ловкость проявляли те послы Москвы, которым приходилось вести дела при мусульманских дворах. Таков Афанасий Нагой, находившийся в Крыму в 60-х годах, когда так важно было, среди разгара Ливонской войны, сдерживать воинственный пыл татар, готовых то поддаться подкупу со стороны Литвы и броситься на Москву, то итти вместе с войсками султана на Астрахань. Таковы послы, отправлявшиеся в Константинополь: Новосильцев, посланный в 1571 г., чтобы, под предлогом поздравления Селима II с восшествием на престол, уверить султана в том, что московский царь не притесняет мусульман в своем государстве и чтобы таким образом удержать турок от совместных действий с крымскими татарами на нижней Волге; Кузьминский, преемник Новосильцева, на долю которого выпала еще более трудная миссия предложить султану дружбу и тесный союз с московским государем для того, чтобы итти заодно против цесаря римского, короля польского и (чешского) и французского и всех государей "италийских" (т. е. вообще западноевропейских).

Среди московской дипломатической школы в качестве первоклассного таланта выделяется сам Иван IV. Международные дела он считал своей настоящей сферой; в этой области он чувствовал себя выше всех соперников. Недаром Грозный любил выступать лично в дипломатических переговорах, давать иностранным послам длиннейшие аудиенции, засыпать их учеными ссылками, завязывать с ними споры, задавать им трудные или неожиданные вопросы; он чувствовал себя в таких случаях настоящим дипломатом по призванию. Я назвал бы его одним из величайших дипломатов истории всех времен. Величие его дипломатии не только в техническом искусстве, но и во вдохновляющей его патриотической идее. В смысле непосредственного ведения иностранной политики вплоть до выступления в качестве оратора и полемиста, Иван IV занимает единственное место среди государей того времени.

В политическом таланте Грозного сказывается его бурная, крутая натура, легко увлекающая его к резкостям, к заносчивости. Он никогда не может отказать себе в удовольствии посмеяться над противником, отметить злым словечком какую-нибудь слабую сторону его. Ирония московских дипломатов обращается у него в дерзкие нападки. Отсюда совсем уже не дипломатичные, а иногда бестактные его выходки по отношению к государям второстепенным или пользовавшимся ограниченной властью.

Ему представляется "удивительным", что Сигизмунд II назвал шведского короля "братом": разве не известно, что дом Ваза, правящий в Швеции, происходит от водовоза? Обращаясь непосредственно к королю Иоанну III, он выискивает всевозможные доводы для умаления шведской короны, между прочим, упирает в одно место, вычитанное им в договорной грамоте Густава Ваза, отца Иоаннова: "Архиепископу упсальскому в том руку дать за нее королевство шведское". По этому поводу Грозный пишет: "Если бы у вас совершенное королевство было, то отцу твоему архиепископ и советники и вся земля в товарищах не были бы; землю к великим государям не приписывают; послы не от одного отца твоего, но от всего королевства шведского, а отец твой в головах, точно староста в волости".

Этот беспокойно-назойливый тон выдерживается не только в отношении Швеции. К дружественным дворам Грозный нередко применял те же приемы насмешливого пренебрежения. Уловив ограниченный характер английской монархии, Иван IV пишет королеве Елизавете бесцеремонно: "Мимо тебя люди владеют… мужики торговые о государских головах не смотрят, ищут своих торговых прибытков".