Читать онлайн «Да будет воля твоя». Страница 45

Половецкая, Дикая, степь, не обжитая человеком, подчинялась своим, звериным законам, где тишина и безлюдье обманчивы. От самого Перекопа следили за посольским поездом зоркие глаза казачьих лазутчиков. Спешившись, ползли ужами, в высоких травах скакали прильнув к конским гривам, и не успел посольский поезд пересечь Дикую степь, как в казачьих куренях уже знали о возвращении тушинского посла.

Медленный рассвет открывал сквозь молочную дымку темные стены и грозные башни Смоленска, главы церквей и собора.

Подступило коронное войско, от реки до реки охватило город — ни въезда нет, ни выезда.

Прохладное утро. Сигизмунд зябко кутается в подбитый мехом плащ, и мысли его о том, что вот уже осень и зима минули, весна настала 1610 года, а Смоленск стоит непокоренный. Четырежды наваливались большой силой на приступ, а малым и счет потеряли…

Послал Сигизмунд запорожцев повоевать порубежные городки, дабы устрашить воеводу Шеина. Атаман Искорка взял и пожег Стародуб, в Новгород-Северский вступили атаманы Богушевский и Ганченко, киевский подкормчий Горностай разорил Чернигов, внезапным набегом гетман Александр Гонсевский овладел Рославлем и повел свои хоругви к Станиславу Жолкевскому.

На прошлой неделе Сигизмунд, направляя своего парламентера к Шеину, сказал:

— Видит Бог, не хочу зла, але не сдаст воевода Смоленск, на нем вине быть.

На что Шеин ответил:

— Я русич и Москве служу, а не Речи Посполитой…

Сигизмунд резко повернулся к канцлеру:

— Ясновельможный пан Лев смотрит на своего круля так, будто знает, как овладеть этим городом?

— Ваше величество, там, где бессильны жолнеры[8], должно заговорить золото.

— Канцлеру известны такие люди? Они за теми стенами?

— Пока нет, ваше величество. Но они отзовутся, как услышат звон золота.

— Весьма возможно, пан Лев, весьма возможно. Истина древних банкиров: когда звенит золото, умолкают арфы… Не скупитесь, ясновельможный канцлер, на подкуп, обещайте щедро тем, кто укажет, как войти в город.

Артамошка Акинфиев. Наемники. Тушинский стан. Князь Пожарский. Марина Мнишек. Коронный наступает. И снова Василий Голицын. Тяжек посох патриарший. Князья рядятся. Прости, брат… В монастырской келье

Изба срублена из сухой сосны. Тому минуло второе лето. В раннюю весеннюю непогоду, когда жаром пылала печь и золотым янтарем выступала на бревнах смола, день и ночь в избе висел бодрящий дух живицы.

В ночную пору, взобравшись на полати, Артамошка день за днем перебирал свою нелегкую, безрадостную жизнь… О покое мечтал, как войдет хозяйкой в избу Пелагея и будет у него, Акинфиева, все как у других мужиков: семья, детишки… А с той поры, как переночевал у Артамошки келарь Авраамий и узнал он, чем жил прежде Акинфиев, ждал Артамошка, что явятся за ним стрельцы из лавры и потащат на монастырский суд. Акинфиев даже подумывал, не уйти ли ему из Клементьева от греха подальше, но время шло, и никто его не тревожил. Успокоился Артамошка. Видать, пожалел его келарь.

Лавра залечивала раны. Везли камень и замешивали раствор, заделывали пробоины в стенах и башнях. Рос штабель бревен. На месте разрушенных амбаров и клетей рубили новые, чинили трапезную и кельи.

Возводили всем миром. Со всех окрестных сел собрался люд. Дело привычное. Еще со времен Ивана Васильевича Грозного велена была местным крестьянам забота о безопасности и благополучии Троице-Сергиевой обители, и за то освобождены они от всех других повинностей и податей.

В башенной кузнице, раздутый мехами, пылал синим пламенем огонь. У горна Акинфиев с подручным ковали крепежные скобы, оттягивали острия топоров. Далеко раздавались удары молота о наковальню.

Заглянул в кузницу келарь, встал молча у дверей. Артамошка подошел к Авраамию под благословение. Келарь перекрестил его, ничего не сказав, удалился, оставив Акинфиева со своими мыслями. Видать, тяжкие грехи на его душе, если не отпускает их келарь… Хотел Артамошка повиниться архимандриту Иоасафу, да не решился. Ну как скажет: почему же ты в прежнюю пору таился? И даже когда я тебя от смерти спас, ни в чем не покаялся? Видать, черная душа у тебя, Акинфиев…

В который раз спрашивал сам себя Артамошка, будет ли ему прощение. И Бога молил: отпусти грехи мои, Господи.

У самого Царева Займища взяло Жолкевского сомнение. Казаки ертаульные донесли: Валуев и Елецкий дожидаются, укрепились. Коронный о Валуеве наслышан, он Сапегу от Троице-Сергиевой лавры заставил отойти, водил полки против Лисовского и в Можайск поспел.

И Жолкевский решил до поры отойти к Гжатску, присмотреться, как поведет себя Шуйский.

Как-то на торгу Дмитрий Шуйский услышал: гость из Хорасана, воздев руки, скорбно приговаривал:

— О Аллах, чего хочу я, того не желаешь ты!

Шуйский с торговым гостем согласен, и сейчас он вспомнил его слова. Соединившись с Голицыным и Мезецким, он не торопился покидать Можайск, все на бездорожье валил. Получив царское повеление поспешать к Смоленску, Дмитрий Иванович вздохнул:

— Эко, торопит! По грязине огневой наряд и обоз тащить — только коней надорвешь.

Однако делать нечего, позвал Делагарди. Разговор происходил в хоромах можайского воеводы. Делагарди стоял, подперев плечом косяк в двери горницы. Под распахнутой шубой синевой отливала свейская броня. Скрестив руки на груди, Делагарди ждал, о чем будет говорить воевода.

— Якоб, — сказал Шуйский, — государь посылает нас на Смоленск, где собралось коронное войско. Как только установится теплая погода и просохнут дороги, мы двинемся к Гжатску, соединимся с Валуевым и Елецким. Ты с рыцарями пойдешь в ертауле. За тобой последуют полки воевод Голицына и Мезецкого. Огневой наряд и обоз прикроет дворянское ополчение.

Делагарди вскинул голову:

— Свеи на Смоленск не пойдут.

Шуйский удивился:

— Разве ты, Якоб, забыл о ряде? У короля свеев и московского государя один недруг — Жигмунд.

— Свеи ряду исполнили, они помогли князю Скопину-Шуйскому отогнать самозванца от Москвы.

— Рыцари требовали прибавки к жалованью, и они ее получили. Почему же ты, Якоб, не сказал царю Василию, что отказываешься идти к Смоленску?

— В ряде о Смоленске нет записи, и рыцарям за это не платили.

— Добро! — сердито выкрикнул Шуйский. — Я заплачу рыцарям еще столько, сколько дал им царь Василий.

— Хорошо, — согласился Делагарди, — но ты дашь все это в Можайске.

— Они получат здесь первую половину, а вторую — когда прогонят Жигмунда за рубеж.

Из-за Перекопа, прорвавшись через запорожские земли, стороной минуя Черкассы и Канев, орда большим числом понеслась на Белгород. Конскими хвостами разметая пепел пожарищ, она устремилась на Курск и Орел.

Появление ордынцев на южных рубежах Лжедимитрий воспринял как помощь крымского хана, но посланные им гонцы вернулись с нерадостным известием. Сын хана, молодой красавец Исмаил, заявил дерзко: «Мы идем сами по себе. Но если Димитрий признает себя данником Крыма и будет платить хану, как делали это деды Димитрия, он, Исмаил, еще подумает, кому помогать…»

Оставляя за собой пылающие избы и разрушенные городки, гарь и смрад, орда гнала на Москву. Вилось над пожарищем воронье, граяло радостно.

Опережая крымчаков, летела на быстрых крыльях черная весть…

И тогда явились к Лжедимитрию казачьи атаманы:

— Государь, — сказали они, — мы не станем служить тебе, коль примешь подмогу крымчаков. Никто не простит нам, если признаем себя данниками орды. Коли не остановим крымчаков мы, тогда кто же?..

От Орла орда повернула на Серпухов. Выдвинулись казачьи полки к реке Наре, изготовились. Подковой изогнулись. Как в невод угодила орда. Дико визжа, ударили крымчаки по челу. Качнулся Передовой полк, но устоял. Тут и зажали казаки ордынцев с крыльев.

Поздно распознал Исмаил ловушку, велел отступать к Белгороду, но казаки уже крылья затягивали. Лишь малой частью прорвалась орда, уходила к Перекопу. Но наперерез ей уже спешили черкасские и каневские казаки, а у самого Перекопа собирались запорожские сечевики.

Буйствовала ростепель. Отгремел первый гром. Пробудился от сна лес, ожил, задышал. От ельника, на опушке, где земля толстым слоем усыпана сухими иглами, резко запахло грибницей и хвоей. Первая, молодая, блеклая трава, пробившаяся на выгреве, набиралась силы. Грязь начала подсыхать, но местами лужи стояли озерами.

Каждое утро выходил Андрейка за околицу, радовался, как весело ощетинилась рожь, суля щедрый урожай, и думал, что неспроста надрывался, поднимая сохой борозду, боронил, учился у деда Кныша высевать, разбрасывать зерна, чтобы всходы были ровные… А когда взошли зеленя, снег щедро укрыл их от морозов…