Читать онлайн «Германская история». Страница 10

Фридрих прекрасно использовал момент внезапности, располагая оставленной отцом хорошо обученной и вооруженной армией. Прочие же европейские державы, обуреваемые жаждой расширения своих границ, стремились к союзу с бесцеремонным возмутителем спокойствия, чтобы получить свою долю австрийского пирога. При благожелательном отношении Баварии, Саксонии, Франции и Испании Фридрих в итоге первой Силезской войны (1740-42) захватил основную часть Силезии. Вторая война (1744-45), которую также начал прусский король, опасаясь контрудара Австрии, поддержанной на этот раз Англией и Саксонией, имела ничейный исход. Но Австрия была вынуждена отказаться от Силезии, Пруссия признала законной наследницей габсбургского трона Марию Терезию, а ее мужа, Франца Стефана Лотарингского, — германским императором.

Силезские войны означали огромный переворот в Центральной Европе. Германия оказалась расколотой на два лагеря по реке Майн. Императорской власти на юге противостоял теперь почти равносильный соперник на севере, а Гогенцоллерны превратились в своего рода протестантских контркайзеров, взявших под опеку евангелические немецкие государства. Но Австрия не хотела и не могла смириться с потерей Силезии, откуда Габсбурги получали 18 % своих доходов.

Поэтому спустя 14 лет вновь вспыхнула Семилетняя война за Силезию и за господствующее положение в Германии. И на этот раз нарушителем европейского мира оказалась Пруссия, против которой выступила мощная коалиция в составе Австрии, Франции, России и большинства немецких государств.

В этой войне против превосходящего противника Фридрих заслужил звание «Великий». Конечно, его успеху существенно способствовали британские субсидии и внезапная смерть царицы Елизаветы в 1762 г., преемник которой Петр III, поклонник Фридриха, немедленно заключил с ним мир. Фридрих одержал победу главным образом благодаря своему полководческому таланту, несгибаемой воле и сказочному везению. Впрочем, война Пруссии все же оставалась на втором плане в мировом столкновении Англии и Франции за господство на морях и за колониальные империи в Америке и Азии. С точки зрения Великобритании Пруссия служила просто «континентальным солдатом», чтобы сковать силы Франции и воспрепятствовать ее активным действиям в Индии и Северной Америке. Губертусбургский мир, заключенный 15 февраля 1763 г. после истощения сил. воюющих сторон, закрепил за Пруссией Силезию. Пятью днями ранее был подписан Парижский мирный договор, по которому Франция уступила Британии почти все свои заокеанские владения. Как метко заметил бывший английский премьер-министр Уильям Питт, «Америка была завоевана в Германии».

После Семилетней войны некоторые немецкие государства практически отдалились от империи и достигли европейского уровня. Австрия, Пруссия, Бавария, Вюртемберг, Саксония стали государствами в том же смысле, что и Франция или Испания. Что же касается империи, то она превратилась в поблекший миф, в юридическую конструкцию, обладавшую, впрочем, общеимперскими институтами — придворным советом в Вене, судебной палатой в Вецларе, постоянным рейхстагом в Регенсбурге. Тем не менее империя не превратилась в чисто метафизическое понятие. Для мелких государств, духовных княжеств, имперских городов и рыцарства кайзер и рейх все еще оставались гарантами их существования и защитой от посягательств более сильных и прожорливых соседей.

После войны в Германии развернулась широкая дискуссия о необходимости реформы империи. Популярность приобрела идея третьей Германии, которую не разделяли Австрия и Пруссия. В соответствии с этой идеей все имперские князья, города и рыцари вернулись бы к своему вассальному долгу по отношению к императору. Оживший в конце XVIII в. имперский патриотизм в мелких немецких государствах резко контрастировал с тем отечественным духом, который охватил подданных Габсбургов и Гогенцоллернов, ибо австрийский или прусский патриотизм был совершенно антиимперским.

Но по-прежнему оставалось загадкой: а что, собственно говоря, представляет собой «Германия»? В XVII–XVIII вв. понятие «немецкий» все еще означало только язык. Даже перспективы развития этого языка казались иногда довольно мрачными, хотя именно в это время в стране возникли многочисленные филологические общества, которые боролись за чистоту немецкого языка с такой страстью, что она часто вызывала насмешки современников. Вместе с тем бросается в глаза то обстоятельство, что эта борьба ограничивалась в основном пределами протестантской Северной Германии.

В последней трети XVIII в. немцы начали осознавать себя как нацию. Абсолютистские государства стремились подчинить своему контролю все сферы жизни населения и распространить свое влияние на каждого своего подданного. Поэтому возросли как численность и задачи бюрократического аппарата, так и требования к чиновникам, которые должны были разбираться в вопросах экономики и торговли так же хорошо, как в правовых и финансовых вопросах. Все большее значение приобретали способности и знания индивида, а не его происхождение. Для подготовки компетентных чиновников и администраторов князья по мере возможности создавали высшие школы, академии и университеты, самыми престижными среди которых в XVIII в. были университеты в Галле и Гёттингене. По всей Германии постепенно сложился образованный дворянско-буржуазный слой из чиновников, пасторов, профессоров, юристов, учителей, врачей, книготорговцев и лиц свободных профессий. Большинство из них достигли высокого социального статуса благодаря знаниям, а не наследственной сословной принадлежности. Осознавая свою национальную идентичность, немецкие просвещенные круги все громче заявляли о необходимости освобождения от французской культурной гегемонии и призывали немцев не быть «обезьянами чужой моды».

Но немецкая нация существовала тогда лишь в головах образованных людей. Она имела прежде всего культурно-языковую природу. Однако рост сети коммуникаций, резкое увеличение тиражей книг, газет и журналов, широкое распространение читательских обществ вплоть до небольших городов вели к появлению общественности нового типа. Но, как точно заметила французская писательница мадам де Сталь, «образованные люди в Германии горячо спорят между собой в области теории и не терпят в этой сфере никаких оков, но зато довольно охотно уступают земным правителям всю реальность жизни».

Таким образом, немецкая нация была чисто культурной нацией без непосредственного политического содержания. Логично, что ее идею воплощали не правители и полководцы, как в Англии или во Франции, а мыслители и поэты, если не считать Фридриха Великого, «короля-философа из Сан-Суси». Гёте и Веймар значили для немцев то же, что Наполеон и Париж для французов. Если еще с эпохи гуманизма осуждалась политическая раздробленность страны, то выход усматривали не в создании единого национального государства западноевропейского типа, а в солидарной поддержке императора немецкими князьями и сословиями. Преимуществом Германии не без оснований считалось то, что в ней сложилось множество центров культуры в отличие от Франции, где Париж определял культурно-политическую жизнь всей страны.

В последней трети XVIII в. Европу захлестнула волна сельских и городских бунтов. Они быстро терпели поражения, но нагнетали атмосферу тревоги и беспокойства. Волнения прошлых лет были вызваны прежде всего неурожаями и ростом цен на продовольствие. Однако само устройство государства и общества под сомнение не ставилось. Теперь положение изменилось. Под влиянием Просвещения утратили свой былой авторитет божественная милость и «старое доброе право». Просвещение было не только философией образованной элиты, но и духовно-культурным явлением, которое пронизало все сферы жизни и внушало людям уверенность в том, что они сами могут устроить свое счастье не на небесах, а на земле, опираясь на законы разума и природы. Завораживающим для Европы стал пример Америки, где народ поднялся на борьбу против тирании британской короны. А в июне 1789 г. из Парижа пришло ошеломляющее известие: третье сословие Генеральных штатов объявило себя единственным представителем французского народа и начало разработку конституции на основе принципа народного суверенитета и прав каждого человека.

В Германии весть о Французской революции сперва была встречена с воодушевлением и энтузиазмом. Но когда в 1793-94 гг. начался кровавый якобинский террор, первые в современной истории массовые убийства во имя свободы и справедливости, то напуганные немецкие бюргеры восприняли это как катастрофу разума. Восторжествовала идея бегства от политики в мир душевных переживаний, в романтические грезы о прекрасном, а Европа тем временем стремительно падала в пропасть войн и революций.