Читать онлайн «Трубка снайпера». Страница 43

– Здравствуй! – протянул руку бригадир плотников. – Под­собить явился? Я в райком звонил, помощника для одного дела требовал. Заходи в дом, присаживайся там, читай.

Большая кипа писем высилась на столе у бригадира плотни­ков. Я взял первое.

«Мы прочитали в газете заметку о подарке Вам, бывшему снай­перу, уничтожившему в годы войны более трехсот фашистских зах­ватчиков. Родители хорошо помнят, что творили в нашем городе фашистские насильники и палачи. Деды говорят, что при встре­че с людьми, на груди которых есть боевые ордена, мы должны приветствовать их, благодарить за освобождение. Спасибо Вам,

Семен Данилович, за то, что Вы истребляли фашистов. В нашем отряде 26 пионеров, мы проводим большую работу. Напишите нам, как Вы стали таким героем-солдатом, расскажите, как живете сей­час, что делаете и, пожалуйста, пришлите свою фотокарточку.

В. Щербина, Т. Захарченко, М. Вакуленко – учащиеся 34-й школы, г. Винница».

Вечером Семен Данилович пояснил, почему ему потребовалась столь необычная помощь.

– Своим людям отвечаю помаленьку, ребятишкам диктую. А на это как? – протянул он перевод письма из Гамбурга.

«Может, на его трубке была отметка и о смерти моего сына Густава Эрлиха? – бросились в глаза строки. – Номоконов перенес на новую трубку отметки о своих жертвах?.. Молился ли человек со столь большими заслугами?..».

– Отвечать было начали, – протянул Номоконов листки из школь­ной тетради. – Сын Прокопий взялся, техник-лесничий теперь, гра­мотный… Все знает про меня, всю жизнь… Однако писал, писал, а потом бросил. Долго надо вразумлять, сказал, некогда.

Вот что написал Прокопий Номоконов под диктовку отца:

«Вполне возможно, уважаемая женщина, что на трубке, кото­рую я курил на фронте, была отметка и о вашем сыне – не запом­нил всех грабителей и убийц, которые пришли с войной и которые оказались на мушке моей винтовки.

И под Ленинградом беспощадно уничтожал фашистских га­дов. Если бы своими глазами увидели вы, немецкие женщины, что натворили ваши сыновья в Ленинграде, прокляли бы их! Для све­дения: в Ленинграде есть Пискаревское кладбище. От рук ваших сыновей погибло около миллиона ленинградцев.

Нет, не готовлю я мстителей. Ударник коммунистического труда в совхозе – это совсем не страшно.

Молиться мне зачем? Свои грехи пусть замаливают люди, на совести которых преступления. Есть такие в Западной Германии. Они приказывали истреблять «узкоглазых варваров», уничтожать коммунистов, политических руководителей нашей армии. Вы со­рвали хотя бы один такой приказ? Что делали вы в годы «всеобщего

смятения»? Цветы бросали под ноги сыновей, отправляющихся громить нашу Советскую Родину?

А я видел в Германии немецкие антифашистские листовки, освобождал из тюрем ваших рабочих, разговаривал с немецкими коммунистами. Значит, не всех обманул Гитлер.

Война наказала вас жизнью сына, который захватчиком при­шел в Ленинград.

В борьбе с фашистскими гадами я получил много ранений.

Думаете, мне нужно было лить кровь в борьбе с вашими сыно­вьями?

И вот теперь снова недобрые вести идут из Западной Герма­нии в мой дом. Радиоволны доносят. Опять зашевелились недоби­тые «пантачи-генералы», сборища устраивают, польскую землю делить собираются, на Советский Союз замахиваются, о новых сражениях мечтают.

Неужто они опять обманут матерей?

Вставайте против поджигателей войны. Наше правительство вер­но говорит: надо кончать с вооружением, крепко наладить дело мира.

В старину, когда заканчивались сражения, люди заключали мир, а в знак такого дела менялись курительными трубками. Старики тунгусы так рассказывали. Мы, строители совхоза в Нижнем Стане, можем прислать свои курительные трубки. Следы многих тысяч ка­пелек пота, пролитого для счастья трудящихся всего мира, – такие отметки вы могли бы разглядеть на них».

– Не поймет, – сказал Номоконов. – Так думаю, что надо изда­лека начать, чтобы знал человек, как раньше жили-кочевали, по­том колхоз ставили… Сказать, почему я за винтовку взялся, как первого фашиста завалил, почему снайпером-солдатом сделался, сколько домов поставил после войны, сколько сил отдал другим народам. Только долго про это. Махнул рукой Прокопий, в лес побе­жал. Володька – старший на ферме. Тоже шибко занятый. Али Михаила возьмем, который в ракетчиках. Когда виделись, о селе все время спрашивал, про новые дома. Однако строгий парень, острый, грамотный. Шибко любит свою землю, за братские народы беспокоится, кругом глядит.. Попробуй сунься с войной! Потом

спрашивай, за что ударит Мишка. Хорошо расскажет, быстро, сам. Прочитал заграничное письмо, отвечай, говорит, отец, про нашу землю скажи и про меня предупреди. И все! Тоже побежал – не­когда. Ему что – вроде бы просто. А мне как?

Через несколько дней мы надолго ушли с Номоконовым на охоту в тайгу. Здесь, в совместных скитаниях, и подружились…

Раннее утро. У костра, тлеющего на берегу порожистой Тарги, сидит на корточках маленький человек с раскосыми глазами и, лас­ково поглаживая трехлинейную винтовку, рассказывает о поедин­ках с врагами. Цепкая память зверобоя сохранила многие подроб­ности большой и трудной жизни. Потом я засел за письма. Вот в моих руках письмо, которое прислал Почетному солдату бывший разведчик 221-й стрелковой дивизии А. Я. Андреенко. В конверте оказалась страничка из фронтового дневника разведчика.

«Февраль 1945 года, Восточная Пруссия. Стоим в обороне, готовимся к решительному штурму сильно укрепленного опорно­го пункта. Артперестрелка.

Вчера один из известных снайперов нашей дивизии, тунгус Номоконов ходил на охоту в личный заповедник немецкого рейхе –маршала Геринга. Добыл матерого секача-кабана. Мало кому дос­талось свежей кабанятины, а факт примечательный! Охотник из забайкальского племени – вымирающего, как пишут за границей, бродит с винтовкой в Германии, в парке Геринга. Вот уж не думала об этом гитлеровская свора!».

– Охотились в заповеднике?

– У командира взвода отпросился, – улыбнулся Номоконов. –Руки, говорю, зудятся до таежной охоты, следы увидел на снегу. Быстро скрал, вплотную подошел, завалил. Какой там секач, еже­ли для толстого буржуя растили? Было такое, было… А назавтра в этом немецком лесу четверых фашистов на мушку посадил. За один день! Никто не глядел, никто не писал. Самому к тому времени уже надоело считать, душу мутило. Так думал, что скорей бы мир, дом, тайга – потому бить приходилось. Чего ж, раз так… Не сдава­лись фашисты. Словом не 360 раз я выстрелил на войне. Много врагов убрал, шибко много. Один знаю, сколько…

На мои запросы стали поступать документы. Из Москвы прислали фотокопии фронтовых газет, в которых рассказывалось о подвигах Номоконова. Ценные материалы о боевых делах снайперов из Забайкалья сохранились в Читинском краеведческом музее. Со­служивец Номоконова, ныне подполковник Н. Глушко, разыскал в архиве копию боевого донесения о том, как Номоконов поймал на мушку представителя гитлеровской ставки. Об этом он рассказал в газете Прибалтийского военного округа «За Родину». Предста­вилась возможность полнее восстановить картину удачной охоты снайпера, описанной в главе «Пантач падает замертво». Я снова выехал в Нижний Стан – надо было прочесть «большое письмо» рассказчику, но его уже не было в селе.

– Наставил себе памятников, – невесело сказал директор со­вхоза, кивнул на клуб. – И уехал. А все из-за пустяка…

Что случилось? Почему Номоконов покинул родную тайгу, село Нижний Стан, в котором он так много сделал, в котором прожил около сорока лет, и переехал в Агинскую степь?

Наверное, мысль об этом возникала у Семена Даниловича еще на тех стрелковых соревнованиях, с которых началось это пове­ствование. Был потрясен зверобой тем, что на глазах людей одну из пяти пуль он послал мимо цели. И вообще в последнее время творилось с ним что-то непонятное. Заметит бегущего зверя, вро­де верно возьмет на мушку, но пуля идет мимо.

Не поверил сам себе стрелок и однажды, выкупив лицензию, за­сел с винтовкой у таежного озера. Ждал сохатого. Утром показалось в тумане большое животное. Номоконов выстрелил, и раненый зверь кинулся прочь. Вдруг различил таежник, как несколько раз звякнули о камни… подковы. Оказывается, подстрелил он коня у геологов… Что же ты наделал, известный всему Забайкалью охотник?! Не осмотрел как следует следы, не различил по шуму шагов, кто вышел к озеру.

Нет, такого позора не мог простить себе зверобой!

Говорят, что перед отъездом из Нижнего Стана долго стоял у околицы Семен Номоконов. Оборачивался к лесу, о чем-то гово­рил сам с собой, платком утирал влажные глаза. Уезжал, не огля­дываясь, провожаемый односельчанами.

Я понимал, где надо искать Семена Даниловича, и, сев на по­путную машину, отправился в далекое степное село Зугалай. При­ехал как раз к новоселью – на последний аргиш человека, поки­нувшего тайгу. Колхозники артели имени Ленина в селе Зугалай за неделю построили дом бывшему солдату – светлый, под шифер­ной крышей. Однако на почетном месте я увидел не главу семьи, а его сына – Владимира-младшего. Бульдозерист дорожного учас­тка, член бригады коммунистического труда получил повестку на призыв в армию. Из села уезжало служить двенадцать человек, и Почетный солдат пригласил парней в свой новый дом.