Читать онлайн «Иван Грозный: «мучитель» или мученик?». Страница 9

Именно эти святые во все времена человеческие чувства подвигли великую княгиню Соломонию совершить шаг благородный и сильный, в мельчайших своих чертах так совпадающий с извечным образом русской женщины, всегда готовой к боли и самопожертвованию. Она решила уйти сама, чтобы освободить место той, которая могла дать больше. Которая могла дать сына великому князю, а значит - будущее Русской земле. В спасительности такого исхода (пусть очень горького для них обоих) Соломонии удалось окончательно убедить Василия тем самым тихим прощальным августом 1525 года, во время их последнего совместного путешествия. В октябре великий князь отправился «в объезд» уже один...

Ну, а кто же, какого рода была та, которой судилось стать счастливой преемницей Соломонии? История ее, «дочери литовского вельможи, переехавшего, точнее, перебежавшего от польского короля к московскому правителю» (по иронично-пренебрежительному определению Э. Радзинского), как и ее знаменитой на всю тогдашнюю Европу старинной шляхетской фамилии, тоже заслуживает большего внимания, чем это удосужился сделать господин публицист.

Елена Глинская...

Крупнейшие земельные магнаты Польско-Литовского королевства - князья Глинские - перешли на службу к московскому государю как вожди и военные руководители широкого народного движения в защиту православия, развернувшегося в самом начале XVI века на территории Украины и Белоруссии, подвластных Польше и Литве. Самого известного из них, Михаила Львовича Глинского, в советской исторической литературе принято было называть не иначе как «авантюристом». Отчасти это соответствовало действительности, отчасти нет. Нелишне ведь вспомнить, что как раз духом этого самого авантюризма, духом неуемных страстей и самых головокружительных замыслов, была пропитана в те времена вся возрожденческая Европа. И Михаил Глинский, блистательный и дерзкий шляхтич, человек, по словам историка, «незаурядной воли, огромного честолюбия и энергии», не мог не быть плоть от плоти этого Нового мира, рождавшегося в разнузданности и блеске европейского Ренессанса. Хотя, наверное, не только его...

Еще в юности князь Михаил (барон Герберштейн именует его на западный манер «герцогом») 12 лет провел в Италии. В 1489-м он уже на службе у правителя одного из немецких княжеств, курфюрста Альбрехта Саксонского, в армии которого прославится своей отчаянной храбростью. Затем наступит черед Франции, Испании[42]. Домой после всех этих далеких странствий он вернется лишь в начале 90-х годов XV века, однако и там не успокоится, засев в родовом имении. Очевидно, его беспокойная, ищущая душа - душа человека эпохи Возрождения, - всегда жаждала кипучей деятельности, славы, богатств, наконец, удовлетворения самых невероятных политических притязаний. Впрочем... властные амбиции еще молодого, полного энергии (в отличие от иных заплывших жиром вельможных панов) князя Глинского были не столь уж безосновательны. Блестящий, европейской выучки дипломат и не раз испытанный на полях сражений воин, он всего лишь за несколько лет сумел сделать головокружительную карьеру при дворе короля Александра, став там одной из самых влиятельных фигур. С 1499 г. Михаил Глинский - «маршалок дворецкий», т.е. глава королевской придворной гвардии[43], в 1501 - 1505-м - наместник Вельский, в то время как один его родной брат, Иван, являлся воеводой Киевским, а другой, Василий (отец будущей великой княгини Елены), держал в своих руках староство Берестейское. Практически почти половина великого княжества Литовского оказалась под властью Глинских. «Поговаривали даже, что сам король Александр все свои решения принимал только с согласия Глинского. Победа над крымскими татарами под Клетцком, которую одержал князь Михаил за две недели до смерти Александра, укрепила его положение при дворе. Но она же вызвала и все возраставший прилив страха у противников князя»[44] - католической польско-литовской шляхты, не желавшей усиления политического влияния православной знати. Именно этот страх - страх перед растущим авторитетом Михаила Глинского, который после смерти Александра 19 августа 1506 г. уже даже не скрывал своего намерения попытаться занять опустевший престол, повторим, именно этот страх заставил католическую шляхту сплотиться вокруг единого кандидата и поспешить с выборами...

20 октября 1506 г. великим князем Литовским был избран младший сын польского короля Казимира Ягеллона - Сигизмунд I Ягеллон, ставший в январе 1507 г. также и королем Польши. Ревностный католик, Сигизмунд с первых же дней своего правления попытался возродить прежнюю политику отца - политику резкой конфронтации с Русью. Отправив в Москву специальное посольство, он потребовал возвращения Польско-Литовскому государству земель Новгород-Северского княжества, утраченных им в результате поражений 1503 г., на что русская сторона твердо и неуклонно отвечала: «Вся земля Русская государева вотчина». Новая война, таким образом, оказывалась неизбежной.

Одновременно с этими откровенно враждебными действиями против Руси Сигизмунд начал новые гонения на. все православное население Литвы, коим подверглись как низшие, так и высшие его слои. Опала постигла самих Глинских: немедленно по воцарении Сигизмунда I князь Михаил был лишен им звания «маршалка дворецкого», а у Ивана Глинского отобрали Киевское воеводство. И это было ошибкой, которую Сигизмунд поймет лишь много позднее. Могущественный клан не потерпел такого оскорбления...

С первых же дней военных действий, начатых королем против ненавистной ему Московии, внутри Литвы, на территории Восточной Белоруссии, возник так называемый «заговор Глинских», т.е. «сильной группировки противников войны с Россией под руководством князя Михаила Львовича Глинского, объединившего других князей православного вероисповедания, организовавших в районе Минска - Борисова - Орши нечто вроде партизанского повстанческого округа, готового ударить с тыла литовских войск и помочь наступающим с востока московским полкам. Это сильно сдержало развертывание литовских наступательных операций»[45], ставя Сигизмунда перед угрозой войны сразу на два фронта. Как довольно часто случается в истории, ущемленное самолюбие оказавшегося не у дел политика резко толкнуло Михаила в сторону оппозиции, и давно назревавшее недовольство широких масс простонародья духовным гнетом католицизма мгновенно подхватило, вознесло его на самый гребень волны своего протеста, сделав опального князя-герцога главным предводителем движения в защиту православия[46].

Но, к сожалению, ввиду распутицы русские войска, «двинутые на поддержку Глинских к Минску, сильно запоздали, и выступление в тылу литовских войск было жестоко подавлено. Руководителям повстанцев М.Л. Глинскому, Д.Ф. Вельскому и другим пришлось бежать в Москву, оставив уделы и имущество...»[47]. Уже в мае 1508 г. Василий, Иван и Михаил Глинские принесли присягу на верность русскому государю. «Перебежчики»?.. Что же, в наивном просторечии (вслед за г-ном Радзинским) действительно можно назвать так целую группу ушедших из Польско-Литовского королевства знатнейших аристократов. Однако на межгосударственном уровне это всегда рассматривалось как факт политического убежища, и именно таковое предоставило русское правительство опальным православным князьям (диссидентам-правозащитникам, как выразились бы ныне).

И что же король?.. Несмотря на то что после разгрома повстанцев его войскам удалось сильно потеснить русские полки, вынудив отойти от Орши, сдать Дорогобуж, - по причине все той же распутицы, затяжных осенних дождей 1508 г., а также недостатка средств в государственной казне, они не смогли развить этот успех. По заключенному 8 октября 1508 г. вечному миру Польско-Литовское королевство и Россия обязывались не воевать более друг с другом за междуречье Оки и Днепра и не заключать военных союзов с общим врагом - крымским ханом Менгли-Гиреем. Польша-Литва наконец-то признавала все свои земельные потери с 1494 по 1505 г. Русь - освобождала всех польских и литовских военнопленных. Невзирая ни на какие многократные слезные просьбы и яростные угрозы короля Сигизмунда, Москва категорически отказалась выдать лишь «тех литовских подданных, которые могли рассматриваться как политические изгнанники, ищущие убежища, и, следовательно... не подлежали выдаче в качестве пленных»[48]. Главными из них были братья Глинские.

С появлением при дворе Василия III Михаила Глинского в московском Кремле потянуло пронизывающим сквозняком эгоистичной и изменчивой европейской политики. По-прежнему снедаемый неутолимым честолюбием, мятежный князь стремился вовлечь своего нового государя и покровителя в самую ее гущу, разумеется, никогда не забывая о личных интересах. Да и сам Василий по давней привычке не спеша, тщательно взвешивая каждый шаг, умело использовал богатый дипломатический опыт, давние связи герцога Глинского со многими европейскими столицами. Так что до поры до времени оба были довольны друг другом.