Читать онлайн «Алая маска». Страница 20

Не предложив мне присесть, как будто даже не замечая моего присутствия, Залевский еще некоторое время продолжал писать, затем тщательно промокнул чернила с помощью бронзового пресс-папье, полюбовался написанным и нехотя отложил бумагу в сторону. Только лишь после этого он исподлобья взглянул на меня.

— Извольте отчитаться о проделанной работе по порученному вам делу, — проговорил он крайне нелюбезно.

— Вы имеете в виду преступление в особняке Реденов? — на всякий случай осведомился я. Страх и волнение подступили мне к горлу и мешали соображать надлежащим образом, я даже пустил петуха голосом и теперь молил Бога, чтобы мое замешательство не бросилось в глаза начальнику. Но Залевскому не было дела до моих душевных терзаний. Он вообще едва меня замечал. И весь вид его указывал, что если бы не служебная необходимость, он ни за что не обратил бы на меня внимания; ну и пусть. Я вдруг с отчаянием подумал, что если мне все же не миновать ареста, то хоть одна положительная сторона в этом найдется: я буду избавлен от такого начальника. Но тут же я мысленно сплюнул три раза. Да и Залевский не дал мне помечтать. Его скрипучий голос резал мне уши:

— А что же еще я могу иметь в виду?! Не похоже, чтобы вы проявляли служебное рвение! А между тем вам прекрасно известно, что барон Карл Густавович Реден в дружеских отношениях с самим великим князем…

— Примите мои уверения в том, что безотносительно к его связям я приложу все свое старание к раскрытию этого ужасного преступления, — искренне заверил я начальника, но брошенный им на меня колючий взгляд ясно показал, что я не лучшим, с его точки зрения, образом сформулировал свое кредо.

Ранее мне приходилось слышать, что господин Залевский чрезвычайно почтительно относится ко всем, кто облечен властью или рождением своим поставлен в более высокое по отношению к прочим положение. Ну конечно, а я вылез с заверением, которое можно понять в том смысле, что связи барона не усилят моего служебного рвения… Мне даже послышалось, как Залевский фыркнул.

— Так как же продвигается расследование? — скрипучий голос его и до этого звучал едко, а теперь тон стал и вовсе ледяным. — Извольте доложить.

Переминаясь с ноги на ногу перед громадным столом в зеленом сукне, я перечислил мероприятия, которые были выполнены по делу. Что и говорить, я сам почувствовал, как жалко звучит это перечисление: ни одного серьезного успеха, продвинувшего бы расследование… И конечно, вывод о моей некомпетентности не заставил себя ждать:

— Безобразие! Я буду докладывать наверх о необходимости поручения этого дела не в пример вам, более старательному следователю. Дальше вас не задерживаю.

Что делать! Я был просто убит. Сдерживаясь из последних сил, тем не менее я постарался не подать виду, как я расстроен. Залевский снова уткнулся в свои бумажки, и мне следовало поклониться и покинуть кабинет. Но я тупо продолжал стоять перед прокурором, словно ожидая, что он посмотрит на меня более внимательно и изменит свое решение. Вернее, я сам не знал, чего ожидал; просто впал в кататонию, не в силах двинуться с места.

Залевский недовольно перевернул бумагу и резко оттолкнул от себя пресс-папье, избегая поднимать на меня глаза. И эти его действия словно пробудили меня от оцепенения, но вместо того, чтобы повернуться и выйти, я зачем-то открыл рот:

— Кажется, я догадываюсь, кто подал вам мысль забрать у меня это дело.

— Кх-хм! — проскрипел Залевский. Рука его ухватила бронзовый шар, венчавший пресс-папье, и завозила прибор по зеленому сукну. — Ваша проницательность заслуживает лучшего применения. Если вы намекаете на господина Плевича, так и есть: он обращался ко мне с просьбой поручить ему расследование. Но я отложил решение этого вопроса до того, как выслушаю ваш отчет. И как, вы думаете, я должен поступить, узнав от вас, что дело вовсе не сдвинулось с мертвой точки? Поощрять вашу беспомощность?

Эта, в общем-то, справедливая отповедь заставила меня понурить голову. Я не прав, это очевидно. Но почему об этом надо говорить таким презрительным тоном, оттопырив нижнюю губу, даже видом своим уничижая меня? Однако не в моем положении пенять на тон начальства…

— Разрешите мне продолжить расследование. Обещаю, что у вас не будет более оснований для недовольства, — обратился я к Залевскому, ни на что, впрочем, не надеясь. Мне надо было только продержаться до возвращения Маруто, дождаться от него вестей и решить, как вести себя далее.

— Я ведь сказал, что буду докладывать наверх, — проскрипел мой начальник, не поднимая на меня глаз, уставившись на пресс-папье. — А до того, как будет принято решение, вы, естественно, должны работать по делу, и работать усердно. Странно, что вам надобно напоминать об этом. Идите.

Сердце мое радостно забилось; я повернулся, и, чуть не приплясывая, направился к дверям кабинета, услышав, как мне в спину раздраженно фыркнул Залевский.

— В полдень жду вас с докладом, — донесся до меня его скрипучий голос.

Полагаю необходимым иметь в виду отсутствие всякой возможности привлечь на службу в полицию людей достойных, потому что люди, имеющие средства к жизни, в должность Пристава или Надзирателя не идут, а люди, лишенные собственных способов существования, принимая подобную должность, вынуждены искать в ней другие доходы, кроме жалования. Проистекающие отсюда злоупотребления порождают непрестанные жалобы, а невозможность устранить эти злоупотребления возбуждает в обществе неудовольствие, справедливое в своем основании и, следовательно, несообразное с достоинством правительства и значением его полицейских агентов.

Только оказавшись в коридоре, притворив снаружи тяжеленную дубовую створку и обессилен-но привалившись к ней спиной, я сообразил, что Залевский загнал меня в ловушку. Сейчас было едва ли больше десяти часов утра, к полудню он ожидал меня с докладом, а это значило, что я не смогу дождаться Людвига Маруто-Сокольского: надо ехать в полицейское управление за отчетом о розысках или в морг, чтобы узнать результаты вскрытия трупа (по понятным соображениям, аутопсию решили не производить в покоях баронского дома, хотя обычно было принято исследовать тела умерших насильственной смертью прямо на месте обнаружения), или отправиться снова в особняк Реденов, еще раз скрупулезно допросить прислугу… Словом, не сидеть в кабинете, что сочтено будет лишним доказательством моей профессиональной никчемности.

Если в полдень я окажусь перед Залевским с теми же результатами (а вернее, с отсутствием результатов), что и теперь, дело будет изъято из моего производства, и окажется в руках небеспристрастных. А там достаточно будет подкинуть следствию похищенные у меня часы, сопроводив их обнаружение мало-мальски правдоподобной легендой, как… Страшно подумать!

Меня от этих мыслей бросило в жар; я спохватился, что так и стою, прислонившись к дверям кабинета товарища окружного прокурора. Медленно, не разбирая дороги, двинулся я к собственной камере, и у самой лестницы натолкнулся на Плевича, явно поджидавшего меня для разговора. Однако сил душевных, чтобы сейчас беседовать с ним, у меня не было. Еле кивнув ему, я хотел было пройти мимо, но Плевич меня остановил.

— Постойте, Алексей! Вы избегаете меня, а я хотел бы объясниться…

— А надо ли? — с трудом спросил я. У меня просто язык не ворочался, да и мысли все были заняты ночным происшествием, да ожиданием вестей от Людвига.

— Я не хочу, чтобы вы меня считали бесчестным человеком, строящим козни своему товарищу, — с запальчивостью произнес он. — Думаете, я с доносом бегал к Залевскому? Нет, я о вас слова дурного не сказал, поверьте…

Я молчал, не зная, что ответить Плевичу.

— Да, я обратился к нему с рапортом, просил поручить мне дело, — продолжил он после паузы. — О причинах своего желания принять дело к расследованию я вас поставил в известность, не так ли?

Я развел руками. Что я мог сказать ему?

— Вы обижаетесь, Алексей. Поверьте, напрасно. Я не хотел бы ссориться с вами…

Кивнув, я повернулся и направился в свою камеру. Спиной я чувствовал жгучий взгляд товарища; впрочем, мог ли я теперь считать его товарищем?

Едва только войдя к себе, я запер дверь изнутри и, обессиленный, прислонился к стене. Мысли мои путались; отчетливо понимая, что мне следовало бы тотчас уехать из прокуратуры, хотя бы из соображений своей безопасности, я тем не менее не в силах был сдвинуться с места. Сидеть бы в этой норке, отгородившись от всего враждебного мира, и ждать, пока добрый вестник принесет мне освобождение…