Читать онлайн «Второй после Бога». Страница 36

Следующий день был для него невыносимо тяжелым. Он ждал ответа на свои письма, но никто ему не ответил. Девушка села на судно, идущее в Амстердам, и он больше никогда ее не видел. А Бурум просто не ответил, и, значит, займа он не получил. В конце концов, этот человек пошел к Буруму и спросил, почему тот не хочет дать ему взаймы и даже не потрудился написать ответ. Бурум с удивлением уставился на него. “Я думал, вы решили надо мной подшутить”, – сказал он, достал письмо, написанное этим человеком, и показал ему. В письме этот человек объяснялся ему в вечной любви и просил выйти за него замуж.

– Этот человек перепутал письма… – прошептала Катрине, и я понял, что она с умыслом рассказала Барку эту историю, что она хотела этим что-то ему сказать.

Я лежу и думаю об этой истории, думаю о судьбе и о случайностях, правящих жизнью человека. Ибо не верю, что Бог занимается чем-то подобным. В это я не верю.

Вот тогда-то на меня и навалилась эта тоска. Тоска по времени, когда все было просто, когда на все вопросы были ответы, чаще всего простые, и все было только черным или белым, белым или черным, и в глубине души понимаю, что это тоска по времени, которого никогда не было, потому что никогда ничего не бывает легко и просто. Однако это еще и тоска по времени, когда я был счастлив, ибо счастье дает человеку силу и способность совершать любые поступки, а сложное делает простым.

Поэтому я знаю – это легкая задачка, – что я два раза в жизни был счастлив.

И знаю, что сейчас я несчастлив.

Я говорю Барку, что иду домой, – мне вдруг захотелось вернуться к своей рукописи, покончить с тяжелым, оставить его уже позади. Говорю Барку, что он может остаться на берегу, если хочет. Он собирает дрова и идет за мной.

Во дворе мы встречаем Катрине, она с улыбкой здоровается с нами, я раздраженно хмыкаю, как желчный старик, и поднимаюсь на крыльцо, кляня свой несносный характер.

Я сижу на краю кровати, с трудом дышу и хватаюсь за грудь, потому что нахлынувшее неожиданно желание вернуться к рукописи заставило мое старое тело идти быстрее того, на что оно было способно. Так и с чувствами, думаю я с философской гримасой и кашляю, они правят миром… и моими ногами… и большим и малым.

Моя рукопись лежит на столе у окна. Исписано уже много страниц, хотя самое тяжелое еще впереди. Я подхожу к столу и кладу руку на стопку бумаги. Мне некому адресовать мою историю, теперь уже некому. С тех пор как князь повернулся ко мне спиной, выплатил мне свой долг, с презрением швырнув кошелек со звенящими монетами к моим ногам. (Все происходило не совсем так, но ожесточившийся старый человек имеет право чуть-чуть исказить факты.) Из-за этого я чувствую себя одиноким, но в то же время получившим свободу рассказывать так, как я хочу, – все равно никто читать этого не станет, никто, кроме меня самого.

Я с трудом раздеваюсь, Барк стоит на дворе у крыльца, я слышу, как хихикает Катрине, и плачу за свою нелюбезность тем, что не зову к себе Барка, – не теперь, – с трудом забираюсь в постель и без его помощи устраиваюсь, чтобы писать.

Макаю перо в чернильницу и начинаю водить им по бумаге. Оно должно рассказать о темноте, где правит Ничто. И страдания, и удушье. И вина.

Я неожиданно вспоминаю Беатрисе.

Как будто я когда-нибудь забывал ее.

– Где мы едем? – спросил нунций и выглянул в окно кареты. Мы как раз проехали Холм Музыкантов за церковью в Бёрре и слышали, как церковные колокола звонили к службе, проехали через лес у Фуглесанген, и за деревьями, склонившимися к воде и роняющими листья, точно разноцветный снег, я увидел фьорд. Листья кружились на свежем ветру, изящно танцевали у нас перед глазами, и на минуту у меня в груди вспыхнула гордость, словно я лично устроил это представление для иностранного гостя.

– Ох! – Герберт и нунций одновременно охнули, когда карета подпрыгнула на колдобине, и мы повалились друг на друга. Парики и шляпы разлетелись во все стороны, я высунулся в окно и крикнул Олаву, чтобы он объезжал ямы. Олав засмеялся и сказал, что ямы будут по всей дороге, потому что, простите, графский смотритель дорог не следит за ними, ибо сам не ездит дальше трактира в Сёрстрандене. А оттуда лошадь сама знает дорогу домой в Хорттен и объезжает все ямы.

– Где мы едем? – повторил нунций, и я сказал, что мы скоро доедем до небольшого селения, которое называется Осгордстранд.

– Три усадьбы, мельница и постоялый двор, – сказал я.

Тем временем лес кончился, и мы выехали на открытое место. Олав остановил карету у постоялого двора, и мы вышли, чтобы выпить по кружке пива, прежде чем поедем дальше.

Я с удивлением смотрел на берег, где возле подпорок с сетями, сушившимися после утреннего улова, кипела жизнь. Мужчины чинили сети и переговаривались с женщинами, которые чистили рыбу и одним глазом следили за полуголыми ребятишками, игравшими у кромки воды.

– Петтер, вы уверены, что были в этом месте раньше? Или, может быть, это не Осгордстранд? – спросил нунций, подняв одну бровь.

– Это… я… – Я не знал, что ответить, и пошел в трактир за пивом.

Старая Сигне была прежней – от выражения ее лица свежее молоко могло скиснуть в одну минуту, а жадные глазки приковались к моему кошельку, когда я расплачивался за пиво. Да, это верно, в последние годы сюда наехало много всякого сброда – рыбаки и другая рвань, хмыкнула она и бросила взгляд на недавно построенные домишки и рыбацкие лодки, вытащенные на берег. Люди, которые не считают седьмой день святым, прибавила она, бросив кислый взгляд на пустые скамейки в трактире, где лишь несколько человек в углу играли в кости за воскресным пивом. Очевидно, Сигне считала, что в святой день, как этот, порядочные люди должны сидеть в трактире, пить и заботиться о том, чтобы одна-две монеты падали в ее собственную кружку для пожертвований.

– Значит, теперь ты можешь каждый день угощать проезжающих свежей рыбой, – сказал я, но Сигне заявила, что с теми ценами, которые этот сброд требует за свою рыбу, она, чтобы сводить концы с концами, вынуждена кормить гостей тухлятиной.

– Тогда, думаю, мы подождем с едой до Тёнсберга, – сказал я, взял пиво и повернулся спиной к мрачно глядевшей на меня Сигне.

– А что Тёнсберг? – спросил нунций, когда мы снова сидели в карете. – Можете ли вы рассказать мне что-нибудь об этом месте, или нам стоит приготовиться к сюрпризам, как здесь?

– Господин Хорттен не виноват в том, что, пока его не было, люди здесь перемещались с места на место, – сказал юнкер Стиг, отстегнул ножны со шпагой и положил их на сиденье у себя за спиной. – Четыре года – большой срок, все может случиться за это время, Ваше Высокопреосвященство.

Я внимательно наблюдал за ним, чтобы убедиться, не мелькает ли у него в глазах ироничный блеск, но, по-видимому, на этот раз он говорил от чистого сердца. Не обращая внимания на раздражение нунция, юнкер начал подробно рассказывать, что в датско-норвежском королевстве при правлении нынешнего молодого короля происходят выгодные перемены.

– Вы только посмотрите, как растет торговля с заграничными портами, каждое датское и норвежское судно идет с полным грузом.

– Англия и Голландия сейчас воюют, – коротко бросил нунций.

Юнкер Стиг сделал удивленное лицо.

– Нейтральные страны свободны от присутствия военных судов и могут неплохо зарабатывать на своем флоте. Это заслуга войны, а не короля, – объяснил нунций.

– Но обеспечивают мир, а с ним и доходы король, дворянство и Тайный совет. – Юнкер Стиг надменно взглянул на нунция – последнее слово осталось за ним.

– Дворянство? – Нунций, прищурившись, наблюдал за юнкером Стигом. – Верно-верно. Ведь вы дворянин. Сын ландрата Тюге Бьельке-Гюстрова, если не ошибаюсь.

Юнкер приосанился и с высокомерной улыбкой посмотрел на нунция.

– Где находятся владения вашего отца? – спросил нунций.

– В Брауншвейг-Кёнигслюттере.

– И вы живете в замке под Брауншвейгом? Где, собственно, постоянно живет ваша семья? – Внешне ничего не было заметно, но я почувствовал, что нунций преследует какую-то цель.

– Мы живем в нашем имении поблизости от Бютцова. – Улыбка юнкера немного увяла.

– Но Бютцов находится далеко от ландрата вашего отца. Почему вы не живете в Брауншвейг-Кёнигслюттере, где ваш отец, можно сказать, и бог и монарх?

– Потому… потому что так решил мой отец. – Улыбка пропала. Юнкер напрягся.

– Потому… – Нунций тянул время. – Потому, что ваш отец ландрат только на словах, а не на деле. Разве не так?

Юнкер Стиг исподлобья глядел на нунция.

– А вы сами, Ваше Высокопреосвященство? Вы – архиепископ Тарсусский, Тарсус – город в Османской империи. Как часто вы посещаете свою епархию, окруженную язычниками? Как обращаете их в истинную веру?

В карете воцарилась тишина, все молчали. Оба петуха оскорбленно смотрели каждый в свое окно кареты.

Вот черт! Хорошего настроения юнкера опять как не бывало. А утро начиналось так хорошо. Он улыбался, старался помочь мне, когда я грузил в карету наши вещи. Я, признаться, уже подумал, не наша ли ночная встреча заставила этого дворянина забыть о надменности и настроиться почти на дружеский лад, или то было, возможно, мимолетное свидание с прекрасной фрейлейн Сарой, если представить себе, что такое свидание имело место, или были другие причины для его перемены? Я обрадовался этой перемене, но, по-видимому, причина ее была слишком шаткой, чтобы устоять перед явной неприязненностью папского посланника.