Читать онлайн «Тупики цивилизации и ключи к ним». Страница 16

Обратимся теперь к вопросам искусства и спросим себя, что собственно мы понимаем под словом искусство и под словом художник.

Если вы согласны с тем, что "каждый объект есть воплощение божественной мысли", тогда вы вероятно согласитесь с тем мнением, которое разделяю и я, что художник — это человек, который видит и слышит в окружающем физическом мире несколько более, чем видит и слышит средний человек, не художник.

Интересно взглянуть на искусство с этой точки зрения. Возьмем даже не художников, а таких кустарей, для которых ремесло стало искусством. Я имею в виду ручное ткачество, окраску тканей кустарей Востока. Если вы спросите такого ткача, вы убедитесь, что там, где вы видите в бумажной или шелковой ткани только один цвет, он увидит несколько оттенков. Особенно часто можно встретить такое утонченное зрение у ткачей Кашмира. Через работу многих поколений у ручного станка и через постоянное сопоставление цветовых оттенков глаз их развился в такой степени, что они видят эти тончайшие переливы цветов и достигают изумительных результатов в нежных переливах гармонической гаммы цветов. Вас может быть удивляла эта их способность, но всё дело в том, что они видят более красок, чем видим мы; если вы дадите им голубой цвет, они увидят в нем десяток оттенков, а вы увидите только один цвет, а на станке они введут все эти оттенки в свое тканье. То же самое относится к некоторым формам восточной музыки.

Вам вероятно известно, что в пределах нашей октавы индусская гамма заключает в себе около 23-х или 24-х различных звуков. Для европейского уха индусская музыка звучит странно. Сначала европеец жалуется, что многие звуки кажутся ему "плоскими". Его не привлекает прекрасная игра, понятная для индусского музыканта и слушателя. Здесь должно быть некоторое внутреннее различие уха, как в первом случае — различие зрения. Это расширение естественного зрения есть одно из первых условий, делающих человека художником.

Но одно расширение обыкновенного зрения есть лишь одно из условий для художественного развития. Такое расширение зрения может быть достигнуто каждым из вас, если вас погрузить в месмерический или гипнотический транс; доказано, что в этом состоянии проявляется такая расширенность зрения, что вы можете видеть на больших расстояниях, а также через вещества, которые для обыкновенного зрения непрозрачны.

Существует целая литература, главным образом во Франции, где собраны все свидетельства, касающиеся явлений истерии. Они интересны тем, что дают многочисленные примеры истерических субъектов, у которых напряжение нервной системы внедряет в мозгу впечатления, которые при обычном состоянии прошли бы незамеченными. Особенно заметно подобное изменение процесса восприятия на западе Америки, где нарождается новый тип людей, видящих цвет и слышащих звуки, которые обыкновенными людьми не воспринимаются.

Нет основания предполагать, чтобы человеческий мозг представлял из себя совершенное орудие, которое не подлежит дальнейшему совершенствованию; мы можем различать в нем и отслужившие свою службу, и возникающие органы. Первые являются остатками органов, которые функционировали в прошлом, вторые — рудиментарные — зачатками органов будущего. В особенности два органа в мозгу привлекают внимание исследователей: гипофиз и шишковидная железа; оба, как многие знают по опыту, могут быть развиты и могут открыть перед вами новый мир, тот самый, который раскрывается в гипнотическом трансе, — любопытный, интересный, поучительный мир. Эти два органа в мозгу являются отчасти остатками органа, который был развит у низших животных; в наше время они могут функционировать в другом направлении, но если их вызывать к деятельности без достаточной осторожности, можно вызвать нежелательные болезненные явления.

Если вы начнете расспрашивать художников, вы убедитесь, что они видят цвета иначе, чем вы, что там, где вы видите лишь тень, они видят цветовые оттенки и различают также цвета, которые не существуют для вас.

Такого рода способностью обладал художник Мортимер Мемпис. Он изображал цвета, подобные тем, которые вы видите в фейерверках. Его окрашенный свет был так прозрачен, что его подозревали в том, что он писал на стекле и ставил сзади лампу. Он видел то, что мы называем астральными цветами в мире эмоций. Причина, почему среди людей, которые видят астральную ауру, мы так часто находим художников, происходит оттого, что у них сильно развит эмоциональный темперамент, который легко приводит их в соприкосновение с миром эмоций, с тем более тонким миром, который действительно существует, но который мы называем миром грез.

В этом и кроется основная идея искусства. Если искусство есть изучение форм природы, а эти формы — результат божественного мышления, то не является ли художник тем человеком, который глубже и полнее прозревает божественную мысль, чем это способны сделать мы с вами?

Некоторые из великих художников оставили нам описание этой своеобразной формы прозрения. Моцарт, говоря о своей музыке, описывает это прозрение как состояние, непонятное для него, ни с чем не сравнимое, и совершенно иное, чем его обычное сознание; в этом состоянии он слышал музыкальную композицию всю сразу, когда же он возвращался к своему нормальному сознанию, он начинал ее разрабатывать во времени, в ряде последовательных нот.

Чрезвычайно интересное переживание и в точности соответствующее истине. В картине вы воспринимаете одновременно красочное впечатление того, что художник творил врозь и постепенно. Моцарт слышал сонату как одновременное целое впечатление; когда же он вернулся в обычное состояние сознания, ему пришлось записать свое впечатление так же, как художник пишет свою картину.

В таких переживаниях можно увидеть ясное указание. Интересно проследить аналогичные факты в биографиях художников; там мы нередко встретим свидетельства о способности видеть и слышать недосягаемое для остальных людей, кроме тех, которые развили в себе эту способность упражнениями, известными под именем йоги.

Таким образом мы видим, что искусству будущего открываются большие возможности. Новейшие попытки творить новые формы искусства представляют собою вероятно ничто иное, как усилия выразить в условиях нашего трехмерного пространства то, что художники видят вне этих ограничений. Эти попытки могут многим показаться забавными, как они кажутся и мне самой, но я допускаю, что кто-нибудь может увидеть в них и что-то большее, например в картинах кубистов. Очень возможно, что мы в данном случае имеем дело с усилиями художника изобразить свои ощущения, а не только самый предмет, который вызывает их.

Если новейшее искусство идет по этим линиям, то оно глубоко интересно. Если художник стремится выразить влияние объекта на него самого, а не то, что всякий другой может видеть в данном объекте, то на этом пути нас ожидают самые удивительные возможности.

Нечто в таком роде мы находим в искусстве Востока, особенно в Японии. Вы встречаете там такую живость движения, какая не под силу западным художникам, изображающим движение, например скачки. Японцы не рисуют с модели. Европейские художники, рисующие с модели, не могут изобразить скачущую лошадь. На таких картинах вы увидите ноги лошади в странном положении, которое вам покажутся неестественным, так как глаза ваши недостаточно быстры, чтобы уловить все эти особенности движения.

Восточный художник не рисует с модели даже если пишет портрет, если только он не подражает западной манере. Он изучает лицо в разное время и в разных настроениях, и только когда изучит его вполне, он удаляется от него и начинает писать портрет. Мне говорили, что они делают иногда анатомические ошибки, но сам портрет поражает всегда удивительным сходством. Он напоминает эти различные выражения лица и дает нечто вроде их синтеза, изображающего его модель. Портрет дает вам живую личность, хотя в ней и нет той точности, которую вы получаете через фотографирование.

Многие художники работают именно таким образом, и несомненно, что когда в искусство вносится творческое воображение, возникает высшая форма искусства, чем только точное воспроизведение объектов природы. Об этом мнения очень различны, и я не настаиваю на своем мнении.

Но всё же я полагаю, что произведение воображения есть нечто большее, чем копирование объектов, которые природа создала несравненно совершеннее, чем это доступно самому искусному художнику. От художника я хотела бы узнать то, что он видит, нечто большее, чем могу видать я в воплощении божественной мысли.

Высшее искусство творит вечные типы. Можно привести много примеров тому. Я часто упоминала о Сикстинской Мадонне, которую считаю одной из наиболее прекрасных картин, но не потому, что она написана с красивых оригиналов, — можно даже признать, что обе модели художника, и мать, и ребенок, не отличаются особенной красотой. В чем же дело? Творец Сикстинской Мадонны создал идеал материнства и детства; не образ какой-либо одной матери и не образ одного какого-либо ребенка, но нечто столь совершенное, что когда вы смотрите на его картину, вы видите само материнство, а не женщину, и само детство, а не ребенка. Это представляется мне поистине самым высоким достижением искусства.