Читать онлайн «Мифы, в которых нам жить». Страница 42

Предполагается, что именно это событие объясняет находку в пустошах апокалиптической общины Кумран и свитков Мертвого моря. Так или иначе, жители селения ожидали конца света и с полной серьезностью готовились его пережить, чтобы горстка народа Божьего могла вечно осуществлять свое предназначение. В самих себе они видели, похоже, столь доблестную армию, что намерены были с Божьей помощью покорить и очистить от скверны весь мир. Началом грядущей сорокалетней войны «сынов Света» с «порождениями Тьмы» (вновь вспоминаются зороастрийские идеи!) должно было стать шестилетнее сражение с ближайшими соседями — моавитами и египтянами; затем, после года отдохновения, войну следовало продолжить рядом кампаний в более далеких землях. На трубах и знаменах «воины Завета» собирались начертать воодушевляющие и весьма им льстящие девизы: «Избранники Господа», «Князья Божий», «Вожди Отцов Братства», «Сотня Господня», «Длань Войны против Заблудшей Плоти», «Божья Истина», «Божья, Справедливость», «Господня Слава» и так далее. А тем временем увы! — в Иерусалиме за престол боролись два сына Александра Янная одного из них в 63 г. до н. э. радушно пригласили в Рим.

Интересно отметить, что в ту эпоху среди евреев разных религиозных воззрений господствовало, судя по всему, общее предчувствие не минуемого конца света: для приверженцев зороастризма он наступал к грядущим приходом спасителя Саошьянта, для вернувшихся из пленения иудеев — с предначертанным появлением Помазанника, Мессии Погибнуть суждено было всем народам, даже от самих израильтян осталась бы лишь горстка. В этой атмосфере нависшей беды и зародилось христианство. Иоанн Предтеча, крестивший на Иордане, чуть выше по течению от общины «воинов Завета» на Мертвом море, тоже ждал Спасителя и готовил ему стезю; именно к Иоанну и пришел Иисус, который затем сорок дней постился в пустыне и вернулся с собственной версией всеобщего апокалипсиса.

Чем провозвестие Христа Иисуса отличалось от идей живших совсем неподалеку кумранских общинников? Главное различие состоит, пожалуй, вот в чем: «воины Завета» предвкушали сражение Сынов Светас порождениями Тьмы и, следовательно, готовились к войне, а благая весть Иисуса утверждала, что битва уже закончена: «Вы слышали, что сказано: «люби ближнего своего и ненавидь врага твоего». А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь на обижающих вас и гонящих вас. Да будете сынами Отца вашего Небесного; ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных» (Мат. 5:43–45). На мой взгляд, именно в этом кроется разница между мифологиями войны и мира.

Чуть дальше в тексте натыкаешься, однако, на озадачивающие слова; «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч; ибо Я пришел разделить человека с отцем его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку — домашние его. Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; Я кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня» (М» Т. 10:34–37). Повторный отзвук этих высказываний раздается в Евангелии от Луки: «Если кто приходит ко Мне, и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником» (Лук. 14:26).

Ключ к пониманию смысла этих утверждений таится, несомненно, в заключительной строке и последующих стихах из обоих Евангелий: «И кто не берет креста своего и следует за Мною, тот не достоин Меня» Мат. 10:38), «И кто не несет креста своего и идет за Мною, не может быть Моим учеником» (Лук. 14:27). Далее у Матфея: «…пойди, продай имение твое и раздай нищим…» (19:21), а ранее: «иди за Мною и предоставь мертвым погребать своих мертвецов» (8:22).

Идеалом этого учения является аскетическая, полная отрешенность от забот обычной, мирской жизни (семьи, общества и всего прочего), когда человек предоставляет «мертвым» — иными словами, тем, кого принято считать живыми, — «погребать своих мертвецов». Таким образом, раннехристианское мировоззрение мало чем отличалось от буддийского или джайнского и тоже было «отшельническим». Помимо прочего, эти взгляды целиком меняют систему отсчета всей апокалиптической панорамы: из исторического будущего она переносится в сферу психологического настоящего. Конца света и прихода Светоча не следует ждать когда-то в грядущем; их нужно ощутить прямо сейчас, в сокровенном уединении собственной души. Подтверждением этого толкования становятся последние строки гностического «Евангелия от Фомы»:

«Ученики его сказали ему: В какой день царствие приходит? (Иисус сказал:) Оно не приходит, когда ожидают. Не скажут: Вот, здесь! — или: Вот, там! — Но царствие Отца распространяется по земле, и люди не видят его»(117).

Больше того, упоминание Иисуса о принесенном мече ни в коей мере не подразумевает обычное боевое оружие, что очевидно отражают обстоятельства поимки в Гефсиманском саду: «И когда еще говорил Он, бот, Иуда, один из двенадцати, и с ним множество народа с мечами и Ильями, от первосвященников и старейшин народных. Предающий же Его дал им знак, сказав: Кого я поцелую, Тот и есть, возьмите Его. И тот-чac подошед к Иисусу, сказал: радуйся, Равви! И поцеловал Его. Иисус же сказал ему: друг, для чего ты пришел? Тогда подошли, и возложили руки на Иисуса, и взяли Его. И вот, один из бывших с Иисусом, простерши руку, извлек меч свой и, ударив раба первосвященников, отсек ему ухо. Тогда говорит ему Иисус: возврати меч твой в его место, ибо все, поднявшие меч, мечем погибнут» (Мат. 26:47–52).

Достаточно красноречиво, не правда ли? Однако отважный владелец меча, чье имя — Симон Петр — названо в Евангелии от Иоанна (18:10), был далеко не последним из приверженцев Иисуса, кто предал своего учителя столь же подло, как Иуда. Начиная с четвертого века, эпохи побед Константина, основанная на камне все того же славного имени Церковь покоряла мир главным образом силой. В разгар Средневековья при могущественном папе Иннокентии III (1198–1216 гг.), яростные взмахи петрова меча достигли своего головокружительного апофеоза в потрескивающих кострах Альбигойского крестового похода, когда огню предавали еретиков-катаров — самозваных «Чистых», открыто отказавшихся от оружия во имя мирной жизни подвижников.

Аскетическое отречение от мира, обыденной жизни и даже самого желания жить можно считать, таким образом, самой известной мифологией мира из числа когда-либо предлагавшихся человечеству. Судя по историческим обстоятельствам ее первоначального провозвестия, возникала она — точнее, начала казаться привлекательной — как ответ на всеобщее ощущение безнадежности и хаоса. Прежние мифические представления означали большую войну, святую битву не на жизнь, а на смерть, которая окончательно утвердит в конце истории царство вечного мира; это, однако, была вовсе не мифология мира, а, напротив, призыв к войне, войне непрестанной и, по существу, бесконечной… Но, по иронии судьбы, стоило аскетической христианской вести сорваться с губ Иисуса и достичь ушей его ближайших последователей, как она мгновенно — и уже навсегда — превратилась в очередную доктрину Святой Войны, джихада, крестового похода. Поэтому сейчас мы в общих чертах обсудим и сравним идеалы и судьбы других широко известных аскетических мифологий мира.

Самой суровой и непоколебимо последовательной среди них является, несомненно, индийский джайнизм, проповедник которого, Махавира, был современником Будды. К тому времени учение Махавиры уже имело значительный возраст, а сам он был лишь последним из долгой, уходящей в доисторические эпохи, череды джайнских учителей, именуемых тиртханкарами, «создающими переправу». По мнению этих мудрецов, мечтающий о свободе от перерождений не должен убивать и причинять боль ни одной живой твари, а также питаться мертвой плотью. Он не вправе даже пить воду ночами, так как может случайно проглотить какое-нибудь насекомое. Помимо того, следует приносить обеты, ограничивающие число сделанных за день шагов, так как любой из них ставит под угрозу многочисленных жуков, червяков и букашек. Лесные отшельники-джайны не расставались с метелочками и, прежде чем сдедать шаг, подметали перед собой землю. В Бомбее и сегодня можно увидеть джайнских монахов, которые, точно хирурги, носят на лице марлевые повязки, чтобы не вдохнуть ненароком какую-нибудь мелкую живность. Запрещается, кроме того, есть сорванные плоды — джайн обязан ждать, пока фрукты сами не упадут с веток; живые растения вообще нельзя резать ножом. Вполне понятно, что цель монаха-джайна — скорейшая гибель, хотя она окажется бессмысленной, если его воля к жизни угасла не до конца. Если перед смертью у монаха осталась хотя бы толика желания жить, радоваться и беречь себя, он, без сомнений, переродится и вновь попадет в этот ужасный мир, где каждый поневоле губит и мучает живое.