Читать онлайн «Невидимая битва». Страница 5

Так перед нами специфический и действительно профессиональный термин "коадъютор" начинает раскрывать историю мощнейшей исторической и политической силы – Ордена Иезуитов. Про извещение от ордена рогоносцев известно, что образцом ему послужили печатные шаблоны "шутовских дипломов", привезенных в Петербург в 1836 году кем-то из иностранных дипломатов. Но даже если профессионализм "коадъютор" присутствовал в шаблонах, то все равно слово это указывает на то, что оно использовалось в речи тех, кто причастен к авторству документа, иначе было бы заменено любым другим. И выходит, что сочиняли бумагу то ли "новиции", то ли "схоластики". Или даже "профессы".

Пойдем дальше. Пусть теперь подсказка диплома будет подкреплена другими более вескими свидетельствами, и давно пора познакомиться поближе со всеми участниками сплоченного авторского коллектива. Настолько объединенного круговой порукой, что тайна документа до сих пор до конца не разгадана (забегая вперед, скажем, что, несмотря на все усилия исследователей, так и не установлено, чьей рукой он написан).

Первое однозначное указание дает запись в личном архиве Павла Ивановича Миллера, секретаря Бенкендорфа. Второе лицо в ведомстве, одной из прямых обязанностей которого было все знать, в начале ноября 1836 года регистрирует свершившийся факт: "Барон Геккерн написал несколько анонимных писем, которые разослал двум-трем знакомым Пушкина. – Бумага, формат, почерк руки, чернила этих писем были совершенно одинаковы" [30].

Итак, первый кандидат на наше пристрастное дознание – Геккерн Луи-Борхард де Бовервард (1791-1884). Барон, голландский дипломат, с 1832 года поверенный в делах, с 1826 – посланник при императорском дворе в Петербурге. Тот самый "старик-Геккерн", "Геккерн-отец", что усыновил Жоржа Дантеса, сделав его Жоржем Геккерном. Всю свою жизнь посвятил заботам о приемном сыне, обеспечил материальным благополучием и завещал ему после смерти все свое состояние. ‹ a Мальцев С. А., 2003 ›

Казалось бы, такая самоотверженная любовь к приемному сыну не согласуется с отзывами о нем современников – "злой, эгоист", известный всем своим злым языком, многих перессоривший, не брезговавший никакими средствами для достижения личных целей. [31] Вяземский вообще пишет о нем как о законченном распутнике, окружившем себя молодыми людьми "наглого разврата и охотниками до любовных сплетен и всяческих интриг по этой части" [32].

Впрочем, есть отзывы и восторженные, только их очень мало. Биограф Луи Метман [33] изображает положительный образ голландского посланника, больше уделяя внимания его профессиональной деятельности: Геккерн – активный сотрудник на государственном поприще принца Меттерниха и графа Нессельроде, этих, по его мнению, двух вдохновителей европейской политики девятнадцатого века.

Такое сотрудничество может дать представление о политических взглядах барона. Принц Меттерних был главой австрийского правительства с 1809 по 1848 год и остался в памяти потомков как правитель, методично превращавший страну в репрессивное полицейское государство, в своей внешней политике одной из главных своих целей ставил ослабление позиций России в Европе.

О тесной связи барона с другим известным политическим и государственным деятелем, вице-канцлером России графом Нессельроде, говорят и воспоминания Дарьи Федоровны Фикельмон, близкой знакомой Пушкиных: "…здесь его считают шпионом г-на Нессельроде" [34].

Так мы переходим к еще одному подозреваемому. Даже не к одному, а к двум, поскольку высказывание царя Николая Первого о том, что известен "автор анонимных писем, которые были причиной смерти Пушкина" [35], относилось к жене вице-канцлера графине Нессельроде.

С бароном Геккерном мы еще встретимся, теперь же заглянем в записки современников об этой высокопоставленной чете.

Подробные воспоминания о них нам оставил князь Петр Владимирович Долгоруков [36].

Граф Нессельроде, по описанию Долгорукова, был человеком самых консервативных взглядов, сложившихся под влиянием безоговорочного авторитета принца Меттерниха. Хитрый, тонкий и ловкий ум сочетались в нем с природной ленью и больше склоняли не к делам государственным, а к трем предметам главного интереса – вкусному столу, цветам и деньгам. Немец по происхождению, он не любил русских и считал их ни на что не способными. Жена же его – "взяточница, сплетница, настоящая баба яга" – отличалась необыкновенной энергией и нахальством, благодаря которым держала весь придворный люд в страхе.

Страх этот был покрепче, чем благоговение перед Бенкендорфом, и устремлял за графиней целые толпы последователей и поклонников, для которых близость к ней давала пропуск в ее самый респектабельный салон столицы, выше которого по положению был только двор императора. Один из поклонников Марии Дмитриевны Нессельроде, барон М.А. Корф, как и ненавидевший ее князь Долгоруков, рисует в воспоминаниях те же ее черты – уничижительная гордость, холодное, презрительное высокомерие, наклонность первенствовать и властвовать, – и добавляет: "Сколько вражда ее была ужасна и опасна, столько и дружба -… неизменна, заботлива, охранительна, иногда даже до ослепления и пристрастия" [37].

Именно такую дружбу и заботу простерла графиня над своим любимцем князем Иваном Сергеевичем Гагариным. Он – еще один непосредственный участник истории с дипломом. На его бумаге, согласно его же признанию, было написано анонимное письмо. Гагарин назвал и того, чьей рукой оно было написано – Петра Владимировича Долгорукова [38]. Долгое время так и думали, пока последняя почерковедческая экспертиза 1974 года не установила, что он тут ни при чем.

Наша же экспертиза может зафиксировать первый факт лжесвидетельства. Некие причины заставили солгать князя Гагарина.

Теперь у нас собран полный круг создателей диплома, за исключением разве что писаря. Геккерны, почтенный Луи и молодой Жорж, были теми, кто вызвали к жизни саму идею, инициативу письма. Графиня Нессельроде – главный автор текста. Князь Гагарин – тот, кто подает писарю бумагу из своих запасов и стоит ближе всех к материальному воплощению замысла.

Куда нас выведут его происхождение, интересы, устремления и связи?

Геккерны и Нессельроде – иезуиты Дядя Гагарина Григорий Иванович Гагарин – посол России при короле Баварии. Жена дяди Екатерина Петровна Соймонова известна своей решимостью положить жизнь на служение Ватикану, а сестра ее, стало быть, вторая тетка Ивана Гагарина, Софья Петровна Свечина пошла по католической служебной лестнице еще дальше, поступив на работу в воинствующий Орден Иезуитов, и сумела занять в нем один из высших чинов. Свечина взяла под свое духовное покровительство молодого князя, поставив себе цель сделать из племянника преданного иезуита. И поэтому его молодые годы проходят как испытательный срок и курс обучения для того, чтобы стать достойным последователем Игнатия Лойолы, основателя ордена. Лишь в 1843 году Гагарин официально принят в его члены. В своих литературных трудах он рассуждает о России, о своем прошлом и будущем поприще: "…Ты прожила много веков, но у тебя впереди более длинный путь, и твои верные сыны должны расчистить тебе дорогу, устраняя препятствия, которые могли бы замедлить твой путь…" [39]

Можно догадаться, кто был одним из таких препятствий, но сейчас об этом говорить еще рано. Пусть говорят сами факты.

В 1836 году князь Гагарин появляется в Петерберге именно в качестве связного между Свечиной и графиней Нессельроде. В Париже, откуда он приехал, у Софьи Петровны роскошный великосветский салон с особым католическим "уклоном". Там она оказалась в числе других иезуитов, изгнанных из России, и родной орден предоставил своей верной дочери все условия для процветания. ‹ a Мальцев С. А., 2003 ›

Настолько многие связи были в руках у Свечиной, что молодые русские дворяне, впервые попадавшие в Париж, входили в светскую жизнь столицы Франции под ее непосредственным руководством. Так, например, Тургенев Александр Иванович в середине декабря 1836 года, давая напутствие Андрею Карамзину в его первом путешествии в мир парижских салонов, пишет среди прочего: "… прежде всего побывай у Свечиной".

И это пишет православный директор Департамента духовных дел иностранных исповеданий, секретарь Библейского общества, камергер русского двора. Еще в 1817 году Пушкин обозначил это странное противоречие в посвященном Тургеневу стихотворении:

Тургенев, верный покровитель