Читать онлайн «Перевоплощение и карма их значение для культуры современности». Страница 6

Чтобы разумно осмыслить эти вещи, нужно рассмотреть душевную жизнь человека под определенным углом зрения. Нужно задать себе вопрос: какое содержание несем мы с собой в душевной жизни?

Первое — это наши представления. То, что эти представления, спаянные с чувствами, могут создавать волевые импульсы, не мешает нам говорить об особой жизни представлений в нашей душе. Ибо, если и есть люди, которые почти не в состоянии задержаться на, можно сказать, чистом, голом представлении, которые, если они что-то себе представляют, сразу воспламеняются сильной симпатией или антипатией, то есть немедленно переходят к другим душевным импульсам, это не мешает тому, что жизнь представлений может быть отделена от иных душевных содержаний.

Второе, что мы несем в нашей душевной жизни, — внутренние чувства, переживания. Они проявляются в нас достаточно многообразно. Во-первых, в душевной жизни есть общеизвестная антитеза, которую называют симпатией и антипатией, с какой мы подходим к вещам, а если выразиться яснее: любовью и ненавистью. Затем здесь имеются чувства, которые, можно сказать, вызывают известное возбуждение, а есть такие, которые вызывают напряжение и расслабление. Их нельзя смешивать с чувствами симпатии и антипатии. Ведь душевный импульс, который можно назвать напряжением, возбуждением и расслаблением, есть нечто отличное от того, что проявляется при чувствах симпатии и антипатии. Но пришлось бы много говорить, чтобы охарактеризовать различные типы душевных содержаний. К ним относятся также и те чувства, которые можно назвать чувством прекрасного и чувством безобразного, которые выступают в виде совершенно особых душевных содержаний, которые нельзя сравнивать или, во всяком случае, смешивать с чувствами простой симпатии или антипатии. Затем особым типом чувств можно было бы считать чувства добра и зла. Сегодня не время разбирать, по каким причинам наши внутренние переживания в связи с добрым или злым деянием являются чем-то совершенно иным, нежели чувство симпатии или антипатии по отношению к доброму или злому действию, и говорить о том, что мы любим доброе действие и ненавидим злое. Итак, чувства выступают в самом разнообразном виде и мы можем отличать их от представлений.

Третьим родом душевных переживаний являются волевые импульсы, жизнь воли. Этот род опять-таки нельзя смешивать с тем, что можно назвать чувствами, или переживаниями, поскольку они должны или могут оставаться заключенными внутри нашей душевной жизни по самому способу их переживания. Волевому импульсу присуще то, что выражается в душе так: ты должен это сделать, ты не должен этого делать. Ибо нужно научиться различать просто чувство, возникающее оттого, что нечто в себе самом или в других кажется человеку добрым или злым, и то, что проявляется в душе сверх этого чувства, когда что-то требует от нас делать добро или оставить зло. Суждение, оценка может остановиться на чувстве, но волевые импульсы — это нечто иное. И хотя между жизнью чувств и импульсами воли есть какие-то переходы, просто смешивать их нельзя хотя бы по обычному житейскому опыту. В человеческой жизни повсюду есть переходы. Есть люди, которые не в состоянии приходить ни к каким чистым представлениям, но тотчас выражают, что они любят и что ненавидят, которых все время кидает из стороны в сторону, так как они не могут отделить своих чувств от своих представлений. Есть также другие люди, которые, если что-то видят, то не могут удержаться от действия, соответствующего волевому импульсу даже совершенно неправомерного действия. Это тоже не ведет ни к чему хорошему, выражаясь затем в форме клептомании и т. д. Тут нет упорядоченных отношений между чувствами и волевыми импульсами. Но по-настоящему эти вещи нужно различать стро-жайшим образом. Итак, в нашей душевной жизни мы живем в элементе представлений, в элементе пережива-ний и элементе волевых импульсов. Мы много раз рассматривали этот вопрос — без понимания его нельзя обойтись, если есть желание охватить взором всего человека.

Таким образом, мы попытались сказать нечто о том, что может убедить нас, что жизнь представлений есть нечто связанное с одной инкарнацией между жизнью и смертью. Мы ведь видим также, как мы вступаем в жизнь и усваиваем жизнь представлений. Так не происходит ни с чувственной, ни с волевой жизнью. О том, кто решился бы утверждать, что с ним дело обстоит так же, можно было бы подумать, что он никогда осмысленно не наблюдал развитие ребенка. Стоит только посмотреть на ребенка: какой он еще совсем глупый в смысле жизни представлений, как с помощью своих представлений он вообще не может установить связь с окружающим миром, но как при этом он, напротив, обладает выраженными сим-патиями и антипатиями и как у него проявляются волевые импульсы, возбуждающие или успокаивающие. Та определенность, с которой проявляются импульсы воли, заставила даже одного философа — Шопенгауэра — поверить, что характер человека вообще невозможно изменить в жизни. Это неверно, характер может быть изменен. Но когда мы вступаем в физическую жизнь, дело обстоит таким образом, что приходится сказать: с чувствами и волевыми импульсами все совсем не так, как с представлениями, но мы вступаем в инкарнацию с совершенно определенным характером наших чувственных переживаний и волевых импульсов. При правильном наблюдении мы могли бы уже догадаться, что у нас в наших чувствах и волевых импульсах заложено нечто, приносимое нами из прежних воплощений. Но возьмите это все в виде чувствующей памяти в противоположность памяти представлений в пределах одной жизни. На практике нельзя придавать значение только воспоминаниям-представлениям. Все, что мы развиваем в жизни представлений, не может привести нас к тому, что вызвало бы такое впечатление, которое сказало бы нам, если бы мы его правильно поняли, следующее: в тебе есть нечто, что вступило в эту инкарнацию с твоим рождением. Тогда мы должны выйти за пределы жизни представлений, и тут воспоминание становится чем-то иным. Примеры я уже приводил. Как мы вспоминаем? Мы вспоминаем не так, что просто представляем: это было в нашей жизни случайно, с тем мы столкнулись, мы были в такой-то жизненной ситуации, мы ее покинули и так далее. Мы не можем остановиться на представлениях, но должны оживить их, сделать подвижными, как если бы перед нами стоял образ некоей личности, которая хотела всего этого, которая хотела этого нашими желаниями, волевыми импульсами, внутренними переживаниями и так далее. Мы должны вжиться в это хотение. Таким образом, это совсем иное вживание, нежели вживание в жизнь представлений при воспоминании; это вживание в иные душевные силы, если можно употребить такое выражение.

Эта практика развивать некое душевное содержание, желая, хотя, вожделея, — а она была известна и применялась во всех оккультных школах, это была общая оккультная практика — хорошо объясняется и понимается при помощи того, что мы можем сказать на основе антропософского или иного познания о жизни представлений, чувств и воли. Итак, ясно скажем себе, что на основе определенных содержаний жизни чувств и жизни воли мы должны развить нечто такое, что в какой-то мере подобно представлениям-воспоминаниям, однако в то же время не останавливается на одних представлениях, но дает нам возможность развить другой род памяти, а именно такой, который постепенно выведет нас за пределы жизни, заключенной между рождением и смертью в одной инкарнации.

Нужно особенно подчеркнуть, что путь, описанный здесь, является абсолютно надежным и благим, но он требует самоотверженности. Легче по каким-либо внешним причинам вообразить себе, что ты был в предыдущем воплощении Марией-Антуанеттой или Марией Магдалиной или кем-то еще. И труднее прийти описанным способом к картине того, чем ты был на самом деле, исходя при этом из присутствующего в душе, из действительно присутствующего. Это требует самоотверженности прежде всего потому, что обычно человек испытывает достаточно сильное разочарование. И если бы кто-то сказал, что все это может быть самообманом, то следовало бы ответить, что и в отношении своих воспоминаний можно измышлять нечто, не соответствующее истине. Все это несерьезные возражения. Ведь сама жизнь дает некий критерий для отличения воображения от фантазий.

В одном южнонемецком городе мне сказали однажды, что все, изложенное в моем "Очерке тайноведения" может основываться на простом внушении, подобно тому как существуют другие очень живые внушения, когда доходят даже до того, что человек не пьет лимонада, а только живо представляет себе лимонад и чувствует вкус лимонада во рту. Если возможно такое, то отчего бы не быть возможным — так подумал тот, кто задавал мне вопрос, — что и изложенное в "Очерке тайноведения" также основывается на внушении? Теоретически такое возражение можно принять. Но жизнь заставляет подумать вот о чем: если кто-то думает показать на примере с лимонадом, насколько сильно может действовать внушение, на это можно возразить, что он не продумал пример до конца; нужно попробовать не просто представить себе лимонад, а утолить воображаемым лимонадом жажду-он увидит, что это не получится. Важно всегда доходить до конца в осмыслении нашего опыта. Но это происходит не в теории, а познается лишь непосредственно в самой жизни. И с какой точностью мы знаем, что пережили нечто, что всплывает из представлений-воспоминаний о жизни, с такою же достоверностью выступает и то, что из глубин души всплывают те волевые импульсы, которые мы вызываем относительно случайного и нехотевшегося и которые всплывают в виде образа нашей прежней земной жизни с такой же необходимостью, что и представления-воспоминания. И тому, кто все-таки будет говорить, что это может быть игрою воображения, мы не можем ничего доказать, как нельзя привести никаких теоретических доказательств того, что многие люди, по их убеждению, испытали, а на самом деле определенно не испытывали, или того, что с ними в действительности было. Как нельзя теоретически доказать одно, так нельзя теоретически доказать и другое. Итак, положение тут точно такое же, как и в жизни в пределах одной инкарнации.