Читать онлайн «Миф о вечной империи и Третий рейх». Страница 40

Хотя имеются пророчества, которые оказались правдой. Имеются предсказания, которые не должны осуществляться дословно, чего мы безуспешно дожидаемся, которые могут исполниться только духовно — что выясняется позже. Есть проекты, которые опираются на предчувствия. Они свойственны людям, чье проницательное, острое и в то же время отстраненное восприятие действительности делает их приближенными к будущему. В них уже живут силы, которые однажды вызовут к жизни это будущее. Но пророчить может только тот, кто чувствует эту сопричастность с делами, которые должны быть сделаны; с людьми, ради которых они совершаются; с народом, духовной и телесной частью которого они являются. Маркс не принадлежит к этой категории людей. Он был евреем — чужаком в Европе, который, однако, имел наглость вмешиваться в дела европейских народов. Это было, словно гость хотел обрести дополнительные права, указав хозяевам путь спасения от нужды. Но не был связан с ними, с их историей, с их прошлым. Обычаи, которые вновь определяли современность, не были присущи его крови. Он не жил на протяжении тысячелетий рядом с ними. Он чувствовал и думал совершенно по-другому, нежели они. Если он брался за их существование, то не смотрел в корень, а схватывал то, что было на поверхности. Он брал сумму внешних проявлений, которые в социальной структуре он понимал лишь с коммерческой стороны. Маркс постижим только через его еврейское происхождение. В нем проявляются иудейские, талмудические черты гетто. Он очень далек от Иисуса. Но все же он находится рядом с ним как Иуда, который пытается искупить вину за свое предательство. Во всех его трудах нет ни одного слова любви к людям. В них мерцают отблески темных страстей: ненависти, мести, возмездия. Послание Христа было наднациональным, поэтому оно смогло достигнуть даже народов Севера. Теория Маркса является интернациональной, поэтому она смогла разложить Европу и соблазнить европейцев. Он обращался со своим учением к пролетариату, так как ему казалось, что в этой среде исчезли различия между отдельными народами, которые ему, как еврею, были непонятны, а потому виделись устаревшим понятием. Он не считался с непролетарской частью европейцев, так как не принадлежал к ней. Потому он не придавал значения ценностям, которые создавались на протяжении многих столетий. Он отбрасывал европейское наследие, в которое его предки не внесли ни малейшей доли. Он чувствовал свою родственность с пролетариатом. Для мира пролетариат был новым, но в то же время чуждым явлением. Их объединяло то, что пролетариат не привнес ничего в это духовное наследие, хотя оно было открыто для него. Но Маркс предпочел навязаться пролетариату, и тот воспринял его, так как тот проявил волю к заботе о нем. Маркса едва ли волновала история возникновения пролетариата в отдельных странах. А она была весьма различной. Пролетариат должен был стать его свитой. Он брал пролетариев как абстрактных людей и запихивал их в обособленный класс, насильственно лишая их национальной принадлежности и национальных особенностей. Маркс, у которого не было отечества, не собирался думать о народах. Ему даже никогда не приходила в голову мысль задаться вопросом: возможно ли возникновение универсального человеческого социализма лишь тогда, когда имеется народный, национальный социализм? Могут ли люди жить вне своего народа? Или они существуют, когда жив народ?

Именно в этом крылся его главный просчет. Благополучие, предвещаемое марксизмом, стало проклятием. Марксизм пребывал в иллюзии, что можно найти путь от утопии к науке. Он превратил науку в какой-то творческий процесс и поставил перед людьми задачу, над решением которой бился сам. Маркс говорил, что для ее решения уже имелись необходимые материальные условия, или, по меньшей мере, они находились в стадии созревания. Но мировая война сорвала эти проекты, а революция, которая последовала за ней, окончательно похоронила их. Марксизм опирался на пролетариат как простое суммирование индивидуумов, но не считался с территориями, с народами и тем более с противоречиями, существовавшими между ними. В момент высокого экономического развития марксизм был убежден, что оно будет планомерно продолжаться, и в конце концов капиталистическое устройство общества сменится на социалистическое. Но исход мировой войны и революция опровергли мысль, что день в истории, который должен стать днем триумфа марксизма, опирается на высокоразвитую экономику, что социалистическая система должна опираться на экономические предпосылки. В момент, когда перед марксизмом появилась возможность завладеть политической властью, то есть при помощи властных инструментов претворить в жизнь свою социалистическую миссию, доктрина социализма, которая всегда мыслила экономическими величинами, отказалась от главенства политики, которая имеет свои собственные законы и кои история никак не может игнорировать.

Мы познаем каждое действие по его последствиям. Так мы можем познать и марксизм. Великим человеком является тот, кто оказывает значительное влияние, длящееся долгое время, на все человечество. Тайна влияния Христа кроется в его вечной непостижимости и в то же время в вечном стремлении к его образу. Маркс оказывает сейчас определенное влияние на пролетарскую часть европейского населения. Но это влияние оказалось революцией, которая была проверкой марксизма, не имеющей никакого отношения к ожиданиям 75-летнего подготовительного периода. Маркс обратил против себя дух Европы, дух двухтысячелетнего прошлого, которое нельзя вычеркнуть и которое намерено защищаться от него. Это стало наиболее очевидно там, где нация имеет сильные политические традиции, а пролетариат обладает национально-политическими инстинктами. Марксизм получил власть над молодыми народами, не осознавшими свою миссию и безвольно дрейфующими. Речь идет о немецком народе, который отказался от своей политической традиции, и русском народе, который разрушил ее. Но в конечном счете марксизм и здесь потерпел неудачу. Во время революции он мог подавить политическую данность. Но национальные особенности, качества и черты в каждой стране восстанавливаются не в последнюю очередь благодаря ее геополитическому положению и экономической ситуации. В большевизме возобладала русская составляющая. В немецком коммунизме тоже проявились собственные, почти уникальные черты. Напротив, то, что было интернационального в марксизме, является общепринятыми догмами, которые в России привели к великодушному и бессмысленному компромиссу с мировым капиталом, так как это в русских интересах, а в Германии к вынужденному соглашению с республикой, демократией и парламентаризмом, которые также обретают немецкие черты.

Вместо «прогресса» пришел упадок. Конец войны поделил европейские нации на победивших и побежденных, которые столкнулись с необходимостью строить свою жизнь в новых условиях, кардинально отличающихся от тех, что предсказывал марксизм. Маркс предсказывал, что по мере исчезновения эксплуатации одного человека другим прекратится угнетение одних наций другими. Исход войны создал некую утопию, идеальное государство Томаса Мора, чьи пацифистски настроенные граждане не воюют, а подряжают наемников; чьи государственные деятели подкупают противников и ломают их настрой при помощи пропаганды; чье население, утопая в роскоши и радуясь беззаботной жизни, использует свою победу для того, чтобы жить за счет подчиненного соседа.

Мы живем сейчас именно в таком мире. Но не в мире Карла Маркса. У нас есть все поводы указать на просчеты, допущенные марксизмом в своих вычислениях, — социализм не желает признать, что он допустил принципиальную ошибку. Именно поэтому революция в равной степени потерпела и экономическое, и политическое поражение.

Даже революция имеет свою философию.

Материалистическая философия соответствует материалистическому мировоззрению. Когда в России и Германии полыхнула революция, казалось, что наступил первый год нового летосчисления, который должен был доказать марксистский тезис, что бытие определяет сознание людей, а не наоборот. Причем материалистическое понимание истории опиралось только на экономическое бытие.

Материалистическое мировоззрение антропоморфно по своей сути. Оно указывает не метафизический путь наверх, а рационалистический вниз: оно ошибочно предполагает, что человек сам выбирает этот путь. Причиной этих убеждений стал духовный настрой, который пришел к человеку вместе с эпохой Просвещения. До этого момента мышление человека было космическим. Оно находило свое обоснование в идее Божественного воздаяния. Оно сохраняло духовную имманентность. Теперь же рассудок полагался на гордость; очень странную гордость, так как мы считали, что в человеке видим животное. Ничего не имея против животного, но очень много — против самого человека. В мифических представлениях гуманистов все еще акцентировалась тайна связи между существом и Создателем. Но просветители превратили человека в ГЬошгпе machine, в живой автомат, который был чудом из слякоти. При объяснении акта творения они прибегали не к Создателю и его созданиям, а к помощи качеств материи, из которой было создано существо и в которой оно жило. Тщетно перерывались пласты наследия Руссо. Его растительный идеал должен был быть филантропическим, но придал материалистичному повороту мышления только сентиментальную сторону и абсолютно уверил людей в их животности. Французская революция предприняла политическую проверку этого, когда требовала особых политических прав для просвещенных людей, категорически выводя это требование из их «физической потребности».