Читать онлайн «Мистики и маги Тибета.». Страница 18

Наконец злополучный день наступил. Великий монастырь скрылся из вида на том же повороте дороги, за которым незадолго до этого предстал моим взорам. Я увозила книги, записи, подарки и облачения дипломированного ламы – нечто аналогичное докторскому диплому "гонорис кауза" университета Трашилхумпо, преподнесенные мне Траши-ламой.

Мы направились в Нартан осмотреть самую большую ламаистскую печатню. Количество находящихся там гравировальных досок для печати неимоверно. Эти доски, сложенные на стеллажах, заполняют огромное здание. Рабочие-печатники с руками, вымазанными чернилами до локтей, работают сидя на земле. В других помещениях монахи режут бумагу по особому для каждого произведения формату. Весь рабочий процесс проходит спокойно, не спеша, вперемежку с разговорами и продолжительными дегустациями заправленного маслом чая. Какой контраст с лихорадочной суетой наших типографий. Но типография, хотя и монастырская, все же мирское предприятие, а меня занимало в Тибете совсем другое.

Я побывала в обители гомтшена, оказавшего мне честь пригласить меня. Жилище анахорета находилось в бесплодной и унылой местности на северном склоне горы над озером Мо-тетонг. Очень просторной пещере постепенно приросшие к ней пристройки придавали вид маленькой крепости. Теперешний обитатель пещеры унаследовал ее от своего учителя, когда-то, в свою очередь, заступившего вместо собственного духовного отца. Благодаря преемственности трех поколений лам-магов, в этой обители скопилось достаточно предметов комфорта – подношений местных жителей – чтобы сделать жизнь отшельника достаточно приятной. Я рассуждаю, разумеется, с точки зрения тибетца, привыкающего с юного возраста жить возле какого-либо анахорета.

Мой гостеприимный хозяин за пределами пещеры никогда ничего не видел. Его учитель прожил в ней более тридцати лет. Он сам замуровался в ней на следующий день после смерти своего наставника. Под словом "замуровался" нужно понимать следующее: в пещеру-крепость можно было попадать только через единственную дверь. Сам лама никогда к этой двери не приближался. Две нижние комнаты, устроенные под скалой, выходили на внутренний двор, огороженный со стороны обрыва сложенной из выветренных камней стеной, совершенно заслоняющей обзор. Наверх в личное помещение ламы вела приставная лестница с люком. Его комната тоже выходила на огороженную стенами небольшую террасу, где затворник мог немного размяться или посидеть на солнышке, оставаясь невидимым снаружи и сам ничего не видя, кроме неба над головой. Лама вел такой образ жизни вот уже пятнадцать лет. К затворничеству – не слишком строгому, так как он позволял себе принимать посетителей, – отшельник для умерщвления плоти добавил правило никогда не ложиться спать, т.е. он проводил ночь в "гамтис" (четырехугольный ящик) и дремал в нем, сидя, скрестив ноги.

После нескольких интересных бесед с гомтшеном мы с ним расстались. К этому времени я уже получила через сиккимских крестьян письмо от английского резидента, предписывавшего мне покинуть Тибет. Этому предписанию я тогда не подчинилась, желая закончить свое путешествие, как я его задумала. Но теперь мои странствия близились к концу. Я предвидела последствия длительного пребывания на запретной территории, и теперь сама собиралась покинуть Гималаи. Новое письмо, извещавшее о моем изгнании из Сиккима, нагнало меня уже на пути в Индию.

Знаменитый тибетский монастырь Кум-Бум. – Монастырская жизнь. – Высшее образование у ламаистов. – Волшебное дерево. – "Живые Будды".

Спускаясь по горным дорогам из Жигатзе, я снова пересекла Гималаи. С сожалением расставалась я с очарованной страной, где несколько лет вела такое фантастически- пленительное существование. Я понимала, что из этого преддверия Тибета мне едва ли удалось хотя бы мельком заглянуть в его "святая святых" со всеми его своеобразными учениями и удивительными событиями, тщательно скрываемыми от непосвященных мистическими общинами необъятной Страны Снегов. Во время моего пребывания в Жигатзе мне открылся схоластический Тибет с огромными библиотеками, монастырскими университетами, учеными. Сколько еще остается узнать, а я уезжаю!

Жизнь в Бирме. Уединение в горах Сагэна у "Каматангов" (монахов-созерцателей) – самой суровой из всех буддистских сект.

Пребывание в Японии среди глубокой тишины Тофокю-жи, монастыря секты Зен. В этом монастыре в течение многих столетий сосредоточена вся духовная аристократия страны.

Пребывание в Корее, в Панья-ан (монастырь мудрости) – уединенном, затерянном среди лесов убежище, где несколько пустынников-мыслителей ведут тихое, суровое и незаметное существование. Когда я туда явилась с просьбой принять меня на время в их общину, проливные дожди совсем размыли дорогу. Я застала монахов Панья-ан за ремонтом повреждений. Молодой монах, сопровождавший меня с поручением рекомендовать меня от лица своего настоятеля, остановился перед одним из работавших, покрытым, как и все, с ног до головы грязью, монахе и, склонившись перед ним в глубоком поклоне, сказал несколько слов. "Землекоп" облокотился на лопату, с секунду внимательно меня рассматривал, затем кивнул в знак согласия головой и снова принялся копать, не обращая больше на меня ни малейшего внимания.

– Это настоятель, – объяснил проводник, – он соглашается вас принять.

На следующий день мне отвели пустую келью. Расстеленное на полу одеяло служило мне ложем, а чемодан – столом. Ионгден разделял с одним послушником, своим сверстником, помещение, так же скупо меблированное, как и моя келья.

Распорядок дня был следующим: восемь часов медитации, разделенных на 4 периода, восемь часов занятий и физической работы, восемь часов на принятие пищи, сон и развлечения. Развлекался каждый по собственному вкусу и разумению. Каждое утро около трех часов один из монахов обходил монастырь, стуком деревянной колотушки пробуждая других монахов ото сна, и все отправлялись в зал собраний, где рассаживались лицом к стене для двухчасовой медитации. Суровость монастырского устава выражалась и в скудной пище: рис и немного вареных овощей. Часто последние отсутствовали и вся трапеза состояла из одного риса. Молчание уставом не предусматривалось, как у траппистов, но монахи только изредка обменивались отрывистыми фразами. Они не испытывали необходимости в разговорах и не расточали энергии на внешнее проявление чувств. Мысли их были сосредоточены на глубоких истинах, а взор обращен на созерцание внутренней сущности, как на изображениях Будды.

Затем следует жизнь в Пекине, так далеко от квартала для иностранцев, что визит к ним составляет настоящее путешествие. Потом я жила в монастыре Пей-линг-ссе, бывшем императорском дворце.

И вот я снова отправляюсь в неодолимо влекущий меня край. Уже много лет мечтаю я о монастыре Кум-Бум, совсем не рассчитывая туда попасть. Но теперь это путешествие решено. Нужно пересечь весь Китай до его западной границы. Я присоединяюсь к каравану, состоящему из двух лам-тюльку,* (*Которых иностранцы ошибочно называют "живые Будды". – Прим.авт.) возвращающихся на родину со своими свитами, китайского купца из далекой провинции Кан-су и нескольких безвестных путешественников, желающих совершить переход по беспокойной стране под защитой большого каравана.

Чрезвычайно красочное путешествие, мои спутники уже сами по себе представляют обширный, полный сюрпризов, материал для наблюдений. В один прекрасный день огромный начальник каравана приглашает на постоялый двор, где мы отдыхаем, китайских гетер. Малютки в шароварах из светло-зеленого атласа и розовых курточках входят в помещение, занимаемое гигантом-ламой, словно семейство мальчиков-с-пальчиков к свирепому людоеду-великану. Лама женатый человек, "нгагпа", то есть, принадлежит к секте весьма свободомыслящих магов, имеющих весьма отдаленное отношение к духовному сословию. При открытых дверях происходит оглушительная ожесточенная торговля. Условия, предлагаемые этим дикарем, одновременно циничные и наивные, переводит на китайский язык невозмутимый толмач – секретарь ламы. Сделка заключена за пять пиастров, и одна из крошек-куколок остается на ночь у простака-великана, отпускающего ее только в десять часов утра.

В другой раз тот же лама затевает ссору с китайским офицером. На постоялый двор врываются вооруженные солдаты, прибежавшие с соседнего поста. Лама зовет своих слуг. Слуги хватаются за ружья. Хозяин гостиницы падает мне в ноги, умоляя вмешаться и не допустить кровопролития. С помощью говорящего по-тибетски попутчика-купца убеждаю солдат, что ниже их достоинства обращать внимание на дикарей из "страны трав". Потом внушаю воинственному ламе: человеку его звания не пристало связываться с простыми солдатами. Мир восстановлен.