Читать онлайн «Основы истинной науки - I». Страница 28

Для примера укажем на эфир. Необходимость признания реального существования эфира в настоящее время кажется нам прочно установленною. Необходимость его участия во всех явлениях и манифестациях материи доказана вполне; выяснена величина его волн, его значение в явлениях, его влияние на каждое явление, но стал ли он от этого общепринятым в науке? Можно ли сказать, что он стал бесспорной данностью науки, если все разнородные о нём сведения не согласованы между собой, если то, что признаёт один, отвергает другой, то, что один учёный признаёт доказанным, то признаёт другой сомнительным, наконец, и до сего времени Вы найдёте учёных, которые отвергают его совсем и решительно признать не хотят.

Такая разрозненность и такой хаос царствуют во всём позитивизме, даже в теориях и в системах, которые должны бы были быть согласованы между собой, так как составляют область непосредственного и специального ведения позитивизма. Например, А. Введенский, приступая к теории построений материи на принципах критической философии, собрал некоторые несогласия в учениях о материи и говорит: «Многие учёные объявляют невозможным существование в материи таких сил, как непосредственное притяжение на расстоянии Землёй Луны, и считают необходимым объяснять эти явления комбинациями толчков междупланетной среды и т.п. «В настоящее время, - говорит г. Хвольсон, - ни один мыслящий физик не признаёт такого действия одного тела на другое. Всякий понимает, что приближение тел друг к другу должно иметь какую-нибудь внешнюю причину, которая, однако словом „притяжение“ не объясняется». Однако эти действия признавались и признаются такими физиками, которых никак нельзя назвать немыслящими, и не только физиками недавнего прошлого, ещё почти вчера жившими, - каковы, Ампер, Коши, Кренель и др., но и современными - Вильгельмом Вебером, Цёлльнером, Гельмгольцем, Гирном и др.; последний называет объяснение тяготения посредством движений non sens absolu. Не очевидный ли хаос мнений? По словам одного учёного выходит, что такой исследователь, как Гирн, оказывается немыслящим, а по словам последнего, -первый проповедует абсолютную бессмыслицу! Но каково мнение самого Гирна? Для всех сил, кроме разве тяготения и упругости, он допускает существование какой-то особой подвижной, но нематериальной субстанции, благодаря которой (но не её движениям) материальные атомы испытывают те или другие перемены; она то и составляет силу электричества, света, теплоты и магнетизма. «Гирн, блестящим работам которого по теплоте справедливо отдаёт уважение весь учёный мир, говорит Секки, придумывает для сил какие-то особые сущности, не то духовные, не то материальные, или, лучше сказать, нечто такое, что трудно и даже невозможно себе уяснить. Нельзя не пожалеть, что столь искусный исследователь вводит в науку подобные туманности». Такое же разногласие мы встречаем в вопросе о построении материи. По одним теориям она считается сплошной и непрерывной, по другим же атомистичной, причём и те, и другие подразделяются ещё больше. Так, теории сплошной материи далеко не одинаково объясняют разнообразие тел: Томсон предполагает для этой цели существование в материи неразрушимых и несливающихся между собой вихревых колец (вроде колец табачного дыма); Делингсгау-зен же допускает в ней состояния волны (вроде тех, которые возникают при колебаниях струны не как целого, а разделившейся на отдельно колеблющиеся части) и т.д. Столь же разнообразны и признаваемые ныне атомистические теории. Одни допускают протяжённые атомы, которые не имеют никаких сил. Другие сверх протяжённого вещества допускают в них и силы. Третьи, напротив, отрицают в атомах протяжённость и считают их только пунктами, из которых исходят действующие на расстоянии силы. Четвёртые считают атомы постоянно-однообразно изменяющимися скоплениями материи и т.д. То же самое разногласие повторяется и в понимании массы. Одни её считают каким-то присущим материи сопротивлением переменам состояний и ставят её в связь с инерцией и даже непроницаемостью. Другие рассматривают её как показатель количества материи, понимая под словом „количество“ объём последней. Третьи утверждают, что масса не имеет ни малейшей связи с протяжением. Четвёртые предлагают ограничиться только пониманием массы как коэффициента, соопределяющего вместе с величиной действующей силы скорость тела, и т.д.»

Весь этот хаос и вся эта распущенность в науке, порождающая полную анархию во мнениях и убеждениях учёных, доказывает, что в настоящее время науки нет, и что позитивизм не есть наука, ибо не представляет из себя чего-нибудь цельного, объединённого, стройного и авторитетного, т.е. того именно, чего мы непременно должны требовать от всякой науки и что должно проявляться на каждом шагу, при каждом новом открытии или изобретении. Позитивизм не держит в своих руках человеческих знаний, он не управляет и не руководит ими, но собирает лишь экспериментальные данные и сваливает их в общую кучу, из которой каждый учёный выбирает, по своему усмотрению, что ему подходит, без всякой системы, без всякой связи с остальными данностями науки, равно и строит свои заключения, совершенно не справляясь с параллельными трудами других учёных в других областях знаний.

Ведь объединять знания и вырабатывать принципиальные понятия может только философия. Философии же с конца XVIII века совершенно нет, она вырвана с корнями из науки, и всё, что носит мало-мальски философский характер, считается ненаучным, несерьёзным и неразумным.

Пусть читатель не думает, что мы требуем введения метафизики в науку. Как метафизика в науке непонятна и неуместна, так и наука без научной философии одинаково непонятна. Сам Огюст Конт считал философию (не метафизику, повторяем) логикой науки и считал, что только она одна может слить все научные знания в одно гармоничное целое, свести их все к одному общему выводу, правильно оценить и сгруппировать их.

Проследим правильный научный ход развития мысли, способный удовлетворить условиям правильного и всестороннего изучения какой-либо области явлений. Прежде чем приступить к изучению чего-либо, я должен предварительно отметить, что именно и с какой точки зрения я буду изучать. Затем я должен справиться во всех областях знания, что именно было уже изучено по этому поводу, и знать какие из найденных мной таким образом данностей науки имеют абсолютный, смысл, какие - вероятный, какие гипотетичный, а следовательно - какие могут служить исходными пунктами мышления, ибо они проверены наукой и приняты ею, какие могут служить лишь как соображения и каких должно избегать, как заблуждений. Руководствуясь этими данными, я могу строить свои умозаключения, владея незыблемыми руководящими нитями принципов, справляясь постоянно со всеми выводами параллельных областей знания. Эта уже одна задача объединения всех знаний не может быть выполнена экспериментальной наукой, но должна составить предмет научной философии. Но, кроме того, научная философия должна бы была считаться ещё с одним чрезвычайно важным вопросом, а именно: почти все приобретённые экспериментальным путём понятия о природе не могут быть приняты прямо, как реальности, ибо вещь в самой себе не есть ещё то представление о ней, которое получено через эксперимент. Принимая, как до сих пор принимал позитивизм, понятия, добытые экспериментом, за реальности, без всякой предварительной переработки их философским путём, и не отделив в них возможное и вероятное от сомнительного, мы действуем опрометчиво и вполне ненаучно, что свидетельствует: 1) что мы не обладаем чувством фактичности, ибо в противном случае мы не смешивали бы условные понятия с абсолютными; а в 2) то, что те понятия, какие должны бы были служить одними лишь соображениями ума, мы переносим на самые явления и устанавливаем на них своё понятие о реальности; тогда как заведомо они составляют только непогрешимые исходные пункты мышления, от которых мы должны бы были исходить выводом нашего познания природы, а ни в каком случае не принимать их за самые знания. Принимая же начало мышления за конечный вывод, мы необходимо должны вдаваться в безысходные противоречия и в неисправимые заблуждения.

Чтобы быть более или менее непогрешимым, параллельно со всяким естественно-научным исследованием, должна непременно производиться философская обработка его, цель которой состоит в том, чтобы на основании данных, добытых экспериментом, правильно установить наши познания о нём; т.е. выделить всё реальное, находящееся в них, и построить такие понятия о природе, которые имели бы действительное значение, вполне возможное или вероятное, связанное со всем остальным зданием науки. Эти понятия могли бы при дальнейших выводах нашего ума служить в свою очередь исходными пунктами последующего мышления. Без такого образа действий наука не может приобрести никакого критерия, который дал бы нам возможность отличить реальное от воображаемого, и мы будем всегда бродить в тумане фантазий и противоречий.