Читать онлайн «Утраченная цивилизация: в поисках потерянного человечества». Страница 8

Итак, в фигурах «И цзина», созданных, по крайней мере, около четырех тысяч лет назад, мы видим некую универсальную «мировую формулу», приложимую не только к биохимии, но и к физике, математике и многим другим областям человеческого знания. То, к чему современная наука подошла лишь несколько десятилетий назад, оказывается, было доступно людям, что населяли тысячелетия назад китайскую равнину. А это значит, что мы можем предположить, что в фигурах «И цзина» существует и такое знание, которое мы еще не способны сегодня осознать. Ведь, по сути дела, гипотеза о парадоксальном совпадении гексаграмм и структуры ДНК-РНК (подчеркнем, что это — не более, чем изящное предположение) сумела родиться лишь после открытия самой генетической структуры человека. Возможно, существуют еще неоткрытые глубины, например, в физике микромира, атомного ядра, элементарных частиц, которые также «зашифрованы» в «И цзине».

Не представляет ли даже сам иероглиф «и» — «перемены» схему двойной спирали ДНК с четким взаимосоответствием элементов, сами же триграммы — отражают аминокислоты? (По М. Шонбергеру)

По существу, мы открываем в древней мудрости лишь то, до чего дошла современная наука и что благодаря этому укладывается в наши представления о мире и о допустимом в этом мире. Еще не было такого случая, чтобы, изучая, скажем, древние китайские или индийские трактаты, современные люди открыли что-нибудь такое, о чем они не знали. Мы скорее угадываем скрытый смысл древних символов, нежели познаем мир через них. В этом — ограниченность нашего логизированного сознания, в отличие от интуитивно-абстрактного мышления, не делающего отдельные открытия, а априорно знающего все. Правда, это «все» выразить в знаковых системах практически невозможно, и нередко оно предстает перед нами в виде символов. Выскажем здесь мысль, которую будем еще неоднократно повторять ниже: то, что нам сегодня кажется тайным или скрытым, то, до чего мы доходим глубоким анализом, вероятно, для наших предшественников (о них — разговор особый) было вполне обыденным и не несущим в себе ни малейшего оттенка тайны. Это не значит, что они были умнее или мудрее, обладая «скрытым знанием» или «тайной доктриной». Их сознание и тип мышления были просто устроены по-другому и по-другому проецировались во внешний мир. Правда, эта идея ставит еще более сложную проблему: кем были эти люди, что мыслили по-другому, где жили, почему не оставили после себя никаких явных свидетельств, например, мощных городов или, скажем, лабораторий, где «декодировали» знания о ДНК?

Признаемся, что идеи о связи «И цзина» с генетической структурой, со сложными математическими и пространственными изображениями нельзя считать вполне доказанными, но все же импульс нашим размышлениям о неоднозначности культуры дан. Что ж, последуем за ним и посмотрим, к чему он нас приведет.

Итак, по-видимому, мы столкнулись с каким-то иным типом традиции, который, как ни странно, не имел явного продолжения в китайской культуре. Гексаграммы считались священными знаками, отголосками знаний каких-то древних мудрецов, но практического применения не находили. Все же уточним — практицизм мантического знака весьма относителен, гексаграмма абсолютно «практична», утилитарна — но в другом типе реальности, в другом типе знания, в другом типе организации сознания.

Например, их использовали для медитативной практики в среде даосских мистиков и отшельников, так как они помогали сознанию выйти за пределы человеческой оболочки и слиться с мирской естественностью. По триграммам и гексаграммам «И цзин» составлялись планы китайских военных стратегов древности. В китайской медицине весь организм человека «расписан» по гексаграммам, и таким образом врач ищет правильное сочетание этих знаков для лечения больного.

А это значит, что перед нами иной тип передачи знания — невербальный, внесловесный и даже внеобразный. Складывается такое впечатление, что когда-то в Китае существовала высокоразвитая культура особого типа, делавшая упор не на развитие техники, но на трансцендентацию сознания, перешагнувшая уровень логических механизмов и решавшая все свои проблемы максимальным развитием сознания.

Многие китайские учения, в том числе даосизм, утверждают, что в человеке уже заложено априорное знание обо всем, поэтому «мудрствование» противоречит некой естественной разумности и естественному ходу вещей. Путь человека не отличен от пути мира, человек «знает» столько же о мире и о себе, сколько вообще содержится в нем информации. Не случайно легендарный основатель даосизма Лао-цзы говорил, что «мудрецы» (в данном случае — последователи книжного знания) лишь преумножают глупость мира, в то время как человек, слившийся с универсальным путем и законом всех вещей Дао, сполна обладает всем, при этом находясь в состоянии «недеяния», так как активным образом он не вмешивается в мир и даже не «познает» его в том виде, как это делаем мы, накапливая и обдумывая информацию.

Мы могли бы принять все это за абстрактные рассуждения, если бы не яркие примеры того, что протокитайцы знали то, к чему мы сумели подойти сегодня лишь при помощи сложнейшей техники — электронных микроскопов, компьютерной обработки информации, системного анализа и многого другого. Сколь ни были бы сильны возражения скептиков, все же приходится признать, что Древний Китай знал много больше нашего, а возможно, располагал и такой информацией, которую мы сегодня не способны ни оценить, ни расшифровать, переведя в доступный нам словесно-знаковый вид.

Не способны оценить не только мы. Даже сами китайцы времен I тыс. до н. э. уже не могли целиком осмыслить многие духовные школы, например, то учение, которое принес Лао-цзы, изложенное в трактате «Дао дэ цзин» («Канон Пути и Благодати»).

Интересно, что весь последующий даосизм, хотя и почитал этот трактат, так его до конца не осознал и следовал совсем другим постулатам и правилам.

Складывается впечатление, что когда-то, предположительно в III тыс. до н. э., рядом наиболее сенситивных (с повышенной восприимчивостью) людей был получен могучий импульс, осознанный в виде сокровенного, эзотерического Знания. Их и называли в китайской традиции первомудрецами, или совершенно-мудрыми.

Вероятно, в течение многих столетий могучий толчок было трудно осознать, а еще труднее выразить в адекватных языковых структурах. Не случайно Лао-цзы в первой фразе трактата сообщил: «Дао, выраженное словами, не есть постоянное Дао», и далее — «Дао, выходящее изо рта (т. е. в словесной форме — А. М.), — не более чем звук».

Лишь немногие могли осознать это мистическое знание, не имеющее ни формального выражения, ни даже осмысления. Ряд мудрецов, типа Лао-цзы, изложили это в виде парадоксальных афоризмов, находящихся за гранью осмысления и доступных лишь как переживание. Другие же, подобно Конфуцию, отказались даже говорить о нем, рассказывая лишь о том, что доступно и разумно с обыденной точки зрения. Но вспомним, именно Конфуций превыше всего оценил «И цзин», хотя его смысл никак не согласуется с конфуцианским учением. Но именно в «И цзине» — Знание.

Импульс постепенно ослабевал, хотя и проявлялся в ряде удивительных изобретений, намного обогнавших свою эпоху: в Китае впервые в мире стали изготавливать порох, систематически использовать парус и колесницы и даже приготавливать мороженое. Именно Китай подарил человечеству изготовление бумаги и книгопечатание по ксилографическому способу. Еще одно изобретение древнего Китая — компас — было настолько сложно и неожиданно в своих конструктивных решениях, что и сегодня используется практически в неизменном виде. Кстати, первый компас существовал в виде гирокомпаса.

Китай пронизан мудростью, он пропитан какой-то ненавязчивой, но извечно ощутимой сакральностью, невидимыми, но, тем не менее, явственно присутствующими потоками внутренней, «внутриутробной» реальности. Это не преувеличение: тот, кто хотя бы раз вплотную сталкивался с историей и учениями этой страны, вряд ли не смог бы отметить, что за какой-то почти детской непосредственностью и примитивнейшим жизненным практицизмом китайцев стоит фантастическая глубина традиции, пугающая собой бездна Мудрости. Пускай эти размышления субъективны, тем не менее, они отчетливо проступают при каждом соприкосновении с культурой и людьми из «Срединного государства».

Однако существует какая-то малопонятная разрывность в развитии китайской культуры. Этот разрыв произошел где-то на рубеже III–II тыс. до н. э. Но это было время, когда не сложилось еще протогосударств или даже прочных племенных союзов, а «И цзин» и учение Лао-цзы — одна из вершин мировой мистической мысли — появляются, в общем-то, в достаточно низкоразвитой стране и явно не согласуются с уровнем развития той эпохи.