Читать онлайн «Пороги сновидения». Страница 30

Действительно, медитаторы, применяющие традиционные техники созерцания, то и дело сталкиваются с замиранием психической активности, переходящим в глубокий сон без сновидений. Толтекские приемы позволяют избежать этой пассивности. Если традиционное созерцание делает сознание «плоским», то сталкеровский навык выслеживания большого количества внутренних и внешних сигналов приводит к обратному эффекту — своеобразной «объемности».

Перцептивное поле расширяется как наружу, так и внутрь. В результате рефлексия обретает новое измерение, возрастает на порядок — в виде осознания осознания, или внимания внимания. Ведь суть сознания (саморефлексии) и есть восприятие самого себя. Мы же как бы поднимаемся на ступеньку и формируем восприятие восприятия самого себя. Таким образом устраняется опасность «поглощенности» сознания воспринимаемым материалом, то есть самозабвения, которое прямо противоположно цели нагуалистской практики.

Психотехнологические эксперименты показывают, что расширение поля внимания действует тонизирующе, повышает скорость реакций и эффективность любого действия{8}. Целенаправленную работу с собственным вниманием ошибочно отождествляют с чем-то вроде «пассивной медитации» — состоянием, в котором невозможно действовать, двигаться, принимать решения и т. д. Хотя заблуждение это очевидно — широко известны приемы, например, буддистской или даосской психотехники, включающие в себя так называемую «активную медитацию», которая не просто связана с действиями и движением, но и определяет высшую степень эффективности искусства восточных единоборств, где требуется гиперреактивность и максимальная подвижность тела и ума.

Коснемся одного момента, который проясняет фундаментальное качество внимания, транспортирующего осознание в сновидение (либо, наоборот, сновидение в осознание, в зависимости от того, из какой точки мысленно наблюдать процесс).

Это — переходная фаза, чаще всего кратковременная, иногда — более длительная, но в любом случае обязательная. Ее можно назвать «местом без значений и смыслов», либо, как писал В. Налимов, «семантическим вакуумом»{9}. Концепция Налимова в особенности хороша тем, что подчеркивает креативность этого типа «вакуума», его потенциальности, — то, что и порождает семантические (а по сути, перцептивные) миры, которые в нашем случае оказываются «мирами сновидения» либо «мирами второго внимания».

Семантический вакуум — состояние, являющееся результатом многочисленных и разнообразных не-деланий, начиная с остановки внутреннего диалога и заканчивая наиболее экзотическими играми с восприятием либо смысловой/оценочной конфигурацией тонального реагирования. Поэтому справедливым выводом оказывается практическое предписание нагуализма, которое можно свести к формуле «Чем больше вы занимаетесь не-деланием наяву, тем больше развиваете свои способности к толтекскому сновидению».

Именно — толтекскому, ибо «люцидные (осознанные)» сновидения в духе Лабержа как раз не предъявляют серьезных требований к подобной практике. Возможно, по этой причине их главный и основной результат — сновидческое галлюцинирование, в лучшем случае имеющее смысл как своеобразный психотерапевтический метод. Ограничиваясь простой активизацией внимания и памяти при переживании люцидного сновидения, мы получаем лишь иллюзию участия в пространстве образов, созданных замкнутым на себе тоналем, и некоторую способность корректировать содержания бессознательного через перцептивное конструирование. Наше самозабвение получает дополнительную площадь, на которой реализует себя уже не только наяву, но и в состоянии сна со сновидениями. Когда поток творимых образов иссякает (а это случается рано или поздно), качество переживаний в люцидном сновидении снижается — сны бледнеют, становится очевидным неудовлетворительно узкий диапазон сюжетов, они повторяются и все более напоминают «театр теней», где весь образный материал явно сотворен сновидцем, где он сам — актеры, реквизит, декорации и режиссер.

Чтобы избежать такого развития событий, надо учитывать, что одного лишь пробуждения внимания во сне недостаточно, что «конструкторское рвение» перцептивного аппарата черпает энергию, да и сам сенсорный материал из семантического вакуума. Может возникнуть вопрос — почему это «место без значений и смыслов» ведет к такой продуктивности и, видимо, позволяет включить в осознанное сновидение внешнюю энергетическую Реальность? Ведь, на первый взгляд, вакуум не содержит ничего, кроме самого себя, — то есть пустоты, и должен парализовывать восприятие, лишать внимание стимулов к дальнейшему движению.

На самом деле ответ прост. Семантический вакуум снимает смыслы и границы, делает равнозначными внутренние и внешние поля, устраняет категории и различения, опираясь на которые внимание выстраивает системы предпочтений, определяющих характер и объект перцептивной активности. В результате бессознательное теряет присущую ему привлекательность, а внимание, поддерживающее осознанность, свободно «рассматривает» все сигналы, доступные опыту. И тут мы сталкиваемся с парадоксом — неразличение, вызванное не-деланием всех и всяческих смыслов, дает сновидцу шанс сравнить характеристики внешних и внутренних полей, т. е. как бы вновь вступить в зону различий. Пережитое состояние семантического вакуума отвлекает нас от исключительно внутренних сюжетов, созданных бессознательным с целью обыграть тот или иной конфликт, разрядить эмоциональные и ментальные напряжения, накопившиеся наяву. Прямо здесь мы открываем пространство, где «дует ветер снаружи», и узнаём, что наш воспринимающий аппарат обращается с ним чуть-чуть иначе, чем с проекциями БСЗ, имитирующими внешние сигналы.

Это не значит, что внутренняя продукция тут же оставляет нас, уходит в тень, — так было бы слишком просто. Однако привычная самопогруженность сновидящего ощутимо слабеет и при известной настойчивости последовательно расширяет его контакты с Реальностью.

Опыт семантического вакуума расшатывает структуру и размывает границы стандартных сновидческих переживаний. Чем лучше мы познакомились с этим состоянием наяву, тем больше неожиданных последствий оно вызывает в сновидении. Иногда внимание, обогащенное опытом «пустоты», приводит нас в самую настоящую пустоту сновидения — мы имеем активное внимание, ясную осознанность, но ни одного образа, ни одного сюжета, и, соответственно, теряем всякую способность совершать действия (хоть галлюцинаторные, хоть реальные). Сновидящего подобная ситуация разочаровывает, ибо потенции его восприятия, разбуженного с таким трудом, не находят себе применения в этом безвидном и бескачественном поле. Как-то «глупо» провести половину ночи в месте, где ничего не происходит, где нет никаких содержаний, отдельностей, а лишь невербализуемое чувство единства, о котором тональ вспоминает в чувственных категориях как о чем-то вроде «прохлады» и «неясного света».

На самом деле разочарование здесь неуместно, поскольку это весьма ценный опыт — он знакомит нас с той позицией, откуда начинается подлинное толтекское сновидение.

Для сновидящего, помимо остановки внутреннего диалога, важнейшим средством достижения семантического вакуума является перцептивное не-делание. Если практика безупречности и сталкинга сосредоточена на не-делании ментальном, эмоциональном, не-делании автоматизмов и реагирования и иных привычек, то не-делание сновидящего, в основном, посвящено восприятию. (Это не значит, что не-деланиями сталкера можно пренебрегать. Об их особом значении см. предыдущую работу «Человек неведомый».)

Наша перцептивная активность, на первый взгляд, довольно разнообразна. Мы разделяем явления и вещи, размещаем их в пространстве, наделяем многообразными качествами. Мы создаем среду для их взаимодействий (пространство) и среду для их процессуальности, причинности (время). Вышеперечисленное — это «делания», общие для всех представителей человеческого вида. Таким образом, речь пойдет об особой работе с восприятием.

Необходимо иметь в виду, что нагуалистская теория восприятия отличается от той, что доминирует в естествознании. Фундаментальная причина этих различий — не столько в деталях психо — и нейрофизиологии перцептивных механизмов, сколько в отношении к внешней Реальности. Здесь не место погружаться в детальный сравнительный анализ, но некоторые моменты отметить следует.

Так, в классической психологии и физиологии перцепции оперируют термином «константность восприятия» и опираются на него как на сформированное эволюцией соответствие между данным человеку опытом и средой, которая обладает некими «объективными» свойствами. Этим соответствием (а его, разумеется, верифицирует эмпирический опыт) объясняется, в частности, почему изображения на сетчатке, имеющие разные угловые величины, вызывают восприятие, в котором размеры объектов оцениваются как одинаковые. То же самое происходит, когда объект удаляется или приближается (в известных пределах) — очевидно, что размеры его изображения на сетчатке, соответственно, уменьшаются или увеличиваются, но мы по-прежнему «знаем», что размер воспринимаемого предмета неизменен. Схожие процессы можно наблюдать, исследуя все остальные параметры зрительного восприятия.