Читать онлайн «История Дзен - Буддизма». Страница 31

Великолепный храм Нандзэндзи, расположенный на восточном склоне неподалеку от Киото и перестроенный из бывшей резиденции императора Камеямы (1293 г.), также являлся влиятельным центром дзэнской культуры. Первый настоятель этого монастыря, Мукан Фумон

(Дэймин Кокуси), в течение двенадцати лет изучал дзэн в Китае, где и удостоился чести получить печать Разума. Одним из его наставников был Сёичи, чьим преемником он становится и возглавляет монастырь Тофукуд-зи в третьем поколении. Император Камеяма назначает его настоятелем Нандзэндзи, но в первый же год своего главенства в этом монастыре он уходит из жизни.

В третьем поколении ему наследует китайский наставник дзэн И-нинь И-шань (яп. — Ичинэй Иссан, умер в 1317 году) — человек, снискавший славу своими многогранными талантами. Монастырь Нандзэндзи, свободный от влияния школ Тэндай и Шингон, пользовался особым покровительством императора. Настоятели назначались двором, и многие из них были представителями высшего сословия. В течение следующего столетия благодаря милости сегуна Асикады Йосимицу этот храм был возведен в ранг самой высокой «горы» дзэн (1386 г.).[30]

В первом столетии истории японского дзэн монах Какусин (Хотто Эммйо Кокуси, 1207–1298) совершил примечательное путешествие в Китай. Он рано отрекся от мирских радостей, принял постриг в монастыре То-дэйдзи в Наре, изучал эзотерические учения в храмах Шингон на горе Койя и, наконец, приобщился к дзэн под руководством японского наставника. В Китае он становится учеником прославленного дзэнского наставника того времени У-мэнь Хуай-кая (1184–1260). С самого начала отношения между учителем и учеником носили подчеркнуто доверительный характер. При первой встрече мастер У-мэнь (Ногатэ) задал ему вопрос: «Нет врат, через которые ты мог бы сюда войти. Так как же ты вошел?» На что Какусин ответил: «Я вошел через Ногатэ» [игра слов: англ. «No-gate», кит. «У-мэнь» дословно означает «не-ворота», «нет входа»]. Далее мастер спросил: «Как тебя зовут?» — и услышал ответ: «Меня зовут Какусин» [то есть «просветленный ум»] — и наставник сложил следующие стихотворные строки:

В 1254 году Какусин возвращается в Японию с подарком своего наставника — с отредактированной учителем версией «У-мэнь-куан» и его собственноручными комментариями к этому произведению. Вскоре он становится известным, возводит храм неподалеку от Вакаямы и получает неоднократные приглашения к императорскому двору в Киото. Под руководством У-мэня Какусин познакомился с учением секты Букэ (яп. — Фукэ). Происхождение этой ветви дзэн восходит к ученику Ма-цзу, Бу-кэ — наставнику танского периода. В этой секте особо почиталась игра на флейте, а ее адепты были странствующими монахами (комисё). В Японии уже существовали странствующие монахи, но учение этой секты впервые было представлено Какусином. В Средние века и в период Токугава странствующих монахов никто не беспокоил, но в начале периода Мэйдзи им были предъявлены тяжкие обвинения, и секта прекратила свое существование (1871 г.).

Перенос дзэн в Японию отнюдь не означал пассивного приятия чужеземной традиции, ибо восхищение японских буддистов Китаем воистину не знало границ. Они искренне искали религиозного руководства и просветления в постоянных скитаниях по континентальной Азии. Кроме того, японские буддисты отличались тонкой восприимчивостью и ценили новаторство в искусстве и культуре. Трудно переоценить влияние, которое оказали на японцев произведения таких великих китайских мастеров эпохи Сун, как Лянь-кэй, Му-ци и Ma-юань, которые вопреки монгольскому нашествию сумели найти свой путь в Японию. Буддийских учеников приводили в восхищение изящная китайская каллиграфия, колокольчики, шелковые одежды, изделия из фарфора и глазурь.

Иными словами, китайская культура пустила глубокие корни в японской почве.

Но все же нельзя говорить лишь о принятии и ассимиляции чужих культурных традиций. Уже в период Камаку ра отчетливо ощущается национальный колорит японского искусства, развитие которого достигает кульминации в последующую эпоху Муромачи. Национальными культурными центрами становятся храмы Риндзай в Киото и Ка-макуре. Однако во всем, что касается религиозной сферы школы Риндзай, вряд ли приходится говорить о ранних попытках адаптации и дальнейшего развития учения применительно к национальным особенностям Японии. И лишь Догэн, основатель школы Сото, сумел воплотить в новую религиозную форму японский гений.

Едва ли не самым примечательным религиозным деятелем Японии является дзэнский наставник Догэн (1200–1253), что подтверждается повышенным вниманием наших современников к этой исторической личности. Его постоянно ставят в пример и почитают за бодхисаттву не только адепты школы Сото, но и представители других буддийских сект. Философы черпают вдохновение из «несравненных глубин его мышления», которые служат своего рода «указующим перстом развитию современной философии». Многие гордятся «уникальной религиозной личностью, порожденной из самого сердца японской культуры» и сочетающей в себе лучшие элементы японского гения. В самом деле, вполне может статься, что Догэн является самым великим и оригинальным мыслителем из числа тех, кого когда-либо порождала японская земля.

Несомненно одно — это был человек выдающихся качеств и личного обаяния. Его труды являют потомкам пример истинного человеколюбия и проникновенного интеллекта. Особой чертой литературного наследия До-гэна следует признать уникальность его интуитивного постижения и религиозного поиска. В рамках нашего исследования мы ограничимся кратким описанием его жизни и деятельности, по мере возможности подчеркивая отличительные черты его религиозных воззрений и философского мировосприятия.

Подобно другим дзэнским наставникам, Догэн вошел в историю под своим монашеским, а не светским именем. Он был выходцем из знатной семьи, родословная которой восходила к императорскому двору. Его отец, Куга Мичичика, занимал высокий государственный пост, а мать принадлежала к клану Фудзивара, многие представительницы которого стали императрицами. Высокоодаренный юноша получил прекрасное образование, приличествующее отпрыску знатного рода. В возрасте четырех лет он уже читал свои первые китайские стихи. Однако несмотря на то, что и в дальнейшем его образование подвергалось сильному китайскому влиянию, это не смогло оказать решающего воздействия на формирование его мировоззрения. В работах Догэна ощущается лишь опосредованное влияние китайской литературы, знакомство с которой подсказало ему форму, но не содержание.

В двухлетнем возрасте Догэн лишился отца, а в семь лет стал круглым сиротой. Этот печальный опыт стал его первым глубоким религиозным переживанием. Тоска и одиночество привели к осознанию бренности всего мирского. Биограф пишет: «Его печаль не знала границ, когда в возрасте семи лет он провожал мать в последний путь. Наблюдая за погребальным дымом ладана в храме Такао, он осознал сущность рождения и угасания — преходящую природу всех вещей. Это привело к тому, что в его сердце возникло стремление к просветлению». Перед тем как покинуть этот мир, мать призвала сына к своему смертному одру и сообщила ему последнюю волю, согласно которой он должен был стать монахом и последователем Дхармы, искренно молиться за души почивших в бозе родителей и посвятить свою жизнь спасению всех живых существ. Ее слова произвели неизгладимое впечатление на сознание ребенка и укрепили его в желании отречься от мирских ценностей.

После смерти матери попечителем Догэна стал ее старший брат — могущественный аристократ, который хотел сделать его своим наследником и правопреемником. Зная об уготованной ему судьбе, двадцатилетний юноша незадолго до церемонии объявления о его совершеннолетии покидает дом дяди и начинает жить с его младшим братом-отшельником у подножия горы Хиэй, совершенствуясь в буддийском учении и эзотерических практиках. После некоторых колебаний дядя, сраженный упорством Догэна, дал ему благословение на монашеский постриг. Уже в следующем году Догэн принимает монашество от Коэна, главного наставника школы Тэндай.

В монастыре, расположенном на горе Хиэй, он занимается религиозным служением и изучением священных писаний. Вскоре он сталкивается с мучительной и неразрешимой на первый взгляд проблемой: «Как эзотерические, так и экзотерические учения говорят о том, что природа Будды изначально присуща всем живым существам. Если это так, то почему все будды и бодхисаттвы так страстно стремятся к просветлению и ведут аскетический образ жизни?» Этот вопрос о взаимосвязи между природой Будды и просветлением, или, выражаясь техническим языком Махаяны (то есть в соответствии с «Махаяна Шраддхотпада-сутрой»), между присущим и обретенным просветлением, тревожил пытливый ум молодого Догэна и заставил его покинуть уединенную келью на горе Хиэй, где никто не сумел дать ему удовлетворительного ответа.