Читать онлайн «Теория вечной жизни». Страница 15

Отсюда не существует никакого пути дальше. Это конец, место, где окаменевшие души «расплавляются» космическими процессами, который Ибсен символизировал в образе пуговичного мастера в «Пер Гюнте». Такое «расплавление» жестких форм, или того, что утратило способность развития, должно неизбежно быть сопряжено с ужасным страданием. Ад, насколько мы можем судить, – это образное описание с человеческой точки зрения этого космического «плавильного котла». Назначением ада поэтому должно быть восстановление испорченных психических продуктов в их первоначальное состояние здорового сырого материала, который может быть снова в свое время использован, то есть впитан в новые растущие формы.

Мы уже говорили о процессе, посредством которого гранит способен стать плодородным суглинком, который в свою очередь может стать частью растений и животных. Этой идее существует точное психическое соответствие в «Вишну-пуране»:

«Различные стадии существования… – это неодушевленные существа, рыбы, птицы, животные, люди, святые, боги и освобожденные духи, каждый в тысячу раз превосходящий то, что ему предшествует; и через эти стадии осуждены проходить существа, пребывающие в аду, пока не достигнут окончательного освобождения[42].

То есть спуск в ад – это движение назад по пути эволюции; нисхождение ко все большей плотности, темноте, жесткости и невообразимой растянутости времени; падение сквозь эпохи в первобытный хаос, откуда снова с самого начала должен начаться непредставимо тяжелый подъем к знанию Бога.

Во всех учениях идея суда вводит понятие об окончательном решении для каждой жизни. Прохождение через миры духа и души может дать индивидууму совершенно новые возможности воспринять космос как он есть, увидеть свою собственную природу в связи с этой реальностью и в соответствии с этим пересмотреть свое отношение (или, на религиозном языке, «покаяться»). Как много может извлечь душа из этих сверхфизических жизней, будет зависеть от ее подготовки и степени свободы от чисто материальной точки зрения. Все это будет субъективно, и в это время душа пребывает как бы в подвешенном состоянии.

Затем, когда круги снова поворачивают к началу физической жизни, все ближе подходит момент, когда все должно сгуститься, кристаллизоваться, принять статическую форму. Мы можем сравнить дух в электронном мире с состоянием пара, а душу в молекулярном мире – с состоянием воды. Чем ниже падает температура, тем медленнее и медленнее становятся процессы. Вдруг, в момент, точно известный в физике, происходит замерзание – то есть жидкость наделяется формой. Эта форма зависит от положения, в котором вода находится в момент замерзания – в чаше ли, в трубе или в каплях на оконном стекле. Но однажды замерзшее, однажды воплощенное, наделенное телом, ничто не может быть изменено иначе как нагреванием снова до высокой температуры – то есть пока лед вновь не умрет. Момент замерзания можно считать «судом» для воды.

Для индивидуальной сущности таким судом будет ее кристаллизация в определенный тип физического тела. Ибо способ ее восприятия, ее возможности и, вероятно, вся ее судьба будет определяться типом этого тела – задумчивого, импульсивного, полнокровного, чувствительного, поврежденного или любого другого. Современная эмбриология, стараясь обнаружить ту точку, в которой зарождаются такие основополагающие характеристики, вынуждена возвращаться к самому моменту зачатия. Ибо уже здесь, как нам говорят, хромосомы вместе с сотнями формообразующих генов стремительно сливаются в индивидуальную и неизменяемую модель.

Индивидуальность не может войти ни в какой другой более поздний момент, ибо ее семена посеяны и после этого уже не могут развиться никак иначе, чем они развиваются на самом деле. Наше детальное изучение роста могло лишь показать нам его природу как процесс развертывания, как это можно увидеть на примере японских бумажных цветов, когда их роняют в воду[43].

Автограф тела, которое разовьется в будущем, уже запечатлен в конвульсивный момент зачатия. То есть именно этот момент, а не какой-то другой, можно считать моментом суда или замерзания характеристик индивидуального бытия в постоянную форму.

В «Тибетской книге мертвых», сразу перед изображением сцены суда, есть очень живое описание томления развоплощенной души по телу:

«Ты будешь… думать: „Теперь я умер! Что я буду делать?“, и, подавленный сильным горем… ты будешь блуждать туда и сюда, ища тела»[44].

Именно это томление, согласно тибетскому учению, и ускоряет такую кристаллизацию.

Затем следует описание самого суда, после которого душа сразу «двинется к дверям утроб… О благороднорожденный, в это время ты увидишь картины мужчин и женщин в соитии… Тогда высветятся перед тобой особые знамения того, в каком континенте или месте ты должен будешь родиться». То есть душа здесь представлена затягивающейся, непреодолимо всасывающейся в момент суда в утробу, из которой ей суждено родиться, так же как в мифе об Эре души, напуганные громом и землетрясением, «вдруг взвились вверх оттуда в разные части света, чтобы родиться в плоти, и разлетелись, как метеоры»[45].

Идее, что суд – это момент назначения душе определенного тела, можно найти соответствие в одном из египетских ритуалов – во взывании к богу Кхему, создателю тел, который в одном из своих изображений показан в акте изготовления человека на гончарном круге[46].

Но является ли такое пересоздание органического тела единственно возможным результатом суда? Какие другие приговоры могут там выноситься? Если мы вернемся к нашей схеме четырех кругов рая, чистилища, земли и ада, с их соответствующими временными шкалами, и изобразим суд как происходящий в точке встречи этих миров, то мы, кажется, видим три направления, в которых может двигаться или воплощаться душа. Завершив свой цикл жизней в последовательных состояниях материи и уже готовая начать новый цикл, она теперь имеет, как кажется, три возможности нового рождения – восхождение в мир рая, нисхождение в мир ада и новое вхождение в мир земли – в тело, подобное тому, в котором оно квартировало ранее.

В зороастрийской легенде эти три возможных пути с рокового моста Кинват выражены с почти наивной ясностью:

«Всякий, чьих добрых дел всего на три грамма больше, чем его грехов, идет в рай; любой, чей грех больше, идет в ад; а тот, в котором того и другого поровну, остается в Хамистикане до следующего тела или воскресения»[47].

Если мы примем идею этих трех возможностей или дорог, мы поймем, почему различные концепции посмертной судьбы души, преобладавшие в разные эпохи, кажутся такими противоречивыми. Разные народы и разные религии, в соответствии со своим типом или природой, почти всегда преувеличивали одну, другую или две из этих возможностей и почти никогда не могли учесть все три в равной мере.

Тысячелетиями египетские правители выражали своими мумиями твердое убеждение, что они воздержались от всякого зла, будут оправданы на суде и должны непременно стать Озирисом, то есть войти в мир рая. Обожествление или рай стали представлять нормальное место назначения души человека определенной касты, а другие некогда столь же возможные варианты канули в забвение. В позднем средневековом христианстве, с другой стороны, доктрина ада стала настолько грозно и зловеще преувеличенной, что только жизнь особой святости могла спасти человека от ужасного descensus Averno[48].

Но в наше время философы, изучавшие эти вопросы с какой-либо степенью аутентичности, как Ницше и особенно Успенский, снова описывают идею возвращения или повторного входа в такой же круг физической жизни как норму и опускают идеи ада и рая почти полностью. Учитывая посредственность великой массы обычных жизней, эта последняя теория может быть и в самом деле более общеприменимой.

С другой стороны, все описанные воззрения могут быть объединены и примирены только с принятием трех возможных участей души, со всей той космической моделью, которая определяет эти возможности.

Теперь нам становится ясно, почему все традиционные описания суда кажутся столь необычайно запутанными. Это потому, что они пытаются выразить одновременно три участи – освобождение, проклятие и новое человеческое рождение или возвращение – открытые перед развоплотившейся душой. Чтобы показать это, авторы этих необычайных композиций должны были изобразить различные части Вселенной, с которыми эти различные судьбы связаны, и их отношение друг к другу, как мы попытались сделать в очень упрощенной форме с помощью четырех соединенных кругов различных времен.

Таким образом, с одной точки зрения, образы суда были созданы, чтобы символизировать дальнейшую судьбу души человека по окончании каждого круга существования. С другой стороны, они пытались показать всю иерархию миров – от минерального до электронного, от ада до небес – к одному из которых прошлая память, стремления, томления и некое коренное сродство души ее неизбежно предназначали.