Читать онлайн «Убийство на дуэли». Страница 2

— Антон Игнатьевич, вы — великий сыщик и гений, обласканный императорами. Перед вами, можно сказать, дрожат министерства. У вас связи, возможности и власть. Вы хозяин в собственном доме. Вас знает публика и — не побоюсь такого заявления — вся Россия. А я? Безвестный литератор, автор превратно понятой небольшой повести. Без гроша в кармане, без собственного угла. Кому ж из нас двоих рисковать головой?

— Экий ты, братец, иронист, — добродушно, отбросив всякие намерения укрыться за моей спиной, произнес Бакунин.

Он обошел вокруг стола, приятельски полуобнял меня правой рукой, похлопал по плечу, потом приосанился и сказал:

— Не будь я вчера так увлечен и не привези я домой цыган… Ну да ладно. — Бакунин подошел к двери кабинета, остановился, еще раз приосанился и вышел, и как раз вовремя — внизу уже зазвенел колокольчик входной двери — это пристав сыскной части города Петербурга Аркадий Павлович Полуяров молотил бронзовой треуголкой по обнаженной голове императора всех французов[9].

Разговор, только что состоявшийся между мной и Бакуниным, и вся сцена требуют некоторого пояснения. Василий, о котором шла речь, — слуга Бакунина. Несмотря на свою молодость — а он был моложе Бакунина лет на десять, — Василий держал в руках и барина и дом. Все, жившие в доме, несли иго власти Василия, каждый по-своему. Бакунин и привратник, он же швейцар Никифор, беспрекословно подчинялись. Горничная Настя боготворила и настойчиво добивалась выйти за него замуж. Дядя и воспитатель Бакунина Петр Петрович Черемисов пытался иногда воевать с Василием, но неизменно проигрывал и мелкие стычки и крупные сражения. Акакий Акинфович Акундинов, помощник Бакунина по сыскному делу, льстил и заискивал, но часто язвил и не упускал случая строить разные каверзы — за что частенько ему приходилось терпеть немилость Василия. Карл Иванович Лемке и я были в лучшем положении. Карл Иванович в силу своего — как считал Василий — иностранного происхождения. Парадокс, но Василий, не только не любивший иностранцев и снисходительно презиравший их, а собственно немцев державший за кухонных тараканов, поналезших к нам невесть откуда, уважительно относился к конкретным, отдельно взятым иноземцам. Мне же он делал легкое снисхождение за княжеский титул.

Василий не отделял себя от своего барина, а из всех людей — и живущих ныне, и живших в прежние века — равными ему считал только императора, то есть царя-батюшку, ученого Менделеева, с которым Бакунин одно время был близок и который непонятно каким образом произвел на Василия сильное впечатление, а кроме того Пушкина, это при том, что стихов ни Пушкина, ни кого-либо еще Василий не читал. На весь остальной род людской Василий взирал свысока и ни с кем не церемонился.

По представлению Василия, центром мира был кабинет его барина (любой из четырех кабинетов Бакунина). А правильный миропорядок заключался в том, чтобы барин сидел в кабинете за столом и работал. «На то он и барин, чтобы работать», — часто говорил Василий, понимая под работой писание различных сочинений и трудов, чем Бакунин и занимался между расследованиями убийств и загулами с цыганами. Всех, кто нарушал этот миропорядок или способствовал таковому нарушению, Василий причислял к врагам человечества и почитал чем-то вроде исчадия ада. Когда же миропорядок нарушал сам барин, то доставалось и барину. Весь дом и все знакомые Бакунина да и сам Бакунин трепетали перед всесильным Василием, который своими придирками мог извести кого хочешь.

Такое его безграничное всевластие и влияние на Бакунина на первый взгляд может показаться даже странным. Но только на первый взгляд. На самом деле именно таковы взаимоотношения настоящего барина и настоящего слуги. Мудрый Карл Иванович несомненно привел бы по этому поводу одну из русских пословиц: «Жалует царь, да не пускает псарь».

Но в силу своей мудрости Карл Иванович никогда не приводил этой пословицы. И потому что слово «псарь», имеющее оскорбительный опенок, не подходило в данном случае, и потому что Карл Иванович глубоко уважал Василия, как человека, занимавшего в доме весьма важное место. Кроме того, в годы беспечной (а порой и беспутной) молодости Бакунина Василий сыграл в его жизни особую роль. Те далекие события, можно сказать, определили судьбу Бакунина, спасли для человечества и в конечном счете сделали его тем, чем он и стал, — знаменитым явлением русского Ренессанса начала двадцатого века. Но об этих необычных событиях биографии Бакунина и Василия я расскажу как-нибудь позже.

Появление у Бакунина пристава Полуярова также требует пояснения. Бакунин сотни раз выручал его из, казалось бы, безвыходного положения, и пристав верил в него как в ниспосланного свыше спасителя. Бакунин не отказывал ему нив каких просьбах и в силу своего характера и увлеченности помогал в любых мелочах. А уж когда случались серьезные преступления, Бакунин как будто брал под свое начало департамент уголовного сыска. Конечно же, работа над гениальными сочинениями, над которыми он корпел под пристальным присмотром Василия, в этом случае замедлялась или вовсе приостанавливалась.

Именно поэтому Василий не переносил присутствия Полуярова и в конце концов запретил привратнику и швейцару Никифору впускать пристава в дом. Никакие приказы и угрозы добродушного Бакунина не действовали. Справедливо полагая, что жизнь его зависит в первую очередь от Василия и только во вторую очередь от барина, и по житейскому опыту зная, что до барина далеко, а Василий всегда рядом, Никифор общался с Полуяровым только посредством трех слов: «Барина нет дома» или двух: «Пускать не велено».

Пристав прекрасно понимал свое положение. Он сократил число визитов, но одолевал с помощью телефона. В результате из четырех телефонных аппаратов, установленных в каждом кабинете Бакунина, остался только один — в кабинете, предназначенном для сыскной работы. Бакунин пытался протестовать — но в ответ Василий перечислил недописанные главы, непроработанные источники, и барину пришлось уступить.

Когда же возникала крайняя необходимость, Полуяров все-таки приезжал, звонил из аптеки, расположенной за углом, и Бакунин впускал его в дом, после чего Василий полдня дулся на барина — прекрасно зная, что Бакунин не выносит мрачного настроения своего верного, но деспотичного Личарды. Провинившемуся со вчерашнего вечера Бакунину не хотелось усугублять положение. Но я отказался помочь ему — попади я в немилость к Василию, у меня не было бы возможности исправить положение.

Бакунин же мог в срочном порядке закончить несколько глав своих очередных трактатов и тем самым вернуть в дом мир, порядок и благоденствие. Кроме того, в крайнем случае у Бакунина имелись и другие рычаги влияния. Стоило ему завести разговор о возможной женитьбе Василия на горничной Насте, как Василий готов был пойти на любые уступки в обмен на прекращение таких разговоров. Василий хорошо знал, что рано или поздно он женится на горничной, но прилагал все усилия, чтобы отсрочить это событие, так как подозревал, что женитьба пошатнет его положение в доме, ему казалось, что в этом случае какая-то часть его ничем не ограниченной власти неизбежно перейдет к жене.

Что же касается императора всех французов, то есть Наполеона Бонапарта, упомянутого мною в связи со звоном дверного колокольчика, то дело в том, что именно так был устроен старинный дверной колокольчик в доме Бакунина. Он представлял литую бронзовую фигурку Наполеона в треуголке. Чтобы позвонить, нужно было снять треуголку и постучать ею по голове великого полководца, так надолго оставившего о себе память в России[10], — фигурка крепилась на пружинистой стальной пластинке, к которой привязывали шнурок колокольчика, отзывавшегося в доме веселым трезвоном после каждого удара по голове императора.

Дверной колокольчик звякнул и умолк — Бакунин впустил Полуярова в прихожую и через две минуты уже вводил его в кабинет. По лицу Бакунина я понял, что им удалось проскользнуть не попавшись на глаза Василию. Я поднялся навстречу гостю.

— Аркадий Павлович, голубчик, познакомься: князь Николай Николаевич Захаров — Полуяров Аркадий Павлович, глава сыскной полиции, можно сказать, соратник и в некотором роде покровитель, — представил Бакунин пристава.