Читать онлайн «Гайджин». Страница 20

Улыбка его сына была зловещей и хладнокровной. Да, вот это слово. Хладнокровной.

— Уверен, что так и будет, — ответил он отцу. — Наверняка именно так и будет.

Двумя месяцами позже де Джонг и Канамори полетели в Токио и прибыли в японскую столицу сереньким пасмурным утром накануне Нового года. Сразу же по прибытии де Джонгу продемонстрировали престиж и мощь барона Канамори. На таможне все иностранцы подвергались подробному письменному и устному опросу, они проходили проверку багажа и Медицинское освидетельствование, включая анализы мочи и кала. Как и многие столетия назад, японцы оставались островным, отгороженным от всего мира народом, с фанатичной тщательностью стерегущим свои границы.

Де Джонг, однако, был освобожден от всех этих процедур. К нему отнеслись так, будто он был японцем. Важным японцем. Его и Канамори встретили личный секретарь барона и майор армии, которые провели их мимо таможенных чиновников к ожидающей у входа в аэропорт машине. Секретарь был низеньким толстым молодым человеком по имени Хара Джийчи, с постоянной улыбкой на лице, необыкновенно маленькими ушами и косолапой походкой. Майора звали Джиро Такео, это был крупный неряшливый человек с пятнами от еды на кителе, большими желтыми зубами и дыханием животного. На специальном значке, который он носил, была изображена звезда в окружении листьев, это указывало на то, что он служит в Кемпей-Тай, секретной полиции Японии.

Майор Такео вел их по аэропорту, и встречавшиеся им на пути люди торопливо шарахались в сторону, уступая дорогу. Де Джонг обратил внимание на то, что Джийчи был явно скован в присутствии Такео. Канамори поприветствовал майора довольно-таки сдержанно и с облегчением вздохнул, когда тот не сел в машину вместе с ними. Если Джийчи импонировал де Джонгу, то майор Такео производил на него отталкивающее впечатление. Он свирепо взглянул на де Джонга, сжал его руку так, что кости захрустели, и чинно удалился в аэропорт, явно разочарованный тем, что ему не удалось покуражиться над гостем барона с Запада.

Де Джонг ничего не сказал Канамори, но про себя подумал, что майор был попросту свиньей.

Машина миновала Токио и направилась на север, к дому барона в Каназаве, который младший Канамори описывал как симпатичный провинциальный городок в японских Альпах. Они должны были встретить там Новый год, а потом вернуться в Токио. Де Джонг, жадно стремящийся увидеть что-нибудь японское, ожидал, что Каназава ему понравится больше, чем Токио, который показался ему мрачным, скучным и гораздо более спокойным и однообразным, чем он предполагал.

Канамори сказал, что это спокойствие и однообразие — результаты постоянного японского самоконтроля, развитого жизнью в течение столетий в переполненных хрупких домах, где не было места для уединения. Самоконтроль вырос из страха перед беспощадными наказаниями самураев, которые рьяно следили за беспрекословным подчинением этому суровому кодексу социальной жизни. Де Джонг с интересом отметил, что большая часть японской жизни всегда регламентировалась силой.

Токио, как он узнал, не был единым городом, а представлял из себя набор городов, деревень и поселков. Современные здания соседствовали с лабиринтами запутанных улочек низких деревянных домишек. Внутри этого огромного города было даже несколько ферм. В Японии старое и новое существовало рядом. Прошлое и настоящее переплеталось.

Де Джонг сказал, что никогда не видел, чтобы толпы народа и такое скопище транспорта передвигались настолько бесшумно. В Токио не было и такого бьющего в глаза буйства красок и разнообразия одежд, как в Европе или некоторых уголках Азии. Все были одеты в черное, серое или в хаки. Убийственная скучища, по его мнению.

Где, ради всего святого, разноцветные, как в калейдоскопе, кимоно, которые он видел в книгах и музеях? Только спустя некоторое время он случайно увидел белые перчатки на регулировщике уличного движения и белые чехлы на сиденьях в такси и у рикш — этот «цвет» резанул его глаз своей неожиданностью. Такой унылый город! Такое разочарование!

На выезде из города им встретился небольшой парк, в котором собралась толпа молодых людей с флагами, плакатами и транспарантами. Они окружили автобус и пели во всю мощь легких, прихлопывая в такт ладонями. Они пели со все более охватывающим их чувством. Де Джонг понял, что он является свидетелем мощною и безудержного проявления приверженности чему-то.

Но чему?

Джийчи что-то сказал шоферу, и машина сбавила ход. Пение продолжалось еще минуту или две, а затем, когда оно закончилось, молодые люди, все более возбуждаясь, стали выбрасывать в воздух обе руки и кричать: «Банзай!» Да здравствует император. Они довели себя до неистовства. Черт возьми, это оставляло какое-то тревожное чувство. Де Джонг никогда в жизни не видел такого фанатизма. Страшно. Хотя и впечатляюще.

Джийчи тронул шофера за плечо. Машина поехала, и секретарь начал объяснять де Джонгу на ломаном английском языке, что они видели. Де Джонг перебил Джийчи и вежливо попросил его говорить по-японски. Тот кивнул и продолжил. — Толпа воодушевленно приветствовала студентов в автобусе, призванных на воинскую службу. Япония находилась в состоянии войны с Китаем. Скоро она начнет войну с Западом. С Великобританией и Америкой. Он умолк. Канамори и Джийчи ожидали ответа де Джонга.

Он смотрел на японцев в течение нескольких секунд и сказал то, что было у него на сердце. Ничего уже нельзя было исправить, если даже и постараться. Джийчи спросил его, не боится ли он за свою жизнь, если начнется война. На что де Джонг ответил ему, что если огонь разожжен, то как можно приказать ему сжигать это и не сжигать то. После этих слов Джийчи за всю оставшуюся дорогу не проронил ни слова. А когда де Джонг заговаривал с ним, то очень внимательно его слушал, тем самым не оставляя у де Джонга никаких сомнений в том, что готовил о нем какой-то отчет.

Каназава оказалась очаровательным, как и говорил молодой Канамори, городком с узкими петляющими улочками, совсем не изменившимися с семнадцатого века. Сильный снегопад только еще более подчеркнул его прелесть. Однако снег расстроил Канамори. Он ужасно не любил холод и предпочитал Токио, где никогда не было снега и было невероятное количество хорошеньких лавочек. Одно лишь радовало его в Каназаве — это парк Кенрокуэн, самый живописный парк в Японии с искусственными водопадами, речками, прудами и великолепно спланированными бегущими ручейками.

Когда они проезжали мимо парка, де Джонг сказал, что он гулял здесь еще в те времена, когда этот парк был собственностью князя Маэда, а клан Маэда в то время правил Каназавой. Князь Маэда сам наградил его за верную службу. Он подарил де Джонгу прекрасного белого коня.

Канамори и Джийчи знали, что Маэда правили городом в семнадцатом веке. Но никаких комментариев от них не последовало.

Немного погодя Канамори спросил де Джонга, помнит ли он, что произошло с его белым конем.

— Нет. Наверное, это придет ко мне позже.

Сердце его билось быстрее обычного. Так много виденного и потом забытого сейчас смутно вспоминалось еще раз.

Дом барона Канамори, выходящий фасадом на парк Кенрокуэн, оказался настоящим дворцом. В нем была масса изящных перегородок шойи, экранов, старинной керамики и бесценная коллекция отпечатанных с деревянных матриц гравюр. Де Джонг вначале никак не мог смириться со спартанской элегантностью комнат, но вскоре он преодолел свои предрассудки и посмотрел на дворец глазами японца. То, что раньше ему казалось голой комнатой с одиноко стоящим предметом мебели, теперь предстало перед ним как пространство с раздвижными перегородками, напольными матами, резьбой на деревянных стенах, чайным кабинетом и вазой с цветами. Совершенство вкуса. Ничего лишнего, ничего нельзя добавить.

Единственное, что досаждало де Джонгу, так это температура. Холод стоял такой, что даже у латунной обезьяны наверняка бы отмерзли яйца, но это явно никого не беспокоило, кроме него. Тепло, если это можно было так назвать, исходило от маленькой жаровни — хибати. Она только наполовину была наполнена горящим древесным углем и пеплом. В гостиной дела обстояли получше. Она обогревалась ирори, плитой, сложенной из камня и врытой в землю. Это была преемница японского очага. Никакой трубы. Просто огромная квадратная дыра в центре пола. По идее дым должен был выходить в отверстие в крыше. Но почти всегда он оставался в комнате, щипал глаза и вызывал беспрестанные приступы кашля.

Барону Канамори было шестьдесят. Это был тонкий маленький мужчина с огромной головой, на которой топорщились коротко остриженные седые волосы, и с немигающим взглядом ястреба, устремляющегося на свою жертву. Свое внушительное состояние он сколотил на перевозке нефти, переработке железной руды, производстве сигарет и импорта риса из Формозы и Кореи. Он очень гордился тем, что его предки были самураями на службе у императоров, сегунами и военачальниками. На его черном кимоно был нашит семейный герб: перекрещенные черно-бурая лисица и два золотых дерева императрицы.