Читать онлайн «Вкус ужаса: Коллекция страха. Книга II». Страница 62

Но мастер не ошибся, и винить его можно было лишь в четком соблюдении правил своего искусства и желаний клиента. Так или иначе, инструмент, который заказывал коллекционер, был готов и поблескивал перед ним в свете выставочных шкафов. Верхняя дека была сделана из ели. В дерево мастер вставил четыре маленьких аммонита — xipheroceras из юрского периода, найденных на побережье Дорсета в Лиме, Реджис — два вмонтированы сверху, два снизу. Коллекционер сам нашел эти аммониты много лет назад и с тех пор не видел более совершенного и хорошо сохранившегося образца ни на одном аукционе. Нижняя дека по традиции была выполнена из клена, грифовая накладка — из черного дерева. Головкой скрипке служил пятый аммонит, идеальная логарифмическая спираль, куда более совершенная, по мнению коллекционера, чем все, что можно вырезать из дерева. Пять аммонитов на скрипке, по его замыслу, являлись вершинами пентакля. Мастер использовал клен для днища и обечаек, но когда коллекционер перевернул инструмент, на него взглянуло изображение, тщательно скопированное с его же эскиза — большой осьминог, морской дьявол из множества легенд, переплетающий щупальца затейливым узором.

Колки и кобылка, подбородник и мостик были выточены из кости, которую коллекционер привез мастеру. На первый взгляд эта кость ничем не отличалась от слоновьих или моржовых бивней, или же, к примеру, от зубов кашалота. Помимо кости Собиратель привез высушенные кишки для пяти струн, а когда мастер возразил, что обычные стальные струны будут надежнее, эти же не выдержат испытания временем и игрой, он проговорился, что на инструменте будут играть только один раз, поэтому надежность и долговечность его не заботят. Для смычка он привез пряди волос, якобы из хвоста мерина, чудного серого животного чистейших кровей из Кентукки. Он даже заказал особую канифоль, из сока алеппской сосны, которую передал мастеру из рук в руки.

И вот, четыре долгих месяца спустя, коллекционер вознагражден за все свои усилия; к добру или к худу, но различие между настоящим инструментом и его эскизами было лишь в одном — скрипка была прекраснее, чем он представлял.

Он допил чай, помедлил, чтобы слизнуть с тонких губ оттенки вкуса гибискуса и розовых лепестков, меда и лимонника. Затем закрыл футляр и выписал последний чек бельгийскому мастеру. Коллекционер вложил чек в конверт с адресом магазина на Рю де Центр в Хоттоне. Чек отправится вместе с утренней почтой, оплатой за газ, телефон и электричество, а также письмом, написанным от руки на открытке с запахом сирени. Открытка предназначалась скрипачке из Бруклина. Закончив со счетами, коллекционер устроился за столом в галерее, положив руку на футляр. Он мечтательно улыбался, его глаза сияли при виде замечательных вещей, которые ему удалось собрать в одном месте, и от осознания того, что эти вещи принадлежат ему и никогда не окажутся в чужих руках.

Скрипачка тоже не написала бы этой истории. Слова тяжело ей давались. Иногда ей казалось, что она даже мыслит не словами, а исключительно нотами. Открытку с запахом сирени она перечитала несколько раз, а затем сделала все так, как предлагал текст, потому что иного выхода просто не видела. Она купила билет и на следующий день уже сидела в поезде, который шел через Коннектикут, Род-Айленд и Массачусетс до маленького городка на скалистом берегу моря. Она никогда не любила море, оно казалось ей отвратительной, неразрешимой загадкой, мало чем отличающейся от смерти. Скрипачка не переносила вкуса рыбы, лобстеров, кальмаров, даже запах океана казался ей отвратительным, напоминал вонь канализации. Ей часто снилось, что она тонет и мелкие подводные твари с глазами черными, как ночь, поднимаются к ней из бездны, чтобы утащить за собой в темные долины покрытого илом дна или к руинам древних затонувших городов. Но это были толькосны, они не могли причинить настоящего вреда. К тому же она прожила достаточно, чтобы знать: в мире есть вещи и пострашнее моря.

У железнодорожной станции она взяла такси, которое покатило мимо города, через извилистую речку, вьющуюся между заброшенных доков и пустых складов, а затем к маленькому дому, окрашенному в канареечный цвет. Адрес дома совпадал с адресом на открытке, которая пахла сиренью, поэтому она расплатилась с водителем и вышла.

Остановившись на дорожке, скрипачка рассматривала желтый дом, который начал ее тревожить. А может, тревогу вызывал желтый цвет, которого вокруг было слишком много. Подступали сумерки, и скрипачка вздрогнула, жалея, что не надела кардиган под пальто, но тут над крыльцом зажегся свет и появился мужчина, машущий ей рукой.

«Это он прислал мне открытку, — подумала она. — Это он хочет, чтобы я для него сыграла».Скрипачке почему-то казалось, что пригласивший ее мужчина будет гораздо моложе и не таким толстым. Этот же выглядел как Капитан Кенгуру. Он махал ей рукой и улыбался. Она пожалела, что отпустила такси и не может вернуться на станцию, пожалела, что ей нужны деньги от этого толстяка из желтого дома, пожалела, что у нее не хватило здравого смысла остаться в родном городе. «Ты все еще можешь развернуться и уйти, — напомнила она себе. — Ничто не мешает тебе просто развернуться и зашагать прочь, не оборачиваясь, забыв навсегда об этой глупой затее».

Возможно, это было правдой, а возможно, не было, но скрипачка не могла себе позволить проверить это на практике. Она задолжала за квартиру за несколько месяцев, работа шла не очень хорошо, учеников и возможностей подработать оставалось все меньше. Поэтому скрипачка кивнула и помахала в ответ тому, кто попросил ее приехать без скрипки, потому что хочет послушать ее игру на определенном инструменте, который он недавно привез с собой из Европы.

— Заходите. Вы, наверное, замерзли, — сказал толстяк, и скрипачка попыталась не думать о море за спиной, о желтом цвете, от которого ей казалось, что она тонет в расплавленном масле, и о том, что ее встретил мужчина, пишущий письма от руки на открытках с запахом сирени.

Коллекционер заварил чайничек «Зингер ред», который скрипачка предпочитала пить без меда, и поставил на стол маффины с маком, принесенные утром из городской кондитерской.

Скрипачка сидела напротив, за столом в кабинете со стендами его коллекции, пила чай, отщипывала кусочки маффина и притворялась, что ей интересны рассказы о важности полового диморфизма как различия между видами аммонитов. Раковины самок были крупнее, палеонтологи называют их макроконхами. У самцов раковины обычно меньше, микроконхи, и не следует принимать размер за доказательство принадлежности к разным видам. Он говорил о Parapuzosia Bradyi, самом большом из найденных аммонитов и самом крупном экземпляре своей коллекции. Диаметр раковины был более четырех с половиной футов.

— Они все прекрасны, — сказала скрипачка.

Она не хотела говорить ему о том, что ненавидит море и все, что вышло из моря, и что от мысли о том, что в этих чудесных раковинах когда-то обитали скользкие твари со щупальцами, ее бросает в дрожь. Она просто пила чай, улыбалась и кивала в подходящих местах, а когда мужчина спросил, может ли он называть ее Эллен, сказала, что да, конечно.

— Это не будет слишком фамильярно с моей стороны?

— Ну что вы, — ответила она, очарованная его манерами, которые заставляли задуматься, кто он: гей или просто одинокий пожилой мужчина со странностями, живущий в желтом доме и беседующий только со своей коллекцией старых камней. — Это же мое имя. Меня зовут Эллен.

— Я бы не хотел вас оскорбить, позволив себе излишнюю вольность, на которую не имею права, — сказал коллекционер, убирая китайский фарфор и оставшиеся крошки. А затем спросил, не желает ли она взглянуть на скрипку.

— Если вы готовы мне ее показать.

— Я не хочу вас торопить. Если желаете, мы можем еще побеседовать.

И тогда скрипачка объяснила ему, что никогда не любила бесед, ей сложно давались слова и речь в целом, поэтому она порой подозревала, что лучше всего у нее получается общаться при помощи музыки.

— Иногда мне кажется, что мелодия говорит со мной, — виновато произнесла она, потому что привыкла извиняться, если ей казалось, что она делает что-то не так.

Но коллекционер улыбнулся, а затем мягко рассмеялся, постучав себя по носу указательным пальцем.

— Я искренне считаю, что речь и язык, какими бы они ни были, едины. Музыкальные фразы, песни птиц, изменение цвета у флюоресцентных кальмаров, какая разница? Я предпочитаю общаться, а не пререкаться. — Он открыл один из ящиков стола маленьким ключом из желтой меди и достал футляр с бельгийской скрипкой.

— Если слова не приходят к вам, когда вы их зовете, то, прошу, поговорите со мной с помощью этого. — Он расстегнул замки и открыл футляр, чтобы скрипачка могла видеть спрятанный внутри инструмент.