Читать онлайн «Вынос мозга!». Страница 51

Есть и другая причина нашей предрасположенности к ностальгии: мозг запрограммирован таким образом, что прошедшие события воспринимаются нами как более приятные и светлые по сравнению с тем, как мы воспринимали их в тот момент, когда они происходили, – явление, называемое «безоблачным прошлым» или «розовой ретроспекцией». Брайан Урбик, исполнительный директор Центра потребительских знаний Великобритании, выдвинул теорию, согласно которой розовая ретроспекция может быть адаптивным механизмом, предназначенным для стирания болезненных воспоминаний и защиты от них. Есть свидетельства, что она даже могла развиться эволюционным путем для обеспечения преемственности человеческих поколений; в конце концов, если бы женщины помнили родовые боли, скорее всего, многие из них не решились бы пройти через это снова.

Хотя было предпринято на удивление мало научных изысканий, выясняющих причину существования этого практически универсального психологического феномена, многочисленные исследования показывают, что у нас действительно присутствует сильная тенденция оценивать события прошлого в более позитивном ключе по прошествии времени – в моменты, когда эти события происходили, наша оценка более жестка. (Интересно, что мозг также предрасположен к розовой проспекции, при которой мы оцениваем предвкушаемые события более позитивно, чем подсказывает фактический опыт переживания аналогичных событий.) В одном из исследований психолог Теренс Митчелл с коллегами просили три группы студентов, собиравшихся по-разному провести каникулы (двухнедельная поездка по Европе, День благодарения в кругу семьи, трехнедельный велосипедный поход в Калифорнии), оценить свои ожидания по поводу каникул, уровень удовлетворенности во время поездки и воспоминания о предыдущей поездке. Во всех трех случаях и ожидания, и воспоминания студентов были приятнее, чем состояние во время самой поездки. Как указывается в одной краткой научной статье, «когда включается память… плохое тускнеет, а хорошее остается; пожалуй… даже утрируется вопреки здравому смыслу» [5].

Другие исследования показывают, что мы настроены благосклонно относиться к прошлому, а иногда «помним» приятные случаи, которые не происходили в действительности. В одном исследовании индивиды помнили, что во время посещения парка развлечений Уолта Диснея видели мультяшного зайчонка Багса Банни, что абсолютно невозможно, потому что Багс Банни – персонаж мультфильмов компании Warner Bros., а не компании Disney. Эксперимент позволил сделать вывод, что «даже знание о том, что воспоминание не настоящее, не снижает его значимость и приятность» и что «воспоминание о событии важнее реального опыта» [6].

Дело в том, что мы склонны жить в прошлом (и в некоторой степени в будущем), и нашему мозгу это нравится. Вот почему, как показывает мой опыт, никто не верит, что ему действительно столько лет, сколько на самом деле. Фактически, у меня есть теория, что у большинства людей есть психологический возраст, который остается довольно стабильным и постоянным на протяжении их взрослой жизни независимо от того, сколько свечей зажигается на именинном торте. Однажды я спросил представителя высшего руководства банка, которому было около пятидесяти, о его «внутреннем возрасте». «Девятнадцать», – не задумываясь, ответил он. Задайте тот же вопрос многим людям, и я гарантирую, что никто из них не назовет своего настоящего возраста. Мы словно живем в двух лицах: один человек внутри нас, другой (старше) – которого видят окружающие. В конце концов, кому из нас не казалось, что это происходит не с нами, когда мы разменивали очередной десяток лет, будь то двадцать, сорок или шестьдесят? Естественно, никому не нравится признаваться себе, что он стареет, но, я считаю, это объясняется чем-то более значительным, нежели просто страх старения. По-моему, это связано с нашими розовыми воспоминаниями о том, какой была наша жизнь, когда наш действительный возраст соответствовал «внутреннему».

Возможно, сейчас вы думаете, ну хорошо, звучит правдоподобно, но какое отношение это имеет к тому, как компании морочат нам голову и заставляют покупать свои товары? Вообще-то имеет, и самое прямое. Компании и маркетологи хорошо знают, что «воспринимаемый» возраст играет огромную роль в покупательских решениях и покупательских привычках. Почему пятидесятилетняя женщина покупает краску для волос или крем от морщин? Почему сорокалетний мужчина покупает солнечные очки Ray-Ban или кабриолет Ferrari (который не случайно называют средством передвижения для кризиса средних лет)? Не только чтобы выглядеть или казаться моложе (хотя это одна из причин), но чтобы ликвидировать разрыв между тем, сколько им на самом деле лет… и тем, на сколько лет они себя чувствуют. Та же самая человеческая склонность заставляет взрослых мужчин и женщин покупать те вещи, которые им нравились (или запомнились как нравящиеся), когда они были моложе, например: джинсы в обтяжку, спортивные автомобили, кеды Converse, диски Pink Floyd и пр. – все то, что помогает нам снова почувствовать себя моложе или, скорее, почувствовать себя на столько лет, на сколько мы себя чувствуем.

Опытные компании знают: чем старше мы становимся, тем сильнее стремимся в прошлое. Они знают также, что наши предпочтения в музыке, фильмах, стилях и товарах, которые нравились нам в годы беззаботного детства, юности или первых лет зрелости, остаются с нами на всю жизнь. В статье New Yorker за 1998 год нейробиолог и писатель Роберт Сапольски размышлял над тем, почему ослабевает его интерес к новым вещам: пище, ощущениям и особенно к музыке. Почему, удивлялся Сапольски, он все время слушает сборник лучших песен Боба Марли, в то время как его двадцати с небольшим летние коллеги по лаборатории пританцовывают под новые популярные (или старые, но стильные) мелодии, от Sigur Rys до Black Eyed Peas?

Пытаясь понять, почему его музыкальный вкус застрял в семидесятых годах XX века, Сапольски занялся изучением временны́х «окон, в которых формируется наш культурный вкус и [в которых мы] способны воспринимать новые впечатления». Автор задался вопросом, существует ли возраст, в котором эти «окна открытости захлопываются?» [7] Да, заключает Сапольски, он есть. Он и его коллеги-исследователи обзвонили радиостанции, специализирующиеся на музыке разных периодов, и задали менеджеру каждой из них два одинаковых вопроса: «Когда появилась большая часть той музыки, которую вы играете? Каков средний возраст ваших слушателей?» На основании ответов Сапольски установил, что большинство из нас, по большому счету, всю свою жизнь слушает и любит музыку, которая окружала нас приблизительно в двадцатилетнем возрасте (или раньше). Если человеку больше тридцати пяти лет, то вероятность того, что он не будет слушать новый стиль популярной музыки, составляет 95 процентов. После проведения аналогичных опросов о пище и моде Сапольски пришел к выводу, что наше «окно открытости» для нового опыта, например для пирсинга, захлопывается в возрасте двадцати трех лет, а окно открытости для новых видов пищи (будь то суши или телячья печенка) уже почти закрыто в тридцать девять [8].