Читать онлайн «Sonin.ru - Уроки экономики». Страница 47

Следующее поколение юристов, рассуждающих на языке экономики, заметно расширило области применения формальных моделей. Описывая современное состояние экономической юриспруденции, Стив Шавелл и Митчелл Полински перечисляют десятки юридических вопросов, при обсуждении которых давно используются экономические аргументы56. Теперь уже нет того напряжения, с которым профессиональные юристы встречали рассуждения Бейкера о преступлении и наказании. Сейчас можно спокойно говорить и об оценке стоимости человеческой жизни, и о пользе разрешения абортов для снижения преступности.

И все-таки вот уже почти полвека, как у экономической юриспруденции блестящее будущее, но скромное настоящее. Что же мешает юристам заговорить на экономическом языке? Ведь если они этого не делают, то вовсе не потому, что математические понятия слишком сложны для них. Концепция вероятности, например, вовсе не очевидная для людей с недостатком технического образования, давно стала обычным инструментом юристов.

Причина в том, что экономисту, чтобы рассуждать в терминах стимулов — то есть возможных реакций человека на величину выигрыша от нарушения закона, вероятность поимки и размер штрафа, — нужно предположить, что потенциальный нарушитель рассуждает так же, как и сам экономист. Рационально взвешивает — «нарушить» или «не нарушить»? Но если бы это было так, преступления, наказанием за которые назначена смертная казнь, вообще никогда бы не совершались! Ведь какой бы незначительной ни казалась преступнику вероятность того, что его поймают, «издержки» в этом случае для него абсолютно неприемлемы.

Вопросом о том, до какой степени рационально поведение индивида, задаются многие экономисты. Этот вопрос становится главным во множестве социологических исследований и различных экспериментов. Но однозначного ответа на него пока нет. Неудивительно, что те юристы, кто признает за людьми возможность иррационального поведения, гораздо меньше интересуются экономической юриспруденцией.

Есть, конечно, области права, в которых от экономистов ждут большей помощи, чем в других. Проклятием американцев — как зубных врачей-одиночек, так и огромных корпораций — является необходимость постоянно судиться. Даже если иск выигран, издержки могут быть колоссальными. Перед политиками встает задача снизить суммарные судебные издержки сторон. Проще всего это сделать, снизив стимулы к подаче иска.

В 1991 году тогдашний вице-президент США Дэн Куэйл, как и подавляющее большинство американских политиков, юрист по образованию, предложил следующую реформу. Пусть проигравшая в суде сторона выплатит победителю сумму, равную своим издержкам. Казалось бы, такая реформа должна была бы уменьшить издержки тяжущихся: потратив тысячу долларов на адвокатов, вы рискуете потерять две, если решение суда будет не в вашу пользу. При такой системе вы скорее откажетесь от подачи иска, правильно?

Теория аукционов пришла на помощь в решении вопроса о том, стоит проводить такую реформу или нет. Экономисты Майкл Бай, Дэн Ковенок и Каспер де Фриз показали, что суммарные издержки не были бы снижены. Они бы остались прежними или, возможно, даже увеличились57. Расчет Куэйла состоял в том, что граждане станут менее охотно подавать иски, если, при той же самой вероятности поражения, платить в этом случае придется больше. Однако его план не учитывал того, что теперь и выигрыш, в случае судебного решения в пользу истца, становится больше — новая система дает шанс получить сумму, равную издержкам противника.

В Америке проигравший оплачивает только свои издержки, в Голландии — оплачивает часть издержек победителя, в Великобритании — платит за обоих. Если сравнивать разные системы, то окажется, что самые слабые стимулы для траты денег на адвокатов именно в Америке. Система, построенная по принципу, прямо противоположному плану Куэйла, — пусть победитель оплачивает не только свои издержки, но и некоторую долю издержек проигравшего, — будет сдерживать рвение сторон еще сильнее. В Америке судятся куда больше, чем в других странах, совсем по другим причинам. И все же объяснение трех экономистов, поставившее крест на реформе Куэйла, сэкономило стране немалые деньги, которые были бы потрачены на ненужную реформу.

В конце февраля 2009 года Олег Дерипаска, еще за год до этого — самый богатый человек в России, а в этот момент — обладатель самых больших корпоративных долгов, предложил поменять российский закон о банкротстве. Идея Дерипаски состояла в том, что закон должен защищать менеджеров от кредиторов в период реструктуризации. Президент Медведев косвенно поддержал Дерипаску: мол, закон о банкротстве плох, если позволяет отнимать фирмы у их владельцев.

Логика Дерипаски понятна: поскольку в большинстве крупных российских предприятий топ-менеджеры являются владельцами предприятий, изменения в законе позволили бы ему сохранить контроль над его холдингом и в ситуации, когда он не может расплатиться с долгами. Общая экономическая логика, говорит, однако, об обратном. Нельзя защитить кредитора, не отнимая, в случае неспособности расплатиться, имущество у задолжавшего собственника. Это верно для ипотечных кредитов граждан, это верно и для корпоративного долга.

Сколь бы ни была проста идея банкротства, никакой экономический институт в России не окружен таким количеством мифов и легенд. Из них миф номер один состоит в том, что «банкротство является инструментом передела собственности». Нет, само по себе это утверждение правильное — банкротство действительно является инструментом передела собственности. Вот только произносится это так, как будто единственная польза от банкротства — для алчных дельцов, грязными методами старающихся прикарманить чужое и использующих для «захвата и передела» государственные органы.

Между тем угроза «захвата и передела» — основной смысл закона о банкротстве. В отсутствие такой угрозы собственник не будет искать наиболее эффективных менеджеров, менеджеры не будут стараться улучшить положение предприятия, а кредитор — не даст им кредита. Не даст, потому что у предприятия нет стимулов кредит возвращать. В экономике, в которой не работает механизм банкротства — то есть «захвата и передела», — нет стимулов инвестировать.

В 2000 году популярный журнал «Эксперт» назвал действовавший тогда закон о банкротстве «худшим законом России». Страницы газет были заполнены историями об использовании закона о банкротстве для захвата собственности. Конечно, доля правды в предъявленных закону претензиях была: статистическое исследование данных о банкротствах промышленных предприятий в соответствии с законом 1998 года показало, что арбитражные судьи зачастую решали судьбы предприятий в интересах региональных администраций. Однако возникающий в прессе шум имеет, по большей части, другую природу — непонимание самой сути процедуры банкротства.