Читать онлайн «В лесной чаще». Страница 2

Когда в шесть сорок пять Питер не появился, миссис Сэвидж заглянула к матерям других детей, решив, что он зашел к ним в гости. Но они тоже не вернулись. Обычно Питер всегда приходил вовремя, но его родители не стали особенно тревожиться: подумали, что дети просто заигрались и забыли про время. Без пяти семь миссис Сэвидж двинулась по дороге в сторону леса, углубилась в чащу и стала звать детей. В ответ она не услышала откликов и вообще не заметила никаких признаков того, что дети находились в лесу.

Она вернулась домой и стала пить чай с мужем, мистером Джозефом Сэвиджем, и четырьмя младшими детьми. После чая мистер Сэвидж и мистер Джон Райан, отец Адама Райна, снова отправились в лес и стали звать детей. В восемь двадцать пять, когда уже начало темнеть, родители встревожились, что дети могли заблудиться, и мисс Алисия Роуэн (мать Джермины, жившая без мужа), в доме которой имелся телефон, позвонила в полицию.

Начались поиски. Кому-то пришло в голову, что дети могли сбежать из дому. Мисс Роуэн собиралась отправить дочь в школу-интернат, где она должна была проводить всю неделю и возвращаться в Нокнари только по выходным; отъезд назначили через три недели, и вся троица расстроилась, что их разлучают. Но беглый осмотр комнат показал, что друзья не взяли с собой одежду и личные вещи. Копилка Джермины в форме матрешки была нетронута, и в ней хранилось пять фунтов стерлингов и восемьдесят пять пенсов.

Двадцать минут одиннадцатого один из полицейских с факелом нашел Адама Райана — он стоял в густой чаще почти в центре леса, крепко прижавшись спиной и ладонями к стволу большого дуба. Пальцы с такой силой впились в кору, что на них сломались ногти. Судя по всему, Адам стоял уже долгое время, не откликаясь на голоса людей. Его отвезли в больницу. Полицейские с собаками напали на след двух пропавших детей, но быстро потеряли его и вернулись ни с чем.

Когда меня нашли, на мне были синие джинсы, белая хлопчатобумажная футболка, носки и белые кроссовки. На обуви густо запеклась кровь, чуть меньше ее оказалось на носках. Анализ пятен показал, что кровь проникала сквозь кроссовки изнутри наружу, а на носках, наоборот, просачивалась снаружи внутрь. Предположили, что какое-то время я находился без обуви и тогда в них попала кровь, а когда она начала свертываться, кроссовки снова оказались на ногах и испачкали носки. На футболке заметили четыре параллельные прорехи от трех до пяти футов длиной, пересекавшие по диагонали спину от левой лопатки до правых ребер.

Никаких телесных повреждений на мне не обнаружили, не считая легких царапин на лодыжках, щепок под ногтями (как позднее выяснилось, коры дуба) и глубоких ссадин на коленях, которые успели покрыться корочкой. Происхождение этих царапин осталось под сомнением, потому что пятилетняя девочка, Эйдин Уоткинс, якобы видела, как раньше в тот же день я упал со стены и приземлился на колени. Правда, ее показания каждый раз менялись и их сочли ненадежными. Долгое время я находился в состоянии ступора: первые тридцать шесть часов практически не двигался, а еще две недели молчал. Когда речь вернулась ко мне, я не мог вспомнить ничего, что происходило между моим уходом на прогулку и тем моментом, когда я оказался в больнице.

Кровь на моих кроссовках и носках проверили на группу — в то время анализ ДНК в Ирландии не проводился — и определили, что она относится к типу А. Такая же кровь была и у меня, но того количества, что вытекло из моих ссадин, хотя и довольно глубоких, явно не могло хватить на то, чтобы насквозь пропитать обувь. Два года назад у Джермины Роуэн тоже брали анализ крови перед удалением аппендицита, и в больничной карте записали, что она принадлежит к типу А. Питеру Сэвиджу анализ не делали, зато оба его родителя имели кровь группы О — значит, то же самое относилось и к Питеру, поэтому его сразу исключили из списка вероятных претендентов на кровь в кроссовках. В этом вопросе не удалось достигнуть определенности, и следователи допускали, что кровь принадлежит кому-то еще или даже нескольким людям сразу.

Поиски в лесу продолжались всю ночь и несколько недель; отряды добровольцев прочесывали окрестные равнины и холмы, заглядывали в ямы и овраги; ныряльщики вдоль и поперек обследовали протекавшую по лесу речку — никаких результатов. Четырнадцать месяцев спустя один местный житель, мистер Эндрю Рафтери, выгуливая в лесу собаку, наткнулся на наручные часы, лежавшие в двухстах футах от того дерева, где нашли меня. Часы были примечательные — на циферблате изображен бегущий футболист, а к одной из стрелок приделан футбольный мячик, — и мистер и миссис Сэвидж узнали в них вещицу своего сына Питера. Миссис Сэвидж подтвердила, что в день исчезновения часы были на мальчике. Пластиковый ремешок, прикрепленный к металлическому корпусу, оказался разорван — наверное, Питер задел им за сучок, когда бежал по лесу. Криминалисты обнаружили на часах отпечатки пальцев; они совпали с теми, что сняли с личных вещей Питера Сэвиджа.

Несмотря на призывы полиции о помощи и на широкую кампанию в средствах массовой информации, больше о судьбе Питера Сэвиджа и Джермины Роуэн никто не слышал.

Я стал детективом потому, что хотел расследовать убийства. Пока я набирался опыта: то есть учился в Темплморском колледже, проходил изнурительную физподготовку, патрулировал маленькие городки в дурацкой куртке с люминесцентными полосками, устанавливал, кто из трех местных хулиганов разбил стеклянное панно в саду миссис Максуини, — жизнь вокруг казалась мне зыбкой и слегка абсурдной, точно в пьесе Ионеско. Будто для того, чтобы добраться до нормальной работы, мне, по причуде какого-то свихнувшегося бюрократа, сначала надо было пройти испытание в виде невыносимой скуки. Позже я никогда не только не думал об этих годах, но даже не мог их вспомнить отчетливо. У меня не было друзей, и ко всему происходящему я относился с легким отчуждением. Мне мое поведение казалось понятным и естественным, как побочное действие снотворного, но в глазах сослуживцев оно выглядело наглой спесью и зазнайством, чуть ли не насмешкой над их сельской жизнью с ее провинциальными амбициями. Видимо, они не ошибались. Недавно я нашел отрывок из студенческого дневника, в котором описывал своих товарищей как «стадо сопящих тупоголовых деревенщин, так густо облепленных своими штампами и предрассудками, что от них разит копченой грудинкой, капустой, церковным воском и коровьим дерьмом». Даже если допустить, что у меня выдался неудачный день, фраза звучит не слишком уважительно.

Когда я поступил в отдел по расследованию убийств, в моем шкафу уже висела подходящая одежда: безупречно сшитый костюм из легкой, как бы оживающей на теле ткани, рубашки в тонкую голубую и зеленую полоску и кашемировые шарфы, мягкие и нежные, как кроличий мех. Мне всегда нравилось, как одеваются детективы. Это первое, что привлекло в их профессии. Второе — служебный жаргон, профессиональная скороговорка из всяких «улик», «зацепок» и «отпечатков пальцев». После Темплморского колледжа меня послали в один из маленьких стивенкинговских городков, где произошло убийство: заурядная домашняя ссора с кровавым финалом. Но когда выяснилось, что прежняя девушка парня погибла при странных обстоятельствах, в город направили двух детективов. Всю неделю, пока они вели следствие, я приглядывал из-за своего стола за кофейным автоматом и, как только к нему подходили детективы, сразу оказывался рядом, добавлял в чашку молока и заодно подслушивал их деловито-жесткий разговор, звучавший для меня музыкой: «токсикологическая экспертиза», «директивы из Бюро», «результаты вскрытия». Я даже снова начал курить, чтобы выходить вслед с ними на стоянку для машин и дымить неподалеку, рассеянно поглядывая на небо и держа ушки на макушке. Они косились на меня с мимолетными улыбками, иногда подносили потертую зажигалку, потом отворачивались и продолжали беседовать, обсуждая свою тактику. «Арестуем его мать, — говорили они. — Затем дадим ему пару часов, чтобы посидел дома и подумал о том, что она может разболтать. Потом возьмем его. Надо разложить на столе вещественные доказательства и провести его мимо, но так, чтобы он не успел ничего толком рассмотреть».

Наверное, вы решили, что я стал детективом из благородного желания раскрыть тайну своего детства? Ничего подобного. Материалы дела я прочитал всего раз, в первый день службы, когда все разошлись по домам и в дежурной комнате горела только лампа над моим столом (над моей головой, как летучие мыши, сразу закружились забытые имена, которые оживали в показаниях свидетелей, сообщая мне блеклыми чернилами, что Джеми однажды пнула свою мать, потому что не хотела уезжать в школу, что подростки «с угрожающим видом» целыми днями слонялись возле леса и на лице матери Питера однажды видели синяк), и с тех пор в них больше не заглядывал. На самом деле мне просто хотелось приобщиться к касте избранных, к тем, кто способен разгадывать самые изощренные загадки и читать неясные, почти невидимые знаки, доступные лишь посвященным. Приезжие детективы казались мне существами иного сорта, какими-то благородными принцами среди неотесанных крестьян или цирковыми акробатами, отлитыми в лучах софитов из чистого золота и блеска. К тому же эти парни великолепно знали свое дело и работали без страховки.