Читать онлайн «Риф Скорпион (Сборник)». Страница 34

На мой вопрос, что тут происходит, он только махнул рукой, чтобы мы проезжали, и отвернулся. Моя велосипедистка с певучими нотками в голосе крикнула ему:

— Эй, а мою личность ты не хочешь выяснить? Ей явно было весело.

Мы обогнули церковь Ила, на стене которой некий мыслитель с аэрозольным баллончиком изложил результат своих глубоких теологических исследований: «Здесь тоже Бога нет».

Когда мы скрылись на Речной улице от полицейских глаз, девушка предложила мне снова сесть на багажник. Мы все еще видели черный дым над мостом Эльгсетер, приближаясь к нему враскачку, медленно, но верно.

Однако до самого моста не доехали.

Они стояли на углу улиц Сверре и Епископской. Два молодца в зеленом с автоматами наперевес, готовые открыть огонь по скрытому от глаз врагу.

Военный патруль. Видно, случилось что-то очень серьезное. Если только это не учебная тревога.

— К стене!

Мое второе предположение не оправдалось, о чем красноречиво говорило дуло автомата, которое воткнулось мне в ребро. Стоя лицом к стене, я почувствовал, как левая рука солдата ощупывает меня; указательный палец правой явно лежал на спусковом крючке. В воздухе пахло страхом.

Он не нашел никакого оружия. Если его искал. Рука отпустила меня. По звуку шагов я понял, что он попятился. Лишь после этого я осмелился повернуться. Очень медленно.

Девушка стояла в двух метрах от меня. Спиной к стене. Ее они не тронули. Однако веселье, похоже, оставило ее.

Да и кому будет до юмора, стоя перед двумя нервными девятнадцатилетними парнями с пальцами на спусковом крючке.

Солдат, который обыскивал меня, спросил:

— О'кей. Ду ю спик инглиш?

— Предпочитаю норвежский.

Знакомая реакция. Паренек вздрогнул, глаза его забегали. Как у всех до него, когда оказывалось, что гражданин с черными волосами и смуглой кожей говорит на чистейшем норвежском языке, да к тому же с ярко выраженным трондхеймским произношением. С годами я привык к этому и только посмеивался, наблюдая соотечественников, уличенных в предрассудках. Сейчас, лицом к лицу с пугливым мальчишкой, которому доверили оружие, мне было не до смеха. Казалось, достаточно пукнуть, чтобы он согнул указательный палец и не разгибал, пока не выпустит все пули.

— О'кей, имя, фамилия?

— Антонио Стен.

— Национальность?

— Норвежец.

— Норвежец?

Он явно не верил мне. Озадаченно поглядел на своего товарища, который держал в руках блокнот и карандаш, однако помощи не дождался.

— О'кей. Документ?

Во второй раз за этот день я вытащил водительское удостоверение, обычно мирно покоящееся во внутреннем кармане.

Наконец нам разрешили идти.

Только не в сторону моста Эльгсетер.

Мы зашагали к центру города, удаляясь от заметно редевшего дыма, причина которого все еще оставалась для нас загадкой. Девушка катила велосипед, взявшись за руль. Катила молча, с серьезным лицом. Ее профиль ничего не говорил мне о том, кто она, откуда, о чем думает.

На улице Эрлинга Скакке мимо нас, завывая, промчались две полицейские машины. Только тут до меня дошло, что воздух по-прежнему наполнен режущим слух аккордом от энного количества дежурных машин всех мыслимых видов со звучащими на разные лады сиренами.

Сирены. Полуженщины-полуптицы, чье волшебное пение сулило беду и гибель морякам. В наше время сперва случается беда. Кораблекрушение. Пожар. Катастрофа. Потом поют сирены. Не столь красиво, как в тот раз, когда Одиссей возвращался домой на Итаку, но с не меньшим эффектом. Мы убедились в этом, подходя к Принцевой улице. Множество людей двигались в том же направлении, что полиция, пожарные машины, «скорая помощь».

Мы обогнули желтое здание театра, идя против течения. Поскольку знали, что любопытная толпа зря торопится. Полиция и солдаты железным кольцом окружили место таинственного взрыва. Ближе трехсот-четырехсот метров не подпустят.

Взорвался бензовоз? Или автопоезд с химикалиями? И в эту самую минуту с тыла на нас ползет невидимое облако ядовитого газа?

Я обернулся — уж не заполнена ли Принцева улица бьющимися в предсмертной судороге телами? — но увидел только растущее скопление народа у заграждения на перекрестке Принцевой и Епископской улиц. Темные силуэты живых людей.

Возле винного магазина на углу стояли двое в полицейской форме. Мужчина и женщина, которая преградила мне путь вытянутой рукой. Я тяжело вздохнул, картинно взялся за голову, отвел ее руку и достал водительское удостоверение.

— Все в порядке, — сказал я. — Я понимаю. Нет-нет, я не иностранный террорист, если вы меня в этом подозреваете. Норвежец. Имя, фамилия: Кристиан Антонио Стен. Адрес: улица Оскара Вистинга, 5 Б. Вот удостоверение. Прошу. На фотографии я выгляжу как помесь гориллы с афганской борзой, но это я. Снято десять лет назад.

Ее реакция не обманула моих ожиданий. Брови поднялись до корней волос. Подбородок опустился на грудь. Мужчина рассмеялся:

— Кристиан? Точно, черт дери. Эх, старое доброе «узилище»! Все еще здесь бродишь, не тянет обратно к родичам в буш?

Я не сразу узнал его. Последний раз мы виделись, когда он был прыщавым мальцом в переходном возрасте. Из кожи вон лез, силясь не отстать, когда другие затевали какое-нибудь безобразие. Сидел позади меня, в одном ряду у окна. Потом, еще до окончания училища, куда-то переехал. Теперь вот оказался полицейским.

Обмен обычными вежливыми фразами сменился обычной томительной паузой. Мы молча переминались с ноги на ногу, наконец владелица велосипеда пробила звуковой барьер:

— Что там произошло?

Мой бывший школьный товарищ ответил:

— Покушение. Убит американский министр обороны.

Телевизионная камера засекла американского министра обороны в тот момент, когда возле Нидарусского собора он садился в черный «мерседес-бенц 230 Е». Шофер закрыл дверцу за высоким гостем. Убедился, что помощник норвежского министра занял место с другой стороны, сел за руль и включил зажигание.

К памятнику жертвам второй мировой войны было возложено два роскошных венка, оба с красно-бело-синими шелковыми лентами. На одной ленте выделялись звезды и полосы.

В следующую за черным «мерседесом» машину сели четыре амбала с каменными лицами. Они непрестанно рыскали глазами по толпе зевак и ближайшим окрестностям, словно подозревали, что в здании муниципалитета через улицу или за каким-нибудь древним надгробием на церковном кладбище спрятался снайпер.

В других машинах заняли места менее высокие лица. Полицейские на мотоциклах впереди и позади кортежа включили зажигание. Почетный караул норвежских новобранцев отдал честь. Горстка зрителей размахивала норвежскими и американскими флажками. Два демонстранта попытались развернуть транспарант с протестом против складирования американского военного снаряжения в губернии Трёнделаг, однако четверо в штатском пресекли эту попытку, прежде чем успели среагировать телевизионщики.

Мрачная тень собора провожала кортеж, когда он двинулся в путь по Епископской улице.

На Принцевой улице одетых во все кожаное полицейских озарило майское солнце. Черный «мерседес» неотступно следовал за ними курсом на юг. Зеваки, наблюдавшие возложение венков, устремились на площадку перед резиденцией епископа, чтобы еще раз взглянуть на машину с высоким гостем, прежде чем она пересечет мост, направляясь к крепости Кристианстен, где намечалась следующая торжественная церемония.

Однако уже на мосту Эльгсетер четверке случайных прохожих выпала честь лицезреть вблизи досрочное завершение официального визита американского министра обороны.

Девушку, от которой я услышал, как это произошло, звали Кристина. На ее черной кожаной куртке еще зеленели следы блевоты. Словно метеоритный дождь в темную августовскую ночь. Волосы были цвета вечерней зари с оттенками от желтого до багрового.

Пережиток поры расцвета радикализма, она впервые узрела свет, когда университетскую среду в Трондхейме захлестнули волны китайской культурной революции. Потом оба социалистических маяка — сперва албанский, затем и великий китайский — погасли. Кристина оказалась среди многих расставшихся с движением, в рядах которого прошла политическую школу. И выбрала собственный путь, в обход овладевшей другими постреволюционной апатии. Налегла на работу с молодежью, занялась организацией досуга, перенимая стиль наиболее крутых подростков, с кем ее сводила должность. Посещала концерты «тяжелого» рока. Писала аэрозолем сюрреалистические лозунги на стенах общественных зданий. Этакий тридцатипятилетний панк спустя три-четыре года после того, как панков впитала и обезвредила индустриализованная мода, подобно тому как все предыдущие формы молодежного бунта были обращены в предметы купли-продажи, частицу большого бизнеса.