Читать онлайн «Молодой негодяй». Страница 27

Не торопясь дует легкий августовский ветерок, день сползает чуть заметно к вечеру, Эд и Викторушка идут вверх по Сумской.

— Между прочим, мон копэн, ты мне остался должен пятерку за последние «лессон франсэз»…

— Возьми, пока есть, — Эд вынимает нетронутые пятнадцать и протягивает Викторушке пятерку. Генка никогда не позволит Эду истратить деньги, пока его, Генкины деньги, не кончились. Генке бы быть меценатом, покровителем людей искусства.

— Зайдем в пирожковую? Хавать опять хочется. Слопаем по пирожку с мясом. Я угощаю, — предлагает Викт'ор. Они шагают наискось через парк Шевченко.

Викт'ор — человек небогатый. На ногах у него сандалии, которые Эд не надел бы, даже если бы его заставляли. Хаки-брюки ему сшил Эд в счет уроков французского. В сущности, Эд очень мало чего знает о Викт'оре, в его доме на Тюренке он никогда не был. А если ты не был в жилище человека, не видел его вещи, трудно решить, кто такой этот человек. Как и личность мсье Бигуди, личность Викт'ора покоится на пьедестале языка, на фундаменте немецкого. И на языке уже вырастает Викт'ор — компактный, сухой, неутомимый инструктор спортивных молодых гитлеровцев, идущих в поход со скатками за плечами. Впереди Викт'ор в шляпе из соломки, объясняющий голоногим гитлерюгендовцам пейзаж: «Вот это, мальчики, — замок Теплиц… Правое крыло разрушено. Когда наш бравый король Фридрих…», и тому подобное… Викт'ор с Тюренки. Эд прожил по соседству с Тюренкой десяток лет и знает многих тюренцев… Викторушка должен быть более или менее провинциален, даже если он этого и не хочет, немного жлоб.

Выйдя из широколиственных лабиринтов накаленного зноем и как всегда пыльного в августе парка, дождей не было месяц, они выходят к памятнику Тарасу. Вислоусый возвышается над парковыми деревьями, глядит хмуро. Может быть, ему не нравится, что «москали» так и не ушли с его родной Украины, а, напротив, окопались здесь и укрепились. Вероятнее же всего у бывшего крепостного, насильно отданного в солдаты, просто плохой характер. Чуть пониже Тараса расположились его герои — Катерина, бандиты — гайдамаки (сейчас бы их называли «фридом-файтерс»), а еще ниже гранитный цоколь уходит в только что высаженные осенние цветы — хризантемы и астры. Парковые рабочие Харькова — необыкновенные умельцы. Они преспокойно высаживают из цветов даже портреты вождей. Кого хочешь высадят — Ленина, Сталина, Маркса… У ног Тараса можно было бы высадить его стихи, что-нибудь самое известное, вроде:

Хрущ уже не гудит над вишнями Украины и России. Хрущева сняли в том же году, в котором Эд поселился вместе с Анной и ее матерью, стал жить единственным мужчиной в еврейской семье.

Бодро вышагивают Викторушка и Эд по потрескавшемуся асфальту. Кожаные босоножки Викт'ора и плетеные туфли поэта стучат энергично, будто по важным делам идут молодые люди, на деле же — только в пирожковую. Спустившись по нескольким широким гранитным ступеням к Сумской, глядят налево… направо и пересекают самую прославленную, довольно узкую артерию города. Старый Центральный Гастроном встречает их грудью, а налево — против Гастронома, через небольшую улочку, вливающуюся в Сумскую, чтобы в ней закончиться, — пирожковая в подвальном помещении. Новенькая, с сосновыми светлыми прилавками. На стене — фреска из камушков — танцующие украинец и украинка с косами и лентами, в сапожках. За такие фрески хорошо платят художникам. Стульев нет — чтобы съели пирожки и уходили, иначе будут скопляться. Харьковские люди любят скопляться — им повод только дай. Эд и Викторушка спускаются в светлый полуподвал. Пирожковую как бы взяли и из какой-нибудь Риги перевезли в Харьков. Эд был в Риге в 1964 году, он знает, там таких заведений множество.

В светлой пирожковой над сосновыми прилавками наклонились с десяток жующих.

— Привет, Викт'ор! Привет, Эд! — Один из жующих, обладатель черепа, начисто лишенного затылка, почтительно приветствует их, отвлекшись от пирожков. В отличие от Викт'ора, Виктора Сухомлинова зовут Сухомлиновым. Сухомлинов вежлив, длиннонос, стеснителен, имеет привычку хихикать в кулак. Художник газеты «Ленинська змина» (газета расположена в полусотне метров выше по Сумской) напоминает чеховского героя, каким-то образом оказавшегося в советском времени. По авторитетному мнению Баха, Сухомлинов хотя и модернист, но вялый. Большей частью Сухомлинов откровенно подражает не первой свежести польским модернистам, которые сами кому-то подражают.

Сухомлинова иногда приводит на Тевелева, 19 Милка — одна из девочек Мотрича, это Милка и Вера присутствовали в ту снежную ночь в парке, когда Эд впервые услышал «живого поэта». Со времени снежной ночи Милка вымахала в здоровенную кобылу, и черноволосая баба в метр восемьдесят ростом хочет замуж Штатный художник «Ленинськой змины» подает надежды в будущем стать штатным художником какого-нибудь органа покрупнее, выйти за него замуж респектабельно, — очевидно, думает Милка, но, кажется, ей с Сухомлиновым скушно, и она с удовольствием напилась бы с Мотричем.

Сухомлинов вежливо отодвигает тарелку с останками дожевываемых им пирожков, чтобы дать возможность Викт'ору поставить на сосновый прилавок их тарелки.

— Как поживаете, Викт'ор? — спрашивает он робко. Сухомлинов робеет перед чужеземным и иностранным, будь то журнал, брюки, туфли, картина, гравюра или Поль и Викторушка, в совершенстве знающие иностранные языки.

— Поживаем, гуд. А вы, герр Сухомлинофф? — кривляется Викторушка, подвигая Эду его два пирожка.

— Спасибо, неплохо, — вежливый Сухомлинов аккуратно обтирает салфеткой углы безгубого тонкого рта. — Мне пора, господа.

«Какие у него удивительно дореволюционные манеры, — думает Эд. — Может быть, на нем незримо, но властно сказывается влияние его допотопной фамилии. Кажется, один из министров Временного правительства звался Сухомлинов? Или царский министр? Интересно, влияет ли фамилия на человека?»

— Куда же вы так быстро исчезаете, герр Сухомлинофф? — Викторушка без церемоний жадно заглатывает пирог, взяв его обеими руками. — Могли бы угостить приятелей стаканом портвейна.

— К сожалению, меня ждет работа, господа, — Сухомлинов стеснительно улыбается. И совсем непонятно, то ли он действительно сожалеет, что не может угостить стаканом портвейна, или же рад сбежать от слишком волевых приятелей.

Глядя, как несгибающийся, коротко остриженный, беззатылочный Виктор в серых штанах, рубашке и пуловере выбирается из пирожковой по в виде полиграфического знака американского доллара стелющейся лестнице, Викторушка говорит громко, чтобы Сухомлинов слышал: