Читать онлайн «Новый русский и американка». Страница 9

О, каких только горячих, восторженных слов, а часто и бесстыдных, потому что миг блаженства вынуждает к последней дикарской откровенности, не слышала я! Сколько великолепных, грациозных, размашистых определений моих достоинств потратили на меня мои осчастливленные партнеры за эти годы! Я была для них и киской, и пумочкой, и тигренком, и пантерочкой, и курочкой, и гусеничкой, и лапкой, и медузкой, и парным молочком, и клубникой со сливками, и гагачьим пухом, и...

Впрочем, остановлюсь... Но вовсе не потому, что иссякли эпитеты. И так все ясно, я думаю? Тем более что ещё существовали изысканные, порхающие, мерцающие определения отдельных частей моего тела, на что тоже отнюдь не скупились мои временные бой-френды.

Уж как только не именовали они, к примеру, мои грудки! Во-первых, они все, как один, называли их "райское наслаждение". А дальше шли вариации в зависимости от эрудиции, образования и темперамента.

- О, эти мои прелестные, тугие яблочки! - задыхаясь от алчности и любовной истомы, твердил один фирмач, специализирующийся на поставках фруктов из Марокко в Венгрию.

- О, мои чудные, увесистые гирьки! - восклицал другой, естественно, спортсмен-тяжеловес. - О, какое счастье поднять их и даже, даже... прости, моя птичка... хочется оторвать их совсем, и положить в нагрудный карман, и носить с собой на все состязания, и изредка приоткрывать карман, заглядывать туда и целовать эти чудные, восхитительные, игривые штучки!

- О, эти мои нежные, обильные, трепещущие от поцелуев холмики, горочки, тортики с этой восхитительной пумпочкой, которая неизменно торчит вверх, а когда слегка охолодает - покрывается тверденькими, ужасно сексуальными, сладенькими пупырышками! - выпевал, захлебываясь настоящими слезами, как сейчас помню, владелец ресторана на Кипре.

А вот что ещё лепетали в упоении страсти эти выбитые из колеи красотой и добротностью моего тела разнокалиберные мужчины:

- О, передок! О, чудное, невыносимо чарующее, обжигающее до кишок, печенки-селезенки местечко! Схвачу и съем! И эти восхитительные кудрявенькие волосики вокруг! И эти дивные кроткие складочки, а дальше... а глубже... есть ли слова, достойные момента? - заветная дырочка! И все, абсолютно все мироздание существует только ради одной этой дырочки и крутится вокруг нее! И я, счастливейший из смертных, имею возможность трогать тут все руками, губами, а волшебную дырочку запечатывать крепко-накрепко своим жаждущим... своим нетерпеливейшим... своим неугомонным... своим, одним словом, Богом данным инструментом... К сожалению, но и ко взаимному счастью, в презервативе.

А что они лепетали о моем точеном, отменном задике?

- О, это истинное чудо природы! Это удивительное совершенство формы, когда ровным-ровнехоньки две половинки и любая из них не уступит другой ни в упругости, ни в атласной гладкости, ни в запахе спелых яблок! О, этот райский сад! О, этот бесценный, лихой, нежно-задиристый задик! О, какое счастье, что я сподобился целовать целых две прелестные, упоительные округлости!

Не стану перечислять слова, которые тратились очумевшими от счастья мужчинами на описания моих рук и ног, спины, лопаток, ключиц, подбородка, получится уж слишком долго. Но вот что они говорили относительно моих глаз и губ и частично подмышек, думаю, стоит воспроизвести.

Для чего? Да, не скрою, и для того тоже, чтобы позлить благочестивых неаппетитных девиц и молодых занудных женщин, которых никто никогда не хотел и не хочет завалить на постель, на стол, на подоконник, на стиральную машину, на пылесос потому, что от них не исходит тот возбуждающий, вдохновляющий на безумства аромат секса, греха, который свойствен истинным дочерям Евы. Пусть читают мои откровения и беснуются! В том числе, прости меня, Господи, и монахини, скрывающие в большинстве своем за постным выражением своего лица, за утрированной кротостью взгляда всего-навсего женскую ущербность, отверженность и абсолютный проигрыш там, в миру, где не нашлось на них крепкого, сексапильного, упорного мужичка, и им теперь остается с высокомерием и демонстративной брезгливостью отворачиваться даже от бойкого, легкого на подъем петуха, лихо топчущего очередную, придурошно квохчущую курицу.

Так вот что мои дорогие мужчины, ошалевшие от распиравших их чувств, сладострастно бормотали о моих глазах, губах, подмышках:

- О, эти дивные сияющие звезды! О, эти длинные шелковые реснички! О, эти розоватые, захватывающие веки! О, эта голубая, небесная радужка! О, этот темнеющий от страсти зрачок! О, эта солоноватая влага, придающая тонкий вкус всему букету сегодняшних любовных игр! Влага божественная... влага умопомрачительная... влага, имеющая свой вкус и запах в зависимости от того, где нащупал её мой трепещущий, как змеиное жало, язык - в той... неземной, божественной дырочке под опушённым холмиком... или между... между ягодиц... или в уголке твоих чарующих глаз... или... между занемогшими от желания горячими, жаркими, пылающими губами!.. А подмышки! Твоим, моя красавица, мое сокровище, подмышкам надо дарить особо сладкие, нежные, торжественные поцелуи, ибо не передать их возбуждающий, пьянящий, сокрушительный, жизнеутверждающий, освежающий аромат!

Вот, значит, так меня принимали и оценивали избранные мною для собственного удовольствия, вот к чему я привыкла! Что же вы хотите, если те поэты, с которыми мне довелось побаловаться в постели, непременно оставляли на память хотя бы четверостишие, посвященное отдельно взятой части моего тела, своего рода гимны! Кстати, почему-то помнится один такой поэтический сувенир, который оставил... как же его звали? Не помню, неважно... кажется, блондин... или, скорее, шатен... довольно изящного вида... но, увы, его член роковым образом не хотел выполнять предназначенную ему функцию... Правда, со второй или с третьей попытки все наладилось и пошло, пошло... Кстати, его член был похож на банан... Я вообще тяготею к фруктово-овощным сравнениям данного произведения природы. Это как-то помогает запоминать кое-кого из тех, с кем довелось поиграть в голеньких. Так вот, этот поэт с членом-"бананом", после того как испустил семя в желтый, как яичный желток, презерватив и предоставил моей божественной, чудодейственной дырочке свободу и независимость, немедленно, не слезая с постели, совершил исключительно экстравагантный поступок - он достал из ящика столика авторучку и, держа свой крепкий, на славу сделанный презерватив (конечно же, в моих изумительных, неповторимых Штатах - ещё раз подчеркну: я патриотка и готова рыдать от умиления, если где-то, в какой-то дыре, вдали от дома, вдруг услышу родной гимн или, к примеру, увижу в урне картонную сигаретную коробочку с магическими буквами "made in U. S. A.")...

О чем я хотела рассказать, однако, особо? Ах, да, о том, что придумал мой поэт, держа в одной руке ярко-желтый, как фонарик, презерватив производства моей славной, могучей Америки, а в другой - авторучку. Он (даром, что поэт, хотя его, как он признался, ещё не успел напечатать ни один журнал) принялся макать ручку в презерватив, то есть в миллиарды, возможно, ещё юрких, живехоньких сперматозоидов, и делать вид, что пишет на моем животе, восклицая:

Твои подмышки цветут и пахнут,

Как целый луг полевых цветов!

Я должен снова тебя трахнуть...

Прости за грубость последних слов.

Я уже похихикивала оттого, что его авторучка с цепляющимися за её кончик сперматозоидами, и по всей видимости дрожащими от нежданного холода и неординарной ситуации, щекотала кожу моего живота, ну а когда он кончил свой стих - расхохоталась в полный голос. И мы с ним и с полнили ещё раз то искрометкое, ритмически безупречное гимнастическое упражнение, когда и мужчина, и женщина особенно остро ощущают свое доподлинное равноправие и высочайшую степень своего законного присутствия в этом мире.

К сожалению, нашу безмятежную, веселую игру несколько омрачила одна деталь. Бросившись на меня, подобно экстраординарному льву, мой бедный поэт как-то запамятовал, что переполненный сперматозоидчиками презерватив, должно быть, благополучно дохленькими уже, надо было спустить в унитаз, а авторучку кинуть хотя бы на пол, - он же во всеоружии своего поэтического вдохновения и рокового азарта ринулся на меня как был... В результате на моей груди растекся этот самый мужской эликсир, слава Богу, оказавшийся ещё тепленьким, а авторучка ткнулась в подушку и пробуравила её до перьев... Но что за чудо возникло в итоге! Какие прелестные моменты выкрали мы с поэтом всего лишь из-за его неловкости у самой вечности! Как дивно скользил его живот по моему животу, размазывая сперму, и какие райские звуки слышали мы, когда его живот забавно, притягательно отчмокивался от моего живота... А потом мы чуть-чуть разодрали подушку, и чудный белый пух облепил нас с ног до головы, и мы отдались друг другу ещё раз в этом самом пуху. Недаром говорится: все, что ни делается, - к лучшему. С тех пор я изредка прошу очередного партнера попридержать сперматозоидчиков в презервативе, а потом мы на пару, в лад раздавливаем их своими животами, а попутно осыпаем себя нежнейшим пухом из разорванной подушки или перины.