Читать онлайн «Новый русский и американка». Страница 20

Но не это повергло меня в трепет. Я вдруг увидела мужчин, несших так называемые "кавади", то есть жертвоприношение на каждой ступеньке! Что такое "кавади"? Это железная дуга вокруг человека, а на ней цепи или спицы с крючками на концах. Эти крючки воткнуты в грудь и спину. Зрелище действительно не для слабонервных.

Я спросила пожилую индуску, которая несла маленьких кувшин с молоком:

- Зачем люди так истязают себя?

- А затем, что они верят, - ответила мне индуска немного свысока. Они верят, что, если одолеют путь в таком виде, с таким тяготами, святой Субраманнана поможет им. А другие так вот благодарят святого за помощь.

Больше я ни о чем не спрашивала, шла и смотрела. Один мужчина едва не поверг меня в обморок. Он нес огромный "кавади", и все тело его было проткнуто крюками, и даже один крюк проткнул его язык.

- Боже! - невольно прошептала я.

- Зря жалеете, - сказала мне индуска. - Этот человек испытывает блаженство. У его дочери долго не было детей, а благодаря обращению к Субраманнане у неё родилось сразу трое. Теперь он благодарит святого.

И все-таки я не могла не произносить, по-английски, разумеется, хотя и шепотом:

- Какое безумие! Какое безумие в наш цивилизованный век!

И тут вот меня ужасно потряс длинноногий, изысканно сложённый индус с такими огромными, влажными, черными глазами, с такими алыми чувственными губами, с такой гладкой, желудевой кожей, что я не утерпела и сказала ему:

- Зачем вы подвергли свое прекрасное тело таким жестоким испытаниям?

Он глянул на меня с высоты своего прекрасного роста и ничего не ответил. А я увидела вблизи его чудесную шелковую, оттянутую крюками кожу, которую любая женщина - я в этом была убеждена! - готова была целовать с утра до ночи.

И я заплакала от отчаяния, что такой чудесный экземпляр мужской породы не ценит себя нисколько. Тогда индус проговорил на неплохом английском:

- Не надо принимать это все так близко к сердцу. Поверьте, мне ничуть не больно. Я пришел просить у Субраманнаны уверенности в собственных силах, удачи в делах. И так как я не чувствую боли и кровь не выступила даже на моем языке, когда его, по обычаю, прокололи только что, - значит, святой готов помочь мне... Я счастлив!

А я почти не слышала его слов. Я с тем же ужасом смотрела на яблоки, что висели на каждом крюке и оттягивали его кожу ещё больше.

Не упуская его из виду, я вместе с толпой приблизилась к огромной скале, в которой почти отвесно было прорублено двести семьдесят ступенек. Надо было подняться наверх, к пещере, украшенной гирляндами орхидей и магнолий. Я устремилась по этим ступеням за красавцем-индусом и видела, как он, поднявшись на площадку перед пещерой, обессиленно упал на колени и жарко зашептал молитву...

Я не спускала с него глаз, и, видимо, он не смог обойти меня своим вниманием. Я была слишком белая и слишком блондинка среди толпы слишком смуглых и черноволосых... Мои глаза непроизвольно горели огнем необыкновенного, почти сумасшедшего желания. Запах тысяч цветочных гирлянд и потных человеческих тел, горячих дыханий возбуждал сильнее тоника с джином или даже чистого виски. Мне казалось, что сейчас, сию минуту, я закричу или запою на весь белый свет. Или сниму с себя майку, джинсы и примусь танцевать что-то умопомрачительное в совершенно голом виде...

...Опускаю подробности, как я ждала его уже в густом саду среди каких-то белых и красных, сочащихся соком, одурманивающих индийских цветов. Я попросила его об одном - вынести мне на память одно только яблочко, которое было насунуто на крюк его "кавади".

На небе сияла изумительно прозрачная, почти стеклянная луна, когда я услыхала легкий скрип его быстрых, сильных ног по песчаной дорожке. Абсолютно обессиленная набухшим внутри желанием, я едва удержалась на ногах... И уже издалека учуяла неповторимый, взвинчивающий аромат его тела, эту неземную смесь канифоли, магнолии, лаврового листа и павлиньих перьев.

А когда увидела всю его высокую, легкую, летящую фигуру, облитую нежно-изумрудным сиянием луны, едва не задохнулась от волшебства мгновения и... и... что же это со мной было? - внезапная, неудержимая вспышка оргазма сотрясла все мое тело... И почему-то в тот невероятный момент мне представилось, будто я уже держу его великолепно отточенный фаллос в своих мягких, нежнейших губах, а он все растет, ширится, заслоняет собой всё вокруг... А потом он вдруг превращается в дудочку, на которой наигрывают худые, тонкорукие индийские заклинатели змей, а я оказываюсь этой самой очковой змеей, сладострастно-покорно поворачивающей голову на призывные звуки...

Признаться, я не знала, был ли он чист в те мгновения, принял ли душ после восхождения на скалу с выбитыми в ней двумястами семьюдесятью ступенями. Мне, возможно, впервые в жизни это было все равно... В конце концов, презерватив способен притушить хотя бы на время самые неприятные запахи, в том числе и острый запах мужской несвежей мочи... Великое достижение цивилизации, как подумаешь невольно лишний раз, этот самый презерватив!

Не могу сказать, что он, этот красавец-индус, сразу соблазнился возможностью обладать мной, красавицей-американкой. Какое-то время он пребывал в довольно индифферентном состоянии, глядя на меня вовсе невидящими глазами, должно быть, ещё одурманенными некими инфернальными, мистическими видениями. Но до чего же был притягателен его мягко очерченный подбородок и отблеск луны на его левой густой брови! И ещё там, где смуглая кожа чуть стянута джинсами и виден пупок, напоминающий глубь некоего чарующего благоуханного цветка. Не говорю уже о том отчетливо, в свете луны, видном тугом, распирающем грубую джинсовую ткань холме под "молнией" брюк, набухшем такой невероятно аппетитной, взвинчивающей, очаровательной плотью...

Не помню, каким порывом бури кинуло меня к нему, как мои жаждущие губы оказались прижаты к этому взбухшему холму под "молнией", излучающему, помимо воли, яркую, сочную мужскую силу?!

Но мой красавец-индус не оценил моего искреннего, бескорыстного порыва и едва не бросился прочь. При этом его огромные черные глаза сверкали как агаты, и все во мне настолько воспламенилось, что ещё один неожиданный, но неудержимый оргазм потряс мое бедное, страдающее тело.

И когда индус это увидел, он глазам своим не поверил и едва-едва не бросился наутек - уже повернулся ко мне спиной, уже сделал три бодрых шага прочь.

И как же хорошо оказалось то, что я уже понабралась кое-каких знаний от индусских гидов и из путеводителей. Поэтому как бы между прочим, но быстро стягивая со своих узких, выносливых, горящих нешуточным огнем бедер свои узкие джинсы и оставаясь в розовых трусиках величиной с чайное блюдечко и прозрачных, как крылышки стрекозы, я крикнула ему призывным, чарующим шепотом неистребимо женского самоотверженного страдания:

- Остановись! Неужели я так ошиблась в тебе? Неужели ты всего-навсего тот самый священный молочник племени того, которого соплеменники чтут как жреца священной маслобойни? Он ведь и должен жить только на этой проклятой маслобойне и дать обет безбрачия...

Красавец-индус ответил не сразу. В этот момент, на мое счастье, откуда-то издалека донеслась эта самая заунывно певучая, ноющая от сладострастной тоски знаменитая индийская мелодия... И тут я, изумительно голенькая, безупречно бело-персиковая, в изумрудном, колдовском свете луны. Что может быть прекраснее? А индусы, как известно, весьма чтут всякое проявление прекрасного...

- Нет, я не священный молочник племени того, - медленно, останавливая свой нелепый бег, отозвался красавец-индус, и по звуку его голоса я тотчас догадалась, что рот его иссушил тот самый огнь, что полыхнул так высоко от самого его паха, где уже зреет, зреет в душноватых, глухих дебрях кудрявых, заветных, дивных волос его наконец-то проснувшийся и осознавший величие момента фаллос...

И я уже вся изготовилась... Я лежала перед ним на зеленой траве под изумрудным светом луны, несомненно как большая драгоценность, сияющая, сверкающая несказанной женской прелестью...

Но он - видимо, так принято в его секте - вдруг, вместо того чтобы действовать, как это делают белые мужчины, да и африканцы, кстати, принял странную позу и в такт дальней мелодии принялся танцевать... И, ничего не скажу, его танец был по-своему прекрасен. Но вообразите мое состояние! Из меня так и брызгал сок жизни, нетерпения, желания, и я лежала перед ним вся, готовая к самому сокрушительному взаимному объятию. И как же хорошо, что мне в голову, по какому-то наитию, пришло прикрепить к своим трусикам крошечный колокольчик - подарок одного из моих арабов, кажется, из Кувейта, который очень любил "делать любовь", предварительно увешав всю меня серебряными колокольчиками. Помнится, эти колокольчики он умудрялся прикреплять каким-то образом не только к моим волосам, соскам, подмышкам, коленкам, мочкам ушей, жилкам на шее, но даже и к тем, ну совершенно неподходящим местам, ну ниже лобка, одним словом, хотя и на лобке, на этом моем священном всхолмии, он оставлял не менее десяти таких тонко звенящих игрушек. Он, этот забавный араб, по-моему все-таки из Кувейта, ужасно любил, чтобы наши любовные схватки происходили под нежный перезвон этих самых колокольчиков...