Читать онлайн «Шпагу князю Оболенскому !». Страница 6

- Погоди, - с усилием произнес я. - Ты же куда-то ехать собирался.

Яков засмеялся:

- Пока ты спал, я бы в Москву успел сбегать. Посмотри на часы, соня.

- А, значит, ты уже вернулся.

- Молодец - сообразил! - похвалил Яков. - Смотри-ка, что мы имеем.

- Погоди, Яш, где у тебя умыться можно, голова тяжелая.

Я вернулся в комнату, освеженный холодной водой. Яков бросил мне полотенце.

- Ты им велосипед, что ли, протираешь? - спросил я, садясь к столу, на котором Яков разложил газету.

- Сейчас я тебе покажу такое, что у тебя пропадет охота резвиться! Смотри!

Он положил передо мной на стол листок бумаги со схемой. Вот как она выглядела:

"1. Самохину нанесено ранение в 22.15.

2. Самохин скончался в 23.00.

3. Дежурная и ее подруга находятся в номере с 21.30. до 22.50.

4. Оболенский возвращается в номер в 22.55".

Я поднял на Якова глаза.

- Дичь какая-то!

- Вот именно. В то время, когда Самохина ударили и когда он умер, в номере были люди!

- Не верь после этого в привидения. А как ты это установил?

- Элементарно. Понимаешь... - Яков встал коленями на стул и налег грудью на край стола. - Понимаешь, я еще во время первого допроса дежурной подумал: чего это она жмется? Но решил - дело понятное: считай, за стеной человека убили. Ан нет! Поднажал маленько, она и выдает. - Яков взял листок протокола и стал читать нужное место: - "У них (у тебя, значит) в номере холодильник, мы там продукты держим до вечера. И телевизор - как раз фигурное катание казали. А они (ты, значит) приходят поздно и никого к себе не водят - мы-то уж знаем". Не водишь? Неужели?

- Слушай, Яшка, ведь верно: телевизор-то теплый был, когда я вам звонил. Я обратил внимание - телефон ведь на нем стоит.

- Ты об этом через год бы еще вспомнил! - упрекнул Яков. - Дела! На глазах почтенных старушек происходит убийство, а они смотрят фигурное катание.

- Номер был заперт всего несколько минут, ключи от него пропали, в комнате убийца и его жертва находились, по крайней мере сорок минут и при свидетелях. Такое необычное стечение событий дает нам интересные возможности, понимаешь?

Яков кивнул:

- Но это еще не все. Вот записка из черной перчатки, копия.

Я взял ее. Изящным почерком, с ятями и ижицами было написано: "Только Вашим страданием я могу достичь моей цели. Я буду иметь наслаждение мстить Вам". Подписи не было. Вместо нее нарисован кинжал, с клинка которого густыми тяжелыми каплями падала кровь. Текст записки, как ни странно, показался мне чем-то знакомым.

- На оригинале нет не только подписи, - тихо заметил Яков. - На нем, кроме моих, нет ни одного отпечатка пальцев. Вот так-то!

...Кому бы так жестоко шутить с

нами?

В. О д о е в с к и й

Ч е т в е р г

Дубровнический участковый подобрал Якову для работы комнатку, в которой стояли два столика (на одном из них - поменьше - пишущая машинка с "заиканием"), в углу - маленький несгораемый шкаф, а вдоль голых бревенчатых стен выстроились десятка полтора старых стульев. На внутренней стороне двери, приколотый кнопками, висел плакат, призывающий хватать за руку расхитителей социалистической собственности: расхититель, жиденький, но с громадной лапой, которую вовремя перехватил мозолистой рукой суровый дружинник, грустно смотрел, как с его ладони веером сыплются пачки денег и катятся какие-то шестеренки: надо полагать, дефицитные запчасти к автомашинам.

- Ну начнем, пожалуй, - деловито проговорил Яков, когда мы выбрали себе стулья покрепче. - Прежде всего мне нужен подробный рассказ о вчерашнем дне. Прямо с утра и до того момента, как ты вызвал милицию. Сможешь? Прекрасно! Садись за машинку и валяй. А я пока накидаю план нашей работы. Кстати, упомяни-ка тот самый телефонный звонок, который - с кладбища. Ну все - начали.

Я сел за машинку. Одна буква в ней западала, и каждый раз приходилось откидывать ее пальцем. Это меня раздражало. Но работа пошла быстро. Слишком свежи были события вчерашнего дня - последнего спокойного дня в Дубровниках.

Привожу здесь, разумеется, не в протокольном варианте свою запись.

"В среду, с утра, часов до 11, я работал в номере. Потом, узнав у Оли, где мне искать Староверцева и Сашу, пошел к ним, поскольку мне требовались еще кое-какие детали к очерку. Кстати, Оля в шутливой форме обещала мне, что сегодня ночью ко мне в номер придет легендарный князь Оболенский.

Вообще ничего особенного днем не произошло, ничто не предвещало такого жуткого его завершения. Правда, мы немного шутя повздорили с Сашей, но, по-моему, это никакого отношения к делу не имело.

В каретном сарае было сумрачно, потому что свет проникал только через одно запыленное окошко, находящееся высоко над воротами. В глубине сарая стояли коляски, экипажи, узкие, разрисованные цветами сани. Полуразвалившиеся, ободранные, они все равно радовали глаз своим изяществом и легкостью. В сторонке громоздилась бесколесная карета на стоячих рессорах с опущенными окнами и раскрытым багажным ящиком. Рядом с ней ютилась какая-то статуя, по-моему, одна из Венер. Она скромно пряталась в уголке, стыдясь своей пыльной наготы.

Саша сидел в маленькой коляске и, согнувшись, что-то делал в ней. Я окликнул его.

- Садитесь, господин хороший, - шутливо проворчал он. - Я тут у ей карманы починяю. Барин все ездют и ездют, а починять вовсе недосуг. Вот и вы бы подмогнули, чем бумагу зазря портить.

Слово за слово, и мы договорились до того, что я безжалостно высказал свое отношение к легенде об исчезновении моего знаменитого однофамильца, а Саша в ответ заорал:

- Да как вы смеете? Вам это так не пройдет. Вызываю! Нет, не вызываю - я буду иметь наслаждение мстить вам!

На наши вопли прибежал испуганный Староверцев и "во избежание дальнейших осложнений" увел меня в зал с манекенами. Об этом зале гордости музея - надо сказать особо: он заслуживает того, так как наиболее ярко показывает творческий метод его работников.

В самом начале, когда для музея подобрали одежды всех эпох и сословий, мундиры солдат и чиновников, бальные туалеты уездных красавиц и гвардейские "доспехи" их поклонников, предполагалось просто развесить их, как это обычно принято, в стеклянных шкафах и снабдить табличками: "Крестьянские порты XIX века, первой его четверти" и т. д. Но Саша светлая голова - предложил одеть в эти одежды манекены и составить тематические сценки, положим: "Завтрак на траве", "За ломберным столом", "Старая графиня". Саша же и пронюхал, что званский универмаг закупил для своих витрин немецкие манекены - великолепные подделки под человека. У них были гибкие руки и ноги, поворачивались головы, а роскошные волосы можно было превращать в прически любых эпох.

Дело упростилось тем, что универмаг не чаял от них избавиться: веселые продавщицы в порядке самокритики одели одну куколку в синий форменный халатик, поставили за прилавок и сунули в руку пилочку для ногтей. Покупатели обращались к ней с вопросами, но она гордо молчала и не сводила глаз со своего маникюра. Покупатели возмущались, потом стыдились своей ошибки и вообще находили эти манекены неприличными, особенно те, что были одеты в купальные костюмы.

Саша сам ездил за ними в Званск, и вместе с Волковым они переносили манекены из грузовика в музей. Собравшийся поглазеть, как "таскают голых баб", народ хихикал. Саша и Волков краснели, злились и носили их, как дрова.

Но идея себя оправдала: экспозиция получилась очень убедительной, а в сумерки - даже жутковатой.

Староверцев, однако, без конца что-то добавлял, передвигал, менял освещение, добиваясь, видимо, большей выразительности.

В конце дня он пригласил меня к себе посмотреть его коллекции. Смеркалось, когда я разыскал его домик. Афанасий Иванович встретил меня на крыльце и проводил в комнату.

Я понял, что попал в филиал Дубровнического музея, разве что только там, в музее, был больший порядок. В доме Староверцева не было ни одной современной вещи, вплоть до самой необходимой. Кажется, он даже писал гусиными перьями, а спал на перине, набитой пухом их сородичей из прошлого века.

У окна на стуле с высокой спинкой сидела Оля, одетая в старинное платье, с веером в руке. Рядом стоял Саша. Они, изображая салонную пару, беседовали вполголоса, будто не замечая меня. Наконец Оля, холодно кивнув и делая вид, что щурится в лорнет, спросила своего кавалера самым светским тоном:

- Сударь, кто этот молодой человек у дверей? О нем не докладывали, и указала на меня движением бровей.

- О мадам! - с громким шепотом наклонился к ней Саша. - Это и есть известный журналист месье Оболенский.

- А эта молчаливая черная женщина рядом с ним?

Я невольно оглянулся: настолько естествен был ее тон.

- Это его совесть, мадам, - отвечал Саша.

- Вот как, - задумчиво протянула она. - А я слышала у Разумовских, что у него вовсе нет совести. Оказывается, вот она какая - черная и молчаливая, - и не выдержав, расхохоталась, будто рассыпала по всей комнате стекляшки.