Читать онлайн «Лучшее прощение — месть». Страница 6

Когда муж брал жену на приемы, бедной Вере оставалось только молчать, так что однажды она заявила:

— Будет лучше, если оставишь меня дома.

С тех пор комиссар стал ходить на приемы один, а Вера спокойно ждала его перед экраном телевизора или просто отправлялась спать. Дети уже стали взрослыми, и она нашла себе место машинистки. Свободное от работы время она целиком посвящала дому, где все блестело и сияло. Домоседские привычки Веры еще более обострили у комиссара Ришоттани чувство одиночества, и поначалу он стал искать утешения в детях. Но дети чувствовали по отношению к отцу, целиком занятому собственной карьерой и не нашедшему времени, чтобы заняться их воспитанием, что-то вроде презрения. И хотя важные люди приглашали его на приемы, это оставляло их равнодушными. Им хотелось, чтобы отец был не полицейским, а кем-нибудь другим, и имел бы более престижную профессию. Стена непонимания между Армандо и его семьей стала попросту непреодолимой. Возможно в этом не было ничьей вины, а возможно, виноваты были все.

Примирившись со всем этим, комиссар построил собственный мир в туринских Альпах с их багряными закатами, головокружительными спусками, временными привалами и такими же временными знакомствами с молодыми проводниками и студенческими группами. Через несколько лет он стал известен всем любителям гор как альпийский ветеран. Его уважали. Нередко проводники включали его в бригады спасателей. Крепко сбитый, умеренный во всем, он не курил и не пил.

Летом, когда лыжные вылазки становились сложнее, он тренировался на гоночном велосипеде или роликовых лыжах, или же участвовал в изнурительных походах с рюкзаком, набитым камнями — все для того, чтобы быть в форме. В свои шестьдесят лет он был гибок и строен, а атлетически сложенное мускулистое тело, благодаря постоянным тренировкам, так и дышало энергией.

Из-за крючковатого носа и черных глаз, некоторые из молодых лыжников стали называть его «орлом». Но однажды, во время экскурсии на ледники Фургена, он одной рукой с силой вонзил ледоруб в склон горы, а другой целых двадцать минут держал веревку с сорвавшимся со склона начинающим альпинистом. Он спас ему жизнь. С тех пор прозвище «орел» окончательно уступило место Ледорубу и стало символом его мужества.

Когда ему было под пятьдесят, он, при трагических обстоятельствах, познакомился со старым Рубирозой. Под влиянием антиквара он стал посещать художественные выставки и аукционы и постепенно приобщился к этому разнообразному миру искусства. Благодаря своим манерам, общительности и непосредственности стал настолько своим в этих своеобразных кругах, что всякий раз в случае похищения произведений искусства или контрабанды картинами, представляющими художественную ценность, вести расследование поручали ему.

Все это позволило комиссару завязать дружеские и деловые отношения с коллегами из французского, английского, швейцарского и американского отделений Интерпола, потому что похищенные произведения искусства почти всегда переправлялись за границу, а основным сортировочным центром и складом хранения награбленного «товара» была, как правило, Швейцария. Затем похищенное окончательно переправлялось в частные коллекции Франции, Англии и Америки или же следы его терялись на крупнейших аукционах: лондонском Сотби и нью-йоркском Кристи, на парижском Призер Адер Пикар или еще каком-нибудь.

Под защитой законов собственных стран аукционы никогда не возвращали подпольно ввезенных произведений искусства и почти никогда — ценных произведений, если существовала возможность доказать, что со времени похищения до появления на аукционе это произведение прошло через руки трех владельцев.

— Не может быть, чтобы вы не вспомнили хоть что-нибудь, пусть самое незначительное, в связи с этой побирушкой, которую вы встретили вечером 19 декабря после того, как ушли от Рубирозы, — настойчиво повторял старой гувернантке комиссар Ришоттани, снова вызвав ее в полицейское управление. — Любой самый мелкий пустяк, который может казаться вам не имеющим никакого значения, для нас может стать настоящим откровением, вывести нас на верный путь. Попытайтесь вспомнить. Ведь вы же не хотите, чтобы убийца или убийцы так легко отделались и избежали справедливого возмездия?

Маленькая и худенькая Мария неловко чувствовала себя в присутствии огромного комиссара, никак не могла сосредоточиться и все время думала о бедном Чезаре, которого она воспитала как сына, и чувствовала, как комок подкатывает к горлу. Слезы вот-вот были готовы брызнуть из глаз.

— Подумайте, Мария, — убеждал ее комиссар. — Посидите здесь, я вернусь через десять минут, вы посидите, может, что-нибудь и припомните.

За эти десять минут бедная Мария припомнила все свои двадцать лет службы у Рубирозы, и невольные слезы вдруг закапали из глаз. Она плакала молча, без всхлипов: слишком глубоким, глухим и тягостным было это горе, чтобы голос его прорвался наружу. Она почувствовала себя сиротой, без семьи и без работы. И бедный Чезаре, голос которого наполнял жизнью слишком большой дом, уже больше не сможет оживить и облегчить ее неблагодарный домашний труд. Все казалось таким нелепым. Сначала похитили бедного Диего, папашу Чезаре; его труп нашли в одном отвале. А теперь вот всю семью извели. Но, Боже, что должна была она вспомнить об этой бродяжке? Кроме платка на голове и чирьев на ногах, да того, что та была пьяна, ничего необычного она не заметила, и на первый взгляд та показалась ей обычной побирушкой. Да, чирьи. Об этом она комиссару не говорила, Хотя, какой прок от того, что она об этом скажет комиссару?

Мысли ее прервал возвратившийся Ришоттани:

— Ну что, Мария?

— Мне жаль, комиссар, но я правда ничего такого не заметила.

— Хорошо, Мария, можешь идти, но если вспомнишь что-нибудь, пусть даже пустяк, позвони мне сюда.

И комиссар посторонился, чтобы пропустить ее.

— Ах, да, комиссар, я забыла об одной глупости. Но раз вы говорите, что все может пойти на пользу, чтобы найти этих зверей…

— Говорите, говорите, Мария.

— Видите ли, в какой-то момент, когда она проходила рядом, я заметила, что на ногах у нее полно кровавых чирьев. Не знаю, может быть, это…

— Боже милосердный! Да это же наша Шелудивая! — воскликнул удивленный комиссар. — Спасибо, Мария, ты мне очень помогла. Теперь иди, и еще раз спасибо.

— Постарайтесь поймать этих проклятых… — умоляющим голосом попросила Мария. — Ведь это была вся моя семья…

— Я знаю, знаю, Мария, — мягко сказал комиссар. — Будь спокойна. Мы сделаем все возможное и невозможное.

«Интересно, что могла забыть в этих местах Шелудивая в такой час и рядом с виллой Рубироза?» — удивленно подумал он.

На всякий случай он обратился в отделение летучей полиции, чтобы там как можно быстрее разыскали и доставили к нему небезызвестную Шелудивую для допроса. Он вспомнил 1975 год, когда впервые вынужден был арестовать бродягу на одной из оживленных и богатых улиц Рима за нарушение покоя и приставание к прохожим. Она ни слова не могла сказать по-итальянски. Небольшая кошка сидела у нее в кармане широченного изорванного пальто. Шелудивая страшно ругалась по-французски. При аресте царапалась, как кошка, и лягалась, как лошадь. Она продолжала и в управлении оказывать сопротивление полиции, но когда оказалась рядом с комиссаром, который на своем самом изысканном французском языке вежливо предложил ей чашечку кофе, неожиданно прекратила сопротивление, убрала свисавшие на глаза растрепанные волосы и сделала попытку улыбнуться. Комиссар подумал, что должно быть, она была когда-то красивой женщиной. Это чувствовалось, несмотря на кровоточащие прыщи, грязь и на лохмотья, в которые она была одета.

— Благодарю за любезность, мосье… Чувствуется, что вы родились в Италии. Я люблю, прямо обожаю вашу страну, в которой родился святой Франциск Ассизский, призывающий всех людей ко всеобщему братству, всех называющий братьями и сестрами. И даже самых диких зверей. Это благословенная Богом земля, единственная… — и тут она замолчала, как бы подыскивая заключительные слова, — …на которой я могу жить и в которую хочу быть зарыта.

Присутствовавшие здесь другие полицейские не очень-то много понимали, но посмеивались над ее полупьяными жестами и странной манерой говорить. Но комиссар, который все понимал, понял также и то, что перед ним не просто бродяжка.

— Как вас звать? — вежливо спросил он по-французски.

— Никак.

— Откуда вы?

— Ниоткуда. Мы с моей кошечкой пришли из ниоткуда и направляемся в никуда. — Потом добавила: — Дайте мне немного ветчины, не заставляйте страдать животных. Я как Бриджит Бардо: познавши мужчин, утешаюсь с животными.

Видя ее состояние, комиссар не стал продолжать допрос и отправил ее в больницу. Затем связался с Парижем и отослал туда ее портрет по телефаксу. В больнице ее для начала вымыли, продезинфицировали одежду, прижгли йодом прыщи, покрывавшие ее тело. Попытались избавить ее и от последствий опьянения, но Шелудивая, как окрестил ее персонал больницы, через несколько дней сбежала. Почти в тот же день комиссар Ришоттани получил из Парижа подтверждение своих первых впечатлений об этой женщине.