Читать онлайн «Схождение во ад». Страница 14

Тем не менее, Михаил не унывал. В конце концов, жизнь его ныне протекала в развитой цивилизованной стране, давшей ему статус, бесплатную квартиру и медобслуживание, различного рода пособия, курсы по изучению языка, и, хотя по завершении безмятежного периода адаптации ожидался прессинг со стороны властей в отношении трудоустройства, он был к тому готов, решив: коли сильно нажмут, что же - пойдем на крайние меры: будем работать...

В очередной раз получив пособие на жизнь, а также сумму на приобретение мебели и телевизора, Михаил отправился в торговый центр, где, с полчаса пошлявшись для вида, сделал затем официальное заяление ответственному лицу: дескать, буквально пять минут назад неизвестным карманником у него был похищен бумажник с деньгами и с паспортом, и, если администрация не в силах выявить преступный элемент, то пусть хотя бы даст Мише официальную справку о данном инциденте.

Для составления справки пригласили представителей полиции, отнесшихся к беженцу сочувственно, и уже на следующий день конторе по социальной помощи пришлось повторно раскошелиться на утраченную ее подопечным сумму, ибо - как оставить нуждающегося человека без материальной поддержки?- а что же касается полиции, то и ей пришлось выписать Михаилу Аверину солидный синий паспорт постоянно проживающего в Германии лица, что, безусловно, был куда более действеннее для передвижений по миру, нежели серпасто-молоткастый ущербный документик...

Гуманистические основы богатейшего государства мира Михаил эксплуатировал безжалостно.

Он даже не подозревал, что поступками его руководил тот подспудный негативный опыт, что был невольно накоплен всей предыдущей жизнью в стране, где ложь и насилие, задрапированные красными коммунистическими логунгами, въедались в каждую клеточку сознания ее обитателей, чей принцип " хочешь жить - умей вертеться", хотя и не провозглашался всенародно, однако был превосходно известен каждому.

То же, хотя и в меньшей мере, относилось к сокурсникам Михаила по изучению сложного немецкого языка: полякам, румынам и прочим национальным меньшинствам из разваливающегося социалистического лагеря, чью компанию, впрочем, Аверин воспринимал с некоторой долей брезгливости за ее бескультурие, жуликоватость и мелко-криминальные наклонности.

А посему угнетало Мишу одиночество и бездеятельность, хотелось ему какого-то большого и долговременного дела, хотя, с другой стороны, каких свершений можно ожидать от примитивного спекулянта, пускай и обладающего даром выдающегося авантюриста?

Но судьба, или же тот, кто ведает тайные желания и устремления человеков, порою волшебно их воплощает в действительность. И миг, когда рухнула стена, разделявшая два Берлина, стал в жизни Аверина эпохальным, пусть поначалу отнесся он к данному событию равнодушно и даже с опаской: мол, хлынут теперь сюда, в процветающий Кельн, толпы изголодавшихся социалистических немцев, а на хрена, извините, они н а м?..

Миша мыслил, подобно втиснувшемуся в переполненный троллейбус пассажиру, сначала требовавшему от публики уплотниться, а после огрызающемуся на заднего, еще висящего на поручне: мол, куда прешь, паскуда, не видишь, блядь,- все занято!

Опасения оказались напрасными: немцы, в большинстве своем организованные, ответственные и дисциплинированные, сумбура в новой объединенной Германии не допустили, начав равномерное, отлично продуманное развитие, и озападненный славянин Аверин, по национальности способный быть отнесенным к иудеям, ибо мама его являлась еврейкой, начал постигать ту истину, что, пусть немец и восточный, социализмом деформированный, порою умеющий лишь камень дробить, но немец этот, в желтой форменной фуфайке молотком отбойным орудующий, неизменно будет хозяином на этой земле, а вот Миша - никогда. Миша - ауслэндер, чужак, изгой, и - имей бы он гражданские права, "Мерседес" последней модели, виллу или же замок, все равно отныне и вовек в Германии он будет всего лишь жалким приживальщиком и паразитом в глазах как обывателей, так и власть имущих. Аминь!

Невольно задумался Михаил и над тем, что, с разрушением берлинской перегородки открывалась площадка с миллионными массами еще не опомнившихся от гнета социалистических идей немцев, естественно нуждавшихся в западных товарах народного потребления. Не сыграть ли тут в какую-либо игру?

Миша мыслил неверно и наивно, ибо крупные корпорации уже ледоколами прорубались намеченными маршрутами по восточным территориям, осваивая заранее ими распределенные и расчерченные с хирургической точностью и основательностью рынки.

Но, самоуверенно обольщаясь непогрешимостью собственных общих идей, давно и детально проработанных компетентными экономическими аналитиками финансово-промышленных монстров, Михаил принял к руководству слепую схему, где мысль рождает действие, а действие - последующие мысли, пусть никаким конкретным содержанием ни мысли, ни действия не отличаются.

Вспомнился Мише некий Курт Эрлингер, с кем полгода назад познакомился он в одной из пивных Кельна. Курт, житель Восточного Берлина, работник одного из НИИ, навещал в Западной Германии дальних родственников.

Видок у социалистического германца был жалкий: дешевый костюмчик, застириранная рубашечка, галстук, доставшийся, видимо, в наследство от дедушки; неоднократно бывавшие в ремонте ботинки...

Несомненным его достоинством в глазах Михаила являлось свободное владение русским языком - Курт в свое время окончил Московский университет.

Миша, с гордостью сознавая свое превосходство как джентльмена из капиталистической мировой системы, щедро поил стесненного в средствах Курта пивом и водкой, ностальгировал по Москве; в итоге они обменялись телефонами, и вот теперь Аверин решил напомнить об этой случайной пивной встрече и о себе лично звонком в Берлин.

Курт Мишиному звонку внезапно обрадовался. Сообщил, что произошли у него крупные перемены в жизни, причем, с таким вздохом сообщил, будто вся берлинская стена на него именно и обрушилась; сказал, что был бы не против увидеть Мишу у себя в качестве гостя, на что получил незамедлительное согласие Аверина, тут же отправившегося на вокзал.

Курт поселил Михаила у себя дома, в просторной четырехкомнатной квартире, где проживали также жена Эмма и двое малолетних детишек, слабо еще говоривших не только понемецки, но и вообще по-человечески, обходясь в основном нескончаемым ором, а в редкие спокойные минуты нечленораздельным попискиванием. Долговременное проживание в такой обстановке для Михаила, конечно же, исключалось.

Восточный Берлин произвел на Мишу впечатление ошеломляющее. Та же Москва. Была здесь просто-таки копия Ленинского проспекта с явно узнаваемым стилем "сталинского" градостроения; в квартире же Курта Миша узрел щемяще знакомую гэдээровскую мебелишку из древесно-стружечных плит и еще кучу утвари, аналогичной той, что повсеместно бытовала в России во времена развитого, ха-ха, социализма.

Идею об облагодетельствованиии восточных немцев западным дефицитом Курт воспринял с восторгом. Сам он находился в достаточно сложном материальном положении, ибо, как чистосердечно признался, работал совместно с супругой вовсе не в мифическом НИИ, а в "штази" - госбезопасности, ныне расформированной и преданной анафеме.

Нет, утверждал Курт, они не оперативные работники, не следователи, а рядовые бумагомаратели из экономического департамента, но каток прошелся по всем равномерно, и будущего теперь у них никакого: государственная служба отныне исключена, только неквалифицированный труд или же частный бизнес, а потому готовы они хоть куда, лишь бы где посытнее и потеплее...

Первый вечер торжественной встречи будущих партнеров ознаменовали три выпитых до дна бутылки водки "Горбачев".

- У тебя - язык, у меня - это... - Миша стучал себя по голове согнутым пальцем. - Не пропадем. Развернемся!

Жена Курта Эмма взирала на гостя хмуро. Миша не знал, говорил ли Курт правду относительно бумагомарателяэкономиста, но взгляд Эммы более напоминал именно что взор следователя, причем, из системы гестапо.

И затаенно-остро уяснил тогда Михаил то, что понимал ранее более разумом, нежели сердцем: чужак он здесь, да и вообще - р у с с к и й, и хотя гость жданный, но не очень-то и желанный, и сидит за столом вовсе не из-за доброты хозяев и их симпатий к нему, а из-за безысходности и растерянности, царивших в этой некогда благополучной семье, чья сегодняшняя задача состояла в элементарном стремлении выжить.

Однако отринул от себя Михаил тягостные эмоции, вечер закончил на оптимистической ноте, и бесцеремонно остался ночевать в казенной квартире бывших немецких гэбэшников, решив, что хоть и тяжел хозяйки взгляд, а цена ему все равно меньше, чем номеру в отеле.

Утром же гулял он, опохмеляясь баночным пивом у Бранденбургских ворот, поглядывал на серенький Рейхстаг без купола, увезенного в качестве трофея американцами за океан и обдумывал дальнейший план действий.