Читать онлайн «Сандаловое дерево». Страница 29

— Здесь страшнее, чем в церкви, — прошептал Билли.

— Давай найдем тебе какую-нибудь книжку. Мы быстро.

Я нашла книгу с цветными картинками, изображавшими правителей империи Великих Моголов, храмы с луковичными куполами и суровых воинов с грозно занесенными скимитарами. Пока Билли несмело переворачивал страницы, я отыскала историческую секцию, а там — внушительный том с многообещающим названием «Радж». Статью под заголовком «Сипаи» сопровождала иллюстрация — дерзкого вида молодой индиец в тюрбане с плюмажем, облегающих белых штанах и красном мундире с латунными пуговицами. Английская винтовка в его руках выглядела трофеем. Жуткая картинка на следующей странице изображала убитых и умирающих индийцев в обнесенном стеной дворе. Под стеной лежали десятки или даже сотни тел: мужчины с застывшими в ужасе глазами, женщины в окровавленных сари, дети. Подпись гласила: «Резня в Амритсаре». Объяснение нашлось на соседней странице. В 1919 году, когда тысячи индийцев собрались на праздник весны на площади Джаллианвала-багх, британские солдаты, которыми командовал бригадный генерал Реджиналд Дайер, открыли по ним огонь. Политическое напряжение росло уже несколько недель, но никто не ожидал нападения на невооруженных людей. Дайер приказал своим людям стрелять туда, где толпа гуще, и они стреляли, пока не кончились патроны, выпустив четырнадцать сотен пуль. Бронемашины блокировали единственный выход, и люди пытались лезть через стены, становясь легкими мишенями. Спасаясь от пуль, некоторые прыгали в колодец — потом оттуда достали сто двадцать трупов. Численность убитых и раненых превысила полторы тысячи человек. Младшему из погибших было шесть недель.

Позднее Черчилль сказал: «Индийцы стояли так плотно, что одна пуля поражала троих или четверых; люди метались во все стороны… а потом им представили самый ужасный из всех спектаклей, показав мощь не знающей жалости цивилизации».

Суд признал Дайера виновным, но парламент пересмотрел это решение и снял с него все обвинения. Палата лордов провозгласила генерала «Спасителем Пенджаба». Газета «Морнинг пост» учредила фонд поддержки, собравший 26 000 фунтов стерлингов. На следующий год Ганди учредил движение «Уходите из Индии», и то было начало конца британского правления.

Под впечатлением от прочитанного я медленно закрыла книгу и вздрогнула, когда Билли потянул меня за руку:

— Мам, Спайк устал.

Перед глазами сама собой возникла картина — моего сына расстреливают в парке.

— Да, мой Персик, конечно. — Пришлось сделать над собой усилие, чтобы не выдать охвативших меня чувств. — А что, если мы заглянем на базар?

— Да! — Он вылетел за дверь, и я, оставив книгу на столе, вышла следом. Билли уже забрался в машинку и сунул Спайка между ног. — Базар в тыщу раз интересней этой книжки.

Я шла по Моллу, чувствуя себя совершенно разбитой. Картины бойни в Амритсаре стояли перед глазами, и как ни старалась я вытеснить их образами мирной жизни Симлы, холодный ужас не отступал: в моем воображении танк полз по улице, нацелив пулемет на нас с Билли. Как они могли? Как такое вообще возможно?

Звук барабана и трубы увлек Билли к свадебной процессии, и он возбужденно указывал мне на жениха, гарцующего впереди на белом коне в тюрбане, украшенном кусочками зеленого стекла. Меня же больше заинтересовала невеста, смущенно улыбавшаяся за прозрачными занавесками паланкина. Она была в красном свадебном сари, и золото свисало у нее из ушей и носа, обвивало шею, руки и лодыжки. Руки ее покрывали сделанные хной татуировки, отчего казалось, что она надела какие-то кружевные оранжевые перчатки; орнамент из цветков и бабочек символизировал замысловатую паутину, соединяющую все живое, олицетворяющую радость и горе, взлеты и падения в общей судьбе мужчины и женщины.

— Это принц и принцесса? — спросил Билли.

Я кивнула:

— Сегодня — да.

Поравнявшись с нами, невеста отвела занавеску паланкина и посмотрела на меня, а я увидела ее лицо — юное, почти детское, с подведенными сурьмой глазами и пухлыми губами. Мне она показалась воплощением безмятежной любви, несмотря даже на замужество, устроенное, несомненно, по сговору родителей. Я собралась с силами, чтобы не поддаться нахлынувшей ностальгии по этому чистому, теплому чувству и пришедшему с ней легкому презрению к очевидной наивности. Почему мы так упрямо верим в невозможное? Эта юная пара прямо-таки светилась верой в то, что теперь их мир достиг совершенства. Я вспомнила, как это было со мной, и горло сжала тягучая боль. Пришлось сглотнуть и отвернуться от сына, пряча подступившие слезы. Билли всегда замечал малейшие перемены в моем настроении, и мне хотелось по возможности оградить его от переживаний. Пусть, пока это возможно, наслаждается магией жизни, думала я, не желая вталкивать его в жестокий мир. Натянуто улыбнувшись, я потащила коляску в сторону, подальше от свадебной процессии.

— Красиво, да?

— Они будут жить во дворце, да, мам?

Скорее всего, в однокомнатной лачужке с земляным полом. Принцесса будет собирать коровьи лепешки, таскать хворост, носить на голове котелки с водой — и так до конца жизни. Половина ее детей умрет во младенчестве. А удалой принц станет, может быть, рикшей и будет, пока позволяет здоровье, таскать коляску. Или сделается крестьянином и попытается жить с земли, упрямой и неуступчивой, глядя, как умирают его дети, и моля богов ниспослать дождь.

— Нет, милый, не во дворце. Они обычные люди, но сегодня у них праздник.

Я не стала добавлять, что присущая индийцам устойчивость, способность приспосабливаться к обстоятельствам, наверно, поможет им выжить — в отличие от таких недотеп, как мы.

Резня в Амритсаре и картина свадебной процессии легли на сердце камнем. Идя по пыльным, немощеным улицам, я оглядывалась по сторонам, высматривала признаки беспорядков, сообщения о которых так обеспокоили Мартина. Двое мужчин на крыше преспокойно жевали пан, сплевывая на землю красную жижу; босоногий индиец в белой шапочке прошел мимо, щелкая семечки; маленькая девочка сидела на корточках, держа в руках белого кролика. Индия убаюкивала, навевала свой магический сон. Жизнь продолжалась.

Люди носили те же самые сари, дхоти, чадры, панджаби, дупатты, курты, ермолки и тюрбаны, что и их предки на протяжении веков, и сама улица, наверно, не очень изменилась с тех пор, как по ней ходили Адела и Фелисити. Я попыталась поместить сюда викторианские парасоли и корсеты и ощутила непрерывную, связующую нить времени. Картина получилась идентичная, исключая разве что нищих-попрошаек, особенно детей.