Читать онлайн «ОТ/ЧЁТ». Страница 5

Ну, суббота — дело святое. По моим наблюдениям, суббота создана не для евреев. Она придумана специально для вузов, для занятий историей, физкультурой и информатикой и более ни на что не пригодна. А вот то, что спецкурс мой поставлен не первой парой в понедельник, я расценил как явное доказательство возможности чуда в наше полное ложных суеверий время.

Процесс утрясания утрясания, крайне бестолковый по своей сути и утомительный по содержанию, навел меня на мысль посвятить остаток дня и вечер коллекции. Я засел было за компьютер, чтобы привести в божеский вид каталог и решить наконец вопрос, мучающий меня, как трещина в пятке, последние месяцев шесть. Вопрос такой: должен ли каталог в «Ворде» (а другими приложениями я не владею) выглядеть как таблица или как обычный текст?

В моей коллекции часть колокольчиков — сувенирные. Я их не покупаю, их мне дарят. Друзья привозят из разных районов страны и из-за границы. Я их обозначаю шифром К/С, порядковым номером, а в каталоге указываю высоту, диаметр, материал, из которого сделан (преобладают латунь и керамика), время и страну приобретения. Колокольчики с шифром К/С-Р предназначены для того, чтобы брать их в руки и звонить. Они-то и стоят на полках. Но их у меня мало, и среди них старинных или исторических один-два.

Со старинными колокольчиками (шифр К/И) все гораздо сложнее. Во-первых, они делятся на поддужные и подшейные. Эти последние, так называемой гречушной формы, без ярко выделенной юбки, не звенят, а гремят. Во-вторых, поддужные колокольчики хотя и имеют примерно одинаковую форму (для начала XIX века — валдайскую), но изготавливались не только на Валдае, но и в Вологде, в Сибири (Тюмени и Шадринске), в Московской губернии, в Касимове, в городке Слободском Вятской губернии. Вот вятские (а также гречушные слободской разновидности) как раз и составляют небольшую, но лучшую часть моей коллекции. Остальные колокольчики — подарки и те, что чем-то привлекли внимание. Ведь (и это в-третьих) на колокольчиках бывают изображения — орлы или ангелы в клеймах, плоды и цветы; надписи, порой очень оригинальные. Наконец, встречаются колокольчики с необычным соотношением тулова и юбки, с поясками и проточками, с надписями на обрезе юбки. И это не говоря о разнообразных формах ушка, петли, за которую цепляют язык, и самого языка!

Мне до сих пор не удалось разработать такой шифр, в котором были бы отражены все элементы классификации, как то: место и время изготовления, материал, предназначение, форма и наличие индивидуальных черт. А за то, чтобы обозначать в шифре авторство, я даже и думать не брался.

В связи с увеличением числа бубенчиков до десяти тут же обозначилась новая серьезная проблема: нужно ли к шифру Б и порядковому номеру арабскими цифрами вводить в дополнение год приобретения, а также номер бубенчика в соответствии с его весом и звучанием? И не будет ли новый шифр, например Б-4/03-5, слишком громоздким? Увы, ни одной из этих проблем мне в тот вечер, как, впрочем, и во все последующие, решить не удалось, потому что около пяти часов мне в дверь позвонили.

Я и так не люблю гостей, заявляющихся без звонка, хотя бы даже от подъезда, по домофону. А тут первый раз за день задумался — и на тебе! Но открыл.

На пороге стоял чопорный, пожилой, совершенно лысый, кто? — напрашивается «джентльмен», но уж джентльменом он никак не был. Мужчина? Ну да, в общем. Строгий костюм по моде 1975 года и, похоже, того же года производства сегодня смотрится супермодным. Остроносые полуботинки. Белая рубашка, застегнутая на все пуговицы. Галстука нет. Морщины, но в меру. Очень правильные и очень белые зубы. Грустные глаза. Тонкие когда-то, а сейчас шишковатые пальцы. Часовщик на пенсии.

Он представился Кербером Семеном Сигизмундовичем, отказался от чая и кофе, ничего другого предлагать я не стал.

Беседу нашу дословно у меня воспроизвести не получается. Семен Сигизмундович говорил с видимыми затруднениями, нехотя и как будто что-то ища взглядом у меня за спиной. Долгие паузы между его высказываниями я вынужденно заполнял невнятным, то утвердительным, то вопросительным бормотанием.

Семен Сигизмундович, пристально глядя куда-то в окно, начал с того, что он библиофил и надеется, что как коллекционер я его пойму. Я выразил осторожную надежду, что да, подавляя желание заглянуть себе за спину. Его интересует духовная и масонская литература конца XVIII — начала XIX века. Я больше взглядом, чем словами, показал, что ничего не имею против. И вот он сегодня узнает, что Иван Степанович… Мое невнятное недоумение было быстро развеяно: Иван Степанович — усатый торговец с Измайловской ярмарки. Так вот, этот самый Иван Степанович, постоянный, так сказать, поставщик Семена Сигизмундовича, продал мне книгу, которая его чрезвычайно интересует. Что ж за книга? Да поэма анонимного автора, опубликованная в 1818 году под названием «Черты Ветхого и Нового Человека». То есть… То есть готов он купить у меня эту поэму по цене чуть сверх разумной или обменять ее на колокольчик, коий был мне немедленно продемонстрирован.

По первому взгляду колокольчик был если не уникальный, то из редких. В очень хорошем состоянии, целый, без трещин и вмятин, со своими, а не чужеродными ушком, петлей и языком. По форме — валдайский. Тулово от юбки отделено валиком и двумя проточками. На тулове три клейма с двуглавыми российскими орлами. На юбке хорошо читалась надпись в три яруса. Два верхних яруса составляла надпись: «Разливайся песня звонко, колокольчик не молчи». В нижнем ярусе подпись: «Лил Михаил Катаев в Слободском» и дата «1805».

Передо мной был самый ранний датированный поддужный колокольчик из Слободского, с никогда ранее не встречавшейся надписью. Более того, фамилия мастера «Катаев» попадалась мне в литературе, но изделия его были неизвестны. А первыми датированными работами до сих пор считались колокольчики мастера Луки Каркина 1806 года, Михаила Макушина — того же года (но я его работ не видел) и Василия Бородина 1807 года с надписью: «Кого люблю того дарю». Этот последний колокольчик я сам купил там же, на Измайловском рынке, за полторы тысячи рублей, всласть поторговавшись, дважды уходя насовсем и возвращаясь, сопровождая торговлю кручением шеей, закатыванием глаз и тому подобными церемониальными приемами, главная цель которых — не сбить цену, а проявить уважение к продавцу и роду его занятий. Ну и чтоб ему было потом о чем рассказать.

А за такой колокольчик, какой оказался передо мной (если он подлинный), я отдал бы всю свою библиотеку и половину коллекции.

Стараясь не подавать виду и понимая, что уже подал, что весь с потрохами в его, Семена Сигизмундовича, власти, я рассмотрел колокольчик в лупу. Не заметил явных признаков подделки. Вернул колокольчик владельцу и пробормотал что-то такое в принципе согласное с нотками сомнения, долей удивления и слабоуловимым мотивом недоверия во внезапно осипшем голосе. Все это парфюмерное разнообразие моих чувств гость пропустил мимо ушей. Он сидел и ждал, ясно понимая, что мне даже не надо говорить «да».

Я все же поинтересовался, чем привлек моего посетителя именно тот экземпляр поэмы, что сейчас находится у меня, и получил вполне убедительный ответ.

— Дело в том, — сообщил мне библиофил, — что при издании поэмы первоначально была допущена ошибка. Вместо утвержденного цензором варианта в типографии набрали черновик. Когда же ошибка обнаружилась, первый выпуск в несколько десятков уже сброшюрованных экземпляров пришлось пустить под нож. Несколько книжек — совсем малое количество — сохранилось. Не для продажи, а в качестве… сувенира, что ли, для самого автора и нескольких его друзей. Вот эти экземпляры и обладают определенной ценностью, но исключительно для специалистов и коллекционеров.

Я извинился, вышел в коридор, где, как мне казалось, на тумбочке у входа должна была со вчерашнего вечера лежать поэма. Ее там не было. Я вернулся в комнату, где сидел коллекционер, извинился еще раз, осмотрел комнату с колокольчиками (стеллажи и полки), кухню (все открытые поверхности), коридор (пол), снова комнату с колокольчиками (пол и кресло-кровать), кухню (внутренности трех полок), коридор (за и под тумбой, шкаф для одежды, газетницу), зачем-то заглянул в ванную и туалет, вернулся в комнату, но ничего там осматривать не стал.

Мой гость сидел, похоже, в той же позе, в какой я его оставил, и терпеливо ждал. Я сказал ему, что да, мол, купил поэму, что обмен, предлагаемый им, меня в принципе (в принципе! сжевать бы язык!) устраивает. Но в данный момент у меня нет на руках книги, я отдал ее, э… утром, э… коллеге… специалисту… которому она может быть интересна, но в ближайшее время собираюсь получить ее обратно…

Он даже не удивился, как будто ждал, что так оно и будет. Огорчился, да, это было заметно, но ни одного вопроса («Неужели? Так быстро?»), ни одного замечания («Как жаль. Зачем вы так поспешили?») от него я не услышал. Он предложил мне оставить колокольчик у себя на несколько дней, как знак предварительной договоренности, положил на журнальный столик визитную карточку, чопорно попрощался и ушел. На визитке значилось: «Кербер Семен Сигизмундович. Стоматолог». И номер телефона.