Читать онлайн «Леди-босс (Леди-бомж - 2)». Страница 51

В ряду лавочек и магазинчиков белел остекленный павильон новой аптеки, владельцем которой был Зюнька, я вспомнила, что кассиршей там мамаша Петьки Клецова, которая, как и каждый второй в городе, распрекрасно знала Лизку Басаргину и которая была всегда в курсе всех городских сплетен и новостей, и решила дождаться утра.

А пока неспешно проехала мимо местной ментовки. Перед нею стояли патрульные "жигулята" и мотоцикл с коляской, какой-то мент, позевывая, обметал веником ступеньки у входа. Но, в общем, мне показалось, что на яркую иномарочку с московскими номерами он внимания не обратил, тем более что было лето и из Москвы на пляжи и окрестные просторы уже попер столичный житель.

Я знала, куда мне поехать.

Деда в знак заслуг похоронили почти в центре города, на старом небольшом кладбище, где обычных горожан уже давно не хоронили и где лежали отцы города как царских, так и последующих времен, воротилы сапожных дел, поскольку со времен Петра считалось, что у нас тут столица сапожной империи. После революции часть гранитов и мраморов со старых памятников шла на надгробия передовых строителей новой жизни, местного, конечно, масштаба, но часть сохранилась, с памятников только посшибали кресты. В общем, это было уже не столько кладбище, сколько самая старая часть городского сада, только чугунные литые ворота на входе, со скорбными ангелами и опрокинутыми факелами, еще напоминали, что тут кладбище.

Сразу за воротами была пирамидка из нержавейки, со звездой, под которой лежали местные пацаны, из "афганцев". Дедово место было дальше, в глубине.

Я оставила машину перед воротами и побрела к Панкратычу. Место действительному члену Академии сельхознаук, лауреату и так далее отвели достойное, земли человеку земляному не пожалели, между двумя дубами на невысоком бугре лежала большая, красиво обколотая только спереди, под табличку, но, в общем, необработанная глыбина темно-серого с искрой гранита, которую дед лично привез из Карелии и которую мы тут ставили вместе с Иркой Гороховой лет пять назад, как раз перед тем, как меня повязали.

Эта сучка еще орала на крановщиков, как хозяйка, заботилась, значит, почти по-родственному.

Под дубами было темно. Трава вокруг памятника была аккуратно обкошена, и я поняла, что за могилой присматривают. Правда, в стороне был поставлен стожок и обкошенность можно было отнести и на счет какого-нибудь хозяйственного горожанина, который заготавливает сенцо для своих кроликов или козы.

Я протерла платком латунную доску, пожалела, что у меня нет свечки, стала на коленки и, припомнив кое-что из Гашиных молитв, немножко пошептала.

Когда я вышла с кладбища, возле "Дон Лимончика" стоял мотоцикл с коляской, один из ментов светил фонариком внутрь, а второй топталей чуть поодаль с коротким автоматом на плече и с "уоки-токи" в руках, в рации что-то трещало и бормотало.

- Есть проблемы, ребята? - спросила я.

Оба были очень молодые, и, если они из местных, вряд ли я когда-нибудь с ними пересекалась.

Наверное, мы уже всем десятым классом гоняли на острова, на нашу "трахплощадку", когда их мамы за ручку привели в школу.

В лицо они меня не знали, это уж точно.

- Документы попрошу, - сказал тот, что с фонарем.

- А в чем дело? Стоянка запрещена или ловите кого?

- Кого надо, того и ловим.

Я вынула и протянула ему паспорт и визитку.

Он посветил фонариком в паспорт, повертел визитку, никакого впечатления на него она не произвела.

- Сумочку, пожалуйста...

Я пожала плечами и протянула сумку. Заводиться с ними в мои планы не входило ни с какого боку.

Он сунул нос в сумку, и только тогда я вспомнила, что внутри пистолетик.

- Ого! Тут ствол.

- Там еще и разрешение на ношение. И все такое! - заметила я.

- Права, техпаспорт...

- Это в бардачке.

Я отомкнула дверцу и выгребла все, что надо.

- Багажник откройте...

Процедура была нормальная. В Москве и окрестностях трясли всех. Особенно на иномарках. Но обычно за мной плелся охранник на "жигуле" и тотчас вмешивался, для страховки похрустывая мздой в кулаке. Наверное, и эти того же ждут. Тем более тачка не местная, номера московские. И, по всему судя, эти недозрелые соловьи-разбойники тоже освоили все начала ментовской обираловки. Единственное, на что я надеялась, - в красной книжечке на оружие стояла подпись генерал-лейтенанта и красная печать.

Они отошли чуть в сторону, что-то побубнили по рации, пошептались и потом сказали, что я должна проехать с ними до ментовки.

- С чего это?

- До выяснения.

- Смотрите, как бы потом не пожалели, - сказала я.

- Так мы же, это... приглашаем.

Я поняла, что сделала первую глупость: нужно было дождаться дня и въехать в город в потоке, а так одинокая тачка была слишком большим раздражением.

Но делать было нечего, они прилипли плотно, а ставить на место служивых логичнее через начальничков.

Так что минут через десять я уже сидела на дубовой скамье в коридоре родимой ментовки. Паспорт и сумочку с деньгами и дамской дребеденью они мне вернули, но ключи от машины, ствол, визитку и книжечку, снова пошептавшись, куда-то унесли.

За остеклением, в выгородке, где обычно сидел дежурный, никого не было. А так все было, как всегда, здесь почти ничего не изменилось с того самого дня, когда меня привели сюда в наручниках, прямо из дедова дома, а дознаватель Курехин торжественно нес пластиковый продуктовый пакет с "изделиями из желтого металла", которые я вроде бы свистнула в квартире у судьи Щеколдиной.

В тот раз мне дали по шее, чтобы я не орала, и впихнули в камеру предварительного заключения. Как и тогда, воняло хлоркой, блевотиной и мочой, которыми метили ментовку местные алкаши. Изменений почти не было, если не считать того, что в отгородке для дежурного стоял дешевенький компьютер, в потолки были ввинчены лампы дневного света вместо прежних, обычных и в проволочных сетках, а на стене висел плакат с Жириновским. Жирик в своем фирменном картузе был просто прекрасен.

Видно, прошедшая ночь для ментов была спокойная, в КПЗ никто не бузил, было сонно и тихо.

Я закурила.

Наконец откуда-то из глубины в коридор вылез громоздкий дядька, на ходу застегивавший летнюю милицейскую рубашку с погончиками майора. Он, видно, где-то спал. В руках у него была моя визитка.

- Ага, - сказал он. - Все точно! Это ты! Точно, Лизка! Басаргина... А ты меня не помнишь?

- Не имею чести. - Я высокомерно отвернулась.

- Ни хрена себе! Ты же мне руку прокусила! Вот эту! Когда я тебя в суд из СИЗО доставлял! Лыков я! Ну? Мне тогда как раз первую звездочку в погон воткнули... Младшего лейтенанта!

Я промолчала.

- Слушай, а мне бубнят: "Туманская", "Туманская"... Ну да! Ты ж замужем. Весь город трепался.

- Была я мужняя. А теперь вдова.

- Ну да... Прости. Твоего же замочили... В газетах писали.

- Что за базар, начальничек? - Я даже губу отклячила, работала под приблатненную и крутую. - Это, конечно, еще не нары, но я тут париться не собираюсь! Ключи от тачки, ствол и ксиву на стол - и "прощайте, скалистые горы!". В общем, что вам от меня надо, майор?

Он как-то сник, почесал загривок и зашептал громко:

- Да не мне, не мне!.. Пройдем, а? Тут же недалеко... Площадь перейти... Она уже звонит, орет, понимаешь...

"Она" действительно ждала меня.

Возле мэрии стояла черная "Волга", окна на втором этаже светились, и было нетрудно догадаться, что Маргарита Федоровна Щеколдина примчалась сюда по первому свистку, спозаранку.

Майор остался в приемной, а я прошла через массивные двери в градоначальный кабинет. Он был слишком велик для этой невзрачной женщины. Она курила свою неизменную беломорину, стоя у окна.

И черная импортная мебель, и панели под дуб, которыми здесь все было обшито, и триколор, распятый по стене рядом с портретом президента в массивной раме, и золоченый двуглавый орел, похожий на индюка в короне, и даже якорь, цепи и еще какие-то хреновины, долженствующие, в натуре, изображать герб города, - все это было каким-то ненастоящим, как в спектакле из державной жизни.

Настоящей была эта тетка. Во всяком случае, по сравнению со всей этой мертвой бутафорией, которая ее окружала. Если честно, я ее просто не узнала. То есть, конечно, я понимала, что это именно она, бывшая судия, ныне мэрша, та самая очень неглупая гадина, которая всегда и все точно просчитывала и без всяких сомнений смела со своего пути доверчивую студенточку, которая могла помешать ей сделать то, что она задумала... Та же - и все-таки не та. Она здорово изменилась за то время, когда я ее не видела. Всегда ухоженная, обработанная лучшими куаферами города, носившая строгие костюмы, как военные носят мундир, и еще недавно вызывавшая интерес у мужиков, она как-то разом возрастно сломалась, обмякла, потускнела, и нынче каждому было ясно, что она не просто женщина в возрасте, но молодящаяся изо всех сил старуха. И признаки этих отчаянных усилий были налицо. Видно, она подхватилась с постели заполошно, ни умыться, ни подкраситься толком не успела, а может, и не сочла нужным. Под подбородком и под ушами были видны остатки какой-то косметической маски. Волосы она, видно, подкрашивала под шатен-каштан, они отросли, и цвет их у корней был грязно-седой, с блеклой желтинкой. На плечи она набросила дорогой и модный плащ из серой тонкой лайки, под него успела поддеть какую-то мятую домашнюю кофту и затрапезную юбчонку. А когда я разглядела на ее ногах шлепанцы без задников, поняла, что она или очень торопилась меня увидеть, или просто ей уже было на все наплевать. Она в городе полная хозяйка, и пусть ее принимают какая есть. В этой ее усталой сутулости, оплывшей фигуре без всякого намека на талию, больших руках и широкой скуластой физии было что-то очень простецкое, бесхитростное, в общем, крестьянское, и я вспомнила, как Гаша мне рассказывала, что, когда Щеколдина вербовала себе сторонников среди горожан, проламываясь в мэры, била на то, что когда-то работала телятницей, а юристом стала чуть ли не по принуждению, в порядке комсомольской дисциплины: получила путевку на юрфак. То, что она своя для всех, она демонстрировала и в горсуде, когда по-свойски покрикивала на публику: "Никитична, не вопи...", "И ты не вылезай, Иван Иваныч!" И когда как кандидатша затеяла посадить на пустыре вокруг роддома ягодник и сад, для потомков, в телогрейке и резиновых сапогах умело орудовала лопатой. И даже втихую пила самогоночку с мужиками, для сугреву.