Читать онлайн «Браслет из города ацтеков». Страница 35

Он же не знал, что машину станут отбирать.

Будут трогать грязными руками, оставлять отпечатки, портить великолепие желтого цвета!

Он просто пытался забрать свое. А воспитатели сказали, что Ягуар дрался. И что он разбил тому, второму мальчику, чье имя навсегда стерлось из памяти, нос до крови. И что дело, наверное, дойдет до директора…

Отец дождался родителей мальчика, которые – удивительно! – вдвоем обнимали сына и утешали, и обещали ему купить точно такой же грузовик. А отец, услышав, предложил забрать грузовик Ягуара, потому как такое наказание будет самым правильным.

За ремень, правда, он снова взялся. Но плакал Ягуар не от боли – от обиды.

И еще потому, что родители вновь поссорились. Мать обвиняла отца. Отец кричал на нее, повторяя, как заклятье, что Ягуар – проклят. Она же отвесила пощечину. Он толкнул ее в грудь, и мать упала на стол, спиной на тарелки и миски. Она закричала. Он выскочил из кухни и из квартиры тоже. Хлопнула дверь.

Стало тихо.

Ягуар, выбравшись из кровати, прокрался на кухню. Мать курила. На стеганом халате ее были пятна сметаны и аджики, а к рукаву приклеилась кожура от сосиски.

– Не надо больше драться, – сказала мама, вытирая глаза. Тушь размазалась, как будто мама гусеницу черную раздавила. – Хорошо?

– Хорошо, – согласился Ягуар и, присев, стал собирать посуду. Убирали вдвоем. Потом мама достала из тумбочки пузатую бутылку с иностранной этикеткой, а Ягуару велела отдыхать.

– Завтра мы с тобой сходим в одно место, – сказала она. – Тебе понравится.

Но мама ошиблась. Было скучно. Во всяком случае, поначалу. Ягуар помнил огромное здание, крыша которого лежала на спичках колонн, и он еще подумал, что колонны слишком уж тонкие. И когда-нибудь крыша обвалится. Она накроет и узкие окна, и высокие ступеньки, подниматься по которым было тяжело.

Внутри тоже были колонны, но другие – низкие и толстые. Под самым потолком они раздваивались и закручивались бараньими рогами. А мама объяснила, что колонны – ионические. А здание построено в духе позднего классицизма. И пока шли по длинному-длинному коридору, рассказывала про древних греков, придумавших, какими должны быть правильные колонны.

Ягуар слушал и считал двери. Правда, считать он умел только до десяти, но когда линейка заканчивалась, просто начинал счет сначала.

– Веди себя хорошо, – сказала мама, остановившись перед серой дверью, на которой выделялась желтая табличка. Ягуар пожалел, что буквы не все знает. – Ты же хочешь, чтобы папа вернулся?

Ягуар не хотел. Но одной маме было плохо. За дверью был не отец, а старый мамин знакомый, который почему-то почти перестал появляться в квартире.

– Привет, Ванечка, а ты совсем большой вырос, – сказал знакомый, обнимая Ягуара. И вверх подбросил, к самому потолку. – И тяжелый.

– Здравствуйте, дядя Паша, – ответил Ягуар.

– Здравствуй, Пашенька. Будет чем занять его?

Дядя Паша усадил Ягуара за свой стол, огромный, словно море, и дал несколько листов бумаги, велев:

– Порисуй, мы пока с мамой поговорим.

Они ушли за дверь, которую Ягуар не сразу увидел, потому что дверь притворялась дверью шкафа. Рисовать быстро надоело, и Ягуар, сложив листы и карандаши, сполз со стула. Он подобрался к двери и приоткрыл ее. Он не хотел подслушивать, но должен был убедиться, что мама не плачет.

– …Инночка, пойми, вы оба мне дороги. И ты, и Митя… и мне больно смотреть на то, что с вами происходит. И мой совет… он покажется тебе жестоким, но я подозреваю, что это – единственный шанс сохранить хоть что-то. Разведись.

– Я люблю его.

– И он любит тебя. Но Ваня…

– Ребенок! Просто ребенок! Я не понимаю, откуда он взял, что Ванечка – чудовище? Он сам чудовище, если думает так!

Ягуар посмотрел на свои руки. Руки были обыкновенными. Грязны немного, с обгрызенными ногтями и парой свежих царапин.

– Он не думает. Он ищет повод. Пойми, он видит перед собой чужого ребенка, которого ты заставляешь любить! Нельзя заставить любить, Инна.

– И что мне делать? Отдать Ванечку в интернат?

Сердце остановилось.

– …я не могу. Он мой сын. Я его мать.

– Тогда отпусти Митю.

– Тоже не могу.

– Инна… я не хотел тебе говорить, но… лучше отпусти сейчас, сама, чем…

– Чем что?

– Чем он уйдет и бросит тебя.

Это было бы хорошо. Ягуар представил, что отец исчез. В квартире тишина и покой, пахнет котлетами и компотом. Мама курит, стряхивая пепел на блюдце, и книгу читает. Иногда вслух, Ягуар не понимает, о чем книга, но ему нравится мамин голос.

– Куда уйдет?

– Инна, пойми…

– Куда? – мама говорит тихо, но у Ягуара очень хороший слух. – У него роман? Не надо, Пашенька, я догадывалась. Он иногда был таким… странным. Я предпочитала закрывать глаза, думала, уляжется. А оно не укладывается, так?

Молчание.

– Паша… я не переживу, если он уйдет.

Мама опять плачет. А Ягуар чувствует себя виноватым. Он прикусывает руку, чтобы не зареветь, и смотрит потом на следы зубов, глубокие, неправильные, с двумя проколами от верхних клыков.

Отец все-таки ушел. Его чемодан походил на хозяина – клетчатый, строгий с металлическими уголками, которые могли бы больно ударить по руке или ноге. Мать весь вечер курила. А после достала прежнюю бутылку с иностранной наклейкой. Ягуар потом тайком понюхал из стакана. От сладковатого запаха волосы на затылке встали дыбом.

Дашка шла домой пешком. Она держалась кромки тротуара, разглядывая седоватый лед и грязные ошметки снега, разрисованные протекторами. Слева мигали витрины, сверху лилась нарочито веселая музыка, вызывавшая раздражение.

Редкие машины проносились с грохотом, и цветы в киоске пропитались запахом бензина. Дашка специально остановилась, чтобы понюхать розы. А потом, поддавшись порыву, купил десяток.

Продавщица посмотрела с жалостью, видать, прочла на Дашкином лице, что цветы эти – слабая попытка утешить себя. Она не права. Дашке не нужны цветы. Выбравшись на проспект, освещенный желтыми пузырями фонарей, Дашка взяла розу и протянула проходящей мимо женщине с усталым лицом.

– Это вам, возьмите, – сказала она, вкладывая стебель в холодные пальцы.

– Зачем?

– Просто так, – честно ответила Дашка и подарила цветок молоденькой девчушке.

Просто так. Просто все, уходящее в мир, возвращается. Потому как Земля круглая. И Дашка хочет, чтобы вернулось доброе. И чтобы ревность умерла. И обида. И все зло, которого слишком много.

Когда розы закончились, Дашка набрала номер Адама.

– Я приеду, – сказала она вместо приветствия. – Сегодня мне лучше побыть у тебя.

Дашка не прячется. Ей нужно спокойное место, чтобы подумать. А разве возможно найти место, более спокойное, чем похоронная контора?

Дашку больше не пугали сумерки, и белые маски со стен смотрели спокойно и ласково. Адам вышел встретить. И снова куртку не надел. Холодно же. Дашка сказала, Адам отмахнулся.

– Я должен присутствовать на похоронах Переславиной, – он не спрашивал Дашкиного разрешения. Он ставил ее в известность. И Дашка слишком устала, чтобы спорить.

– Зачем?

– Высока вероятность того, что убийца там будет присутствовать.

– И ты надеешься его узнать?

Человека без лица нельзя узнать.

– Я надеюсь по специфическим поведенческим маркерам установить возможного подозреваемого, – сухо пояснил Адам, отворачиваясь. И он тоже? А ему-то Дашка что сделала? Она даже его Анну не проверяла. Забыла за обилием дел.

– Я не думаю, что тебе стоит выходить.

– Почему?

Это он спрашивает? Разумный, уравновешенный Адам, который если и не знает ответов на все вопросы, то знает способ получения этих ответов.

– Адам, ты же социально… неадаптирован, – неудобное слово не сразу удалось поймать. Ну что за день сегодня такой? Ну почему буквально все задались целью проверить на крепость Дашкины нервы?

– У меня хватит выдержки. Я так полагаю.

Он полагает. А случись истерика, будет отвечать не он – Дашка. И краснеть. И объяснять. И потом еще объясняться с Переславиным, которому совершенно точно не нужен цирк на похоронах дочери.

– Нет, – сказала Дашка.

– Да, – ответил Адам.

– Ты мне перечишь? – это было что-то новенькое и совершенно не в тему.

– Я тебе перечу. Твое желание запереть меня здесь неразумно.

Значит, Дашка его заперла? И еще пусть скажет, что на цепь посадила? Да он сам сбежал от мира, трусовато поджав хвост! Спрятался между иллюзиями и тешит свое самомнение. Кто самый умный? Адам. Кто самый наблюдательный? Адам. А кому плевать на окружающих? Тоже Адаму.

– Я за тебя отвечаю! – Дашка все-таки сорвалась на крик, хотя ей было очень стыдно за свое поведение. – И никуда ты не пойдешь! Я работать хочу, а не подтирать тебе сопли! Ты же псих…

Надо остановиться. Он же как лучше хочет. Просто день неудачный: длинный, и случилось много всякого, травматичного для нежной Дашкиной души. И теперь этой душе очень хочется кого-нибудь убить, хотя бы понарошку.