Читать онлайн «Конфеты с ликером». Страница 49

Подполковник Григорий сурово кивал, а Грозная все так же царила в своей огромной квартире и плевать хотела на стоны, доносящиеся отовсюду.

В целом все было сделано ею по справедливости, так как если бы пустить папаши Грозного маму с сестрами (лечиться навеки), а затем и законных прописанных сыновей с женами и двумя детьми каждый, и потом ТЕХ бабушек смотреть за этими детьми, пока взрослые на работе, а потом у самой Грозной где-то проживал девяностолетний отец-вдовец, которому всё приискивали жену братья и сестры Грозной, и эти последние, особенно братья-дальнобойщики, все время проезжали через Москву и специально смотрели из кабин на окна Грозной (а она иногда, спеша домой, провожала беглым взглядом мимоезжие контейнеровозы, памятуя случай, когда ее старший брат заехал к ней своим первым рейсом и был остановлен дежурным в подъезде и так и уехал, поскольку Грозная сказала в телефон дежурному какую-то фразу, какую, она сама не помнила, поскольку ей кровь бросилась в голову и она потом десять минут вынуждена была парить ноги под струей почти кипятка в ванной, до чего довели, паршивцы).

По национальности мамаша Грозная была хорошей, благородной смешанной крови, как и папаша, да никто в годы их молодости вопросами национальности себя не обременял, не еврей и ладно, все были чисты и искренни перед партией, партия была мамой-папой, она же была и единственным видом религии для них, и уж эту религию мамаша Грозная исповедовала со страстью, то есть: моральная чистота (а папаша Грозный был как чумазый поросенок в этом смысле со своими санитарками из Кремлевской больницы), далее: отсутствие (страстное) частной собственности, то есть дачи и машины — все было казенное, государственное, плюс санаторий в Карловых Варах и кремлевские пайки, а также таковая же поликлиника и больница; даже хлеб был особенный («мы городского не едим», как говаривала однокорытница Грозной по кремлевской столовой, сама Грозная не выдавала тайн никогда, а оказавшись в чужих домах, навещая своих сыновей в краткие периоды перемирий, она действительно не брала в рот ничего чужого и, как уже сообщалось, никогда не посещала туалет во вражеских квартирах).

Эту-то религию она и отстаивала и защищала, как староверы разбивают посуду и выкидывают ложки после посторонних, которых угащивали поневоле.

Она была жрица и горела в чистом пламени своей веры, но и без партии она бы нашла как защитить от нашествия мир, ей принадлежащий, не она первая.

Культ гостя принадлежит скорей территориям и обычаям варварским, и молодежь, тоже варварский этап развития человека, отстаивает свое право принимать гостей, борется при этом с родителями, стоя на стороне любого прискакавшего с ночевкой товарища с подругой, — но этап проходит, и человек сидит и не любит, когда абы какой, случайный гость сыпет пепел на хозяйский ковер.

Однако все оказалось преходящим, и партия, и ее дары, все оно рухнуло как-то разом после смерти Сталина, Сталинку удачно переименовали в Татьянку, как раз она получила паспорт, в те поры папаша Грозный должен был замаливать прошлое и полгода ходил без работы, накоплений никаких не наблюдалось, и мамаша Грозная с холодной яростью устроилась на кафедру научного коммунизма в пединститут обучать каких-то профур, и уж тут она властвовала повсеместно, лишала стипухи, а то и выгоняла вообще, никого не жалея.

Покатилась другая жизнь, без пайков, но все в той же квартире, в той же поликлинике с коврами и креслами в чехлах, с той же больницей ЦКБ в больничном парке и с тем же женским персоналом: папаша Грозный входил в контингент, а номенклатура так просто не отпускает своих, ничем не хуже будучи королевских династий — из родни не увольняют.

Мамаша теперь сама сурово зарабатывала на жизнь семьи и отоваривалась в обычных магазинах, пока папаша Грозный не нашел уютную нишу начальника отдела в министерстве учета, и тут уже пошли опять другие продукты, так называемые «заказы», однако дети привыкли знать, что прежней жизни не будет, — вам надо, вы и готовьте себе, вот сосиски, вот яйца, мать работает, надо готовиться к лекциям, всё!

Мальчики и так росли небалованные (вспомним историю с пневмонией), по субботам их лет до десяти регулярно порол Грозный, порол по указаниям мамаши Грозной за разнообразные накопившиеся по ходу недели грехи. Мамашу-то Грозную самое в детстве пороли, как без порки.

Оказалась дружная трудовая семья, дети росли, аккуратные и трудолюбивые, девочка удалась неизвестно в кого, в Сталина, что ли, колотила маленьких братьев и ябедничала матери, по результатам тех же сообщений и устраивались порки: всё как у всех, бывали даже дни рождения строго в кругу семьи, даже елки на Новый год, — но все скромно и по-спартански. Над младшим шутили тоже по-спартански, над его заиканием, мать давно махнула на него рукой и не надеялась, что кривая вывезет.

Другие двое были удачными, сильными, дочь вообще выдалась красавицей, судите сами: наденет белые банты, белый фартук, лицо смуглое, блестящее, глаза как черносливины слегка раскосые, откуда что взялось, родное лицо, вылитая дочь Сталина!

И правильно, дочь скоро нашла себе мужа, плененного именно ее внешностью.

Быстро, не закончив своего факультета, выскочила замуж скромно и без свадьбы (родители бы ни за что не пустили в дом никакую ораву гостей), причем за молодого партработника из системы ВЛКСМ (Ленинского союза молодежи), причем иностранного отдела.

Правда, он был, как и папаша Грозный и мамаша Грозная, из деревни родом, и это их сильно покоробило, да и внешне парнишка был так себе, несильно косоглазый, уши врастопыр и ноги кривоватые, однако и папаша Грозный был рябой, и мамаша Грозная косопятая, не еврей парень, и хорошо.

Сам парнишка-комсомолист потом признавался, что положил на Сталинку-Татьянку глаз, но, смущенный ее чернявостью, думал — не еврейка ли?

Однако все препятствия миновали, молодые расписались, после чего Сталинка уехала за рубеж по студенческому обмену через ЦК ВЛКСМ (понятно кто устроил), а новоявленный крестьянский зять начал ночевать в одной комнате с младшими Грозными (дети все трое спали как в общежитии, у каждого кровать и прикроватная тумбочка плюс письменный стол плюс один на всех шкаф, ничего лишнего, а родители, рассорившись окончательно, жили как в мечте коммуниста, каждый в своей изолированной комнате), но долго так продолжаться не могло.

Далее Пашку-международника решено было в дом не пускать, он заявился к ним как к себе в избу в первом часу ночи после чего неизвестно, веселый, пустил душ на ночь глядя, ставил чайник и включил радио среди ночи (старики от возмущения не спали), сидя в одиночестве как король как в своей собственной квартире на кухне.